8. Слово Восьмое
Станет ли кто прислушиваться к нашим советам или внимать
наставлениям? Кто-то волостной, а кто-то бий. Имея намерения учиться
уму-разуму, разве стали бы они избираться на такие должности? Эти люди
считают себя достаточно умными и стремятся к власти, чтобы учить и
воспитывать других, будто бы достигли полного совершенства, и
единственное, что им осталось — это других наставлять. Им ли слушать нас,
да и захоти они слушать, найдется ли у них на это время? Головы их заняты
заботами: как бы ненароком не провиниться перед начальством, не обозлить
вора, не смутить народ, не остаться внакладе, а найти выгоду. Кому-то надо
пособить, кого-то вызволить. Все недосуг...
Богачи? Те ни в чем нужды не знают. Пусть на день, но им дано богатство,
им кажется, что они владеют сокровищами чуть ли не половины мира, а чего
им не хватает, то купят за скот. Взоры их высоко, а помыслы еще выше. Честь,
совесть, искренность для них не дороже скота. Был бы скот, уверены, можно
подкупить самого Бога. Скот заменяет им все — родину, народ, религию,
родных, знания. Где им прислушиваться к чужим советам? Прислушался бы
да времени нет. Надо скотину напоить-накормить, выгодно продать, от вора и
волка уберечь, от холода укрыть да найти человека, который бы занялся всем
этим. Пока все уладит-утрясет, до похвальбы доведет. Недосуг и ему!
А вор-злодей да мошенник лукавый так или иначе никого слушать не
станут.
Бедняки, что смиреннее овцы, озабочены своим пропитанием. Что им
советы, знания, учения, когда все это не нужно богатым? «Не трогайте нас,
беседуйте с теми, кто больше нашего понимает»,- говорят они, будто, если
беден, так и знания не нужны. Им ни до кого нет дела. Имея то, что имеют
другие, они и горя бы никакого не знали.
9. Слово Девятое
Я сам казах. Люблю я казахов или не люблю? Когда б любил, одобрил бы
их нравы, нашел бы в их поведении какую-нибудь малость, что принесла бы
мне радость или утешение, позволила бы довольствоваться не теми, как
иными их качествами, и не померкла бы надежда моя. Но нет этого. Когда б
не любил, не стал бы говорить с ними, делиться сокровенными мыслями,
советоваться, входить в их круг, интересоваться их делами, спрашивая «что
там делают, что происходит?», полеживал бы себе спокойно, нет,- так вовсе
откочевал бы от них. Надежды такой, что они изменятся или я образумлю,
исправлю их, тоже не питаю. Не испытываю ни одного из этих чувств. Как же
так? Должен бы склониться к чему-то одному.
Я хоть и живу, живым себя не считаю. Не знаю, от досады ли на людей, от
недовольства ли собой, а может, и по какой иной причине. Внешне жив,
внутри все мертво. Сержусь, но не испытываю гнева. Смеюсь, но не могу
радоваться. Слова, произносимые мной, и смех кажутся мне не моими. Все
чужое.
В молодые годы и не помышлял о том, что можно оставить свой народ,
любил казахов всей душой, верил в них. Когда же довелось узнать людей,
когда постепенно угасла моя надежда, обнаружил: нет уже той силы, которая
позволила бы покинуть родные края, породниться с чужими. Поэтому в груди
у меня сейчас — пустота. А вообще думаю: может, оно и к лучшему? Умирая,
не буду страдать: «Увы, не привелось изведать еще такой то радости!..» Не
терзаясь сожалениями о земном, утешусь надеждой на предстоящее.
|