Александр Дюма Граф Монте-Кристо Часть первая I. Марсель. Прибытие
жүктеу/скачать 15,74 Mb.
|
| VII. Подпись Данглара
Утро настало пасмурное и унылое. Ночью гробовщики исполнили свою печальную обязанность и зашили лежащее на кровати тело в саван – скорбную одежду усопших, которая, что бы ни говорили о всеобщем равенстве перед смертью, служит последним напоминанием о роскоши, любимой ими при жизни. Этот саван был не что иное, как кусок тончайшего батиста, купленный Валентиной две недели тому назад. Нуартье еще вечером перенесли из комнаты Валентины в его комнату; против всяких ожиданий, старик не противился тому, что его разлучили с телом внучки. Аббат Бузони пробыл до утра и на рассвете ушел, никому не сказав ни слова. В восемь часов приехал д’Авриньи; он встретил Вильфора, который шел к Нуартье, и отправился вместе с ним, чтобы узнать, как старик провел ночь. Они застали его в большом кресле, служившем ему кроватью; старик спал спокойным, почти безмятежным сном. Удивленные, они остановились на пороге. – Посмотрите, – сказал д’Авриньи Вильфору, – природа умеет успокоить самое сильное горе; конечно, никто не скажет, что господин Нуартье не любил своей внучки, и, однако, он спит. – Да, вы правы, – с недоумением сказал Вильфор, – он спит, и это очень странно: ведь из-за малейшей неприятности он способен не спать целыми ночами. – Горе сломило его, – отвечал д’Авриньи. И оба, погруженные в раздумье, вернулись в кабинет королевского прокурора. – А вот я не спал, – сказал Вильфор, указывая д’Авриньи на нетронутую постель, – меня горе не может сломить; уже две ночи я не ложился; но зато посмотрите на мой стол: сколько я написал в эти два дня и две ночи!.. Сколько рылся в этом деле, сколько заметок сделал на обвинительном акте убийцы Бенедетто!.. О работа, моя страсть, мое счастье, мое безумие, ты одна можешь победить все мои страдания! – И он судорожно сжал руку д’Авриньи. – Я вам нужен? – спросил доктор. – Нет, – сказал Вильфор, – только возвращайтесь, пожалуйста, к одиннадцати часам, в двенадцать часов состоится… вынос… Боже мой, моя девочка, моя бедная девочка! И королевский прокурор, снова становясь человеком, поднял глаза к небу и вздохнул. – Вы будете принимать соболезнования? – Нет, один мой родственник берет на себя эту тягостную обязанность. Я буду работать, доктор; когда я работаю, все исчезает. И не успел доктор дойти до двери, как королевский прокурор снова принялся за свои бумаги. На крыльце д’Авриньи встретил родственника, о котором ему говорил Вильфор, личность незначительную как в этой повести, так и в семье, одно из существ, которые от рождения предназначены играть в жизни роль статиста. Одетый в черное, с крепом на рукаве, он явился в дом Вильфора с подобающим случаю выражением лица, намереваясь его сохранить, пока требуется, и немедленно сбросить после церемонии. В одиннадцать часов траурные кареты застучали по мощеному двору, и предместье Сент-Оноре огласилось гулом толпы, которая одинаково жадно смотрит и на радости, и на печали богачей и бежит на пышные похороны с той же торопливостью, что и на свадьбу герцогини. Понемногу гостиная, где стоял гроб, наполнилась посетителями; сначала явились некоторые наши старые знакомые – Дебрэ, Шато-Рено, Бошан, потом все знаменитости судебного, литературного и военного мира; ибо г-н де Вильфор, не столько даже по своему общественному положению, сколько в силу личных достоинств, занимал одно из первых мест в парижском свете. Родственник стоял у дверей, встречая прибывающих, и для равнодушных людей, надо сознаться, было большим облегчением увидеть равнодушное лицо, не требовавшее лицемерной печали, притворных слез, как это полагалось бы в присутствии отца, брата или жениха. Те, кто был знаком между собой, подзывали друг друга взглядом и собирались группами. Одна такая группа состояла из Дебрэ, Шато-Рено и Бошана. – Бедняжка, – сказал Дебрэ, невольно, как, впрочем, и все, платя дань печальному событию, – такая богатая! Такая красивая! Могли бы вы подумать об этом, Шато-Рено, когда мы пришли… давно ли?.. да три недели, месяц тому назад самое большое… подписывать ее брачный договор, который так и не был подписан? – Нет, признаться, – сказал Шато-Рено. – Вы ее знали? – Я говорил с ней раза два на балу у госпожи де Морсер; она мне показалась очаровательной, только немного меланхоличной. А где мачеха, вы не знаете? – Она проведет весь день у жены этого почтенного господина, который нас встречал. – Кто он такой? – Это вы о ком? – Да господин, который нас встречал. Он депутат? – Нет, – сказал Бошан, – я осужден видеть наших законодателей каждый день, и эта физиономия мне неизвестна. – Вы упомянули об этой смерти в своей газете? – Заметка не моя, но она наделала шуму, и я сомневаюсь, чтобы она была приятна Вильфору. Насколько я знаю, в ней сказано, что если бы четыре смерти последовали одна за другой в каком-нибудь другом доме, а не в доме королевского прокурора, то королевский прокурор был бы, наверное, более взволнован. – Но доктор д’Авриньи, который лечит и мою мать, говорит, что Вильфор в большом горе, – заметил Шато-Рено. – Кого вы ищете, Дебрэ? – Графа Монте-Кристо. – Я встретил его на Бульваре, когда шел сюда. Он, по-видимому, собирается уезжать; он ехал к своему банкиру, – сказал Бошан. – Его банкир – Данглар? – спросил Шато-Рено у Дебрэ. – Как будто да, – отвечал личный секретарь с некоторым смущением, – но здесь не хватает не только Монте-Кристо. Я не вижу Морреля. – Морреля? А разве он с ними знаком? – спросил Шато-Рено. – Мне кажется, он был представлен только госпоже де Вильфор. – Все равно, ему бы следовало прийти, – сказал Дебрэ, – о чем он будет говорить вечером? Эти похороны – злоба дня. Но тише, помолчим; вот министр юстиции и исповеданий; он почтет себя обязанным обратиться с маленьким спичем к опечаленному родственнику. И молодые люди подошли к дверям, чтобы услышать «спич» министра юстиции и исповеданий. Бошан сказал правду: идя на похороны, он встретил Монте-Кристо, который ехал к Данглару, на улицу Шоссе-д’Антен. Банкир из окна увидел коляску графа, въезжающую во двор, и вышел ему навстречу с грустным, но приветливым лицом. – Я вижу, граф, – сказал он, протягивая руку Монте-Кристо, – вы заехали выразить мне сочувствие. Да, такое несчастье посетило мой дом, что, увидав вас, я даже задал себе вопрос, не пожелал ли я несчастья этим бедным Морсерам, – это оправдало бы пословицу: «Не рой другому яму, сам в нее попадешь». Но нет, честное слово, я не желал Морсеру зла; быть может, он был немного спесив для человека, начавшего с пустыми руками, как и я, обязанного всем самому себе, как и я; но у всякого свои недостатки. Будьте осторожны, граф: людям нашего поколения… впрочем, простите, вы не нашего поколения, вы – человек молодой… Людям моего поколения не везет в этом году: свидетель тому – наш пуританин, королевский прокурор, который только что потерял дочь. Вы посмотрите: у Вильфора странным образом погибает вся семья; Морсер опозорен и кончает самоубийством; я стал посмешищем из-за этого негодяя Бенедетто и вдобавок… – Что вдобавок? – спросил граф. – Увы, разве вы не знаете? – Какое-нибудь новое несчастье? – Моя дочь… – Мадемуазель Данглар? – Эжени нас покидает. – Да что вы! – Да, дорогой граф. Ваше счастье, что у вас нет ни жены, ни детей! – Вы находите? – Еще бы! – И вы говорите, что мадемуазель Эжени… – Она не могла перенести позора, которым нас покрыл этот негодяй, и попросила меня отпустить ее путешествовать. – И она уехала? – В прошлую ночь. – С госпожой Данглар? – Нет, с одной нашей родственницей… Но как-никак мы потеряли нашу дорогую Эжени; сомневаюсь, чтобы с ее характером она согласилась когда-нибудь вернуться во Францию! – Что поделаешь, дорогой барон, – сказал Монте-Кристо, – все эти семейные горести – катастрофа для какого-нибудь бедняка, у которого ребенок – единственное богатство, но они не так страшны для миллионера. Что бы ни говорили философы, деловые люди всегда докажут им противное; деньги утешают во многих бедах, а вы должны утешиться скорее, чем кто бы то ни было, если вы верите в целительную силу этого бальзама; вы – король финансов, точка пересечения всех могущественных сил. Данглар искоса взглянул на графа, стараясь понять, смеется ли он, или говорит серьезно. – Да, – сказал он, – если богатство утешает, я должен быть утешен: я богат. – Так богаты, дорогой барон, что ваше богатство подобно пирамидам; если бы хотели их разрушить, то не посмели бы; а если бы посмели, то не смогли бы. Данглар улыбнулся доверчивому простодушию графа. – Кстати, когда вы вошли, я как раз выписывал пять бумажек; две из них я уже подписал; разрешите мне подписать три остальные? – Пожалуйста, дорогой барон, пожалуйста. Наступило молчание, слышно было, как скрипело перо банкира; Монте-Кристо разглядывал раззолоченную лепку потолка. – Испанские? – сказал Монте-Кристо. – Или гаитийские, или неаполитанские? – Нет, – отвечал Данглар, самодовольно посмеиваясь, – чеки на предъявителя, чеки на Французский банк. Вот, граф, – прибавил он, – вы – император финансов, если я – король; часто вам случалось видеть такие вот клочки бумаги стоимостью по миллиону? Монте-Кристо взял в руку, словно желая их взвесить, пять клочков бумаги, горделиво переданных ему Дангларом, и прочел: «Господин директор банка, благоволите уплатить предъявителю сего за мой счет один миллион франков. Барон Данглар». – Один, два, три, четыре, пять, – сказал Монте-Кристо, – пять миллионов! Черт возьми, вот так размах, господин Крез! – Вот как я делаю дела! – сказал Данглар. – Это удивительно, особенно если эта сумма, в чем я, впрочем, не сомневаюсь, будет уплачена наличными. – Так оно и будет, – сказал Данглар. – Хорошо иметь такой кредит; в самом деле, только во Франции видишь такие вещи; пять клочков бумаги, которые стоят пять миллионов; нужно видеть это, чтобы поверить. – А вы сомневаетесь? – Нет. – Вы это говорите таким тоном… Хотите, доставьте себе удовольствие: пойдите с моим доверенным в банк, и вы увидите, как он выйдет оттуда с облигациями казначейства на ту же сумму. – Нет, право, это слишком любопытно, – сказал Монте-Кристо, складывая все пять чеков, – я сам произведу опыт. Мой кредит у вас был на шесть миллионов; я взял девятьсот тысяч франков, за вами остается пять миллионов сто тысяч. Я беру ваши клочки бумаги, которые я принимаю за валюту при одном взгляде на вашу подпись, и вот вам общая расписка на шесть миллионов, которая уравнивает наши счеты. Я приготовил ее заранее, так как должен сознаться, что мне очень нужны деньги сегодня. И, кладя чеки в карман, он другой рукой протянул банкиру расписку. Молния, упавшая у ног Данглара, не поразила бы его большим ужасом. – Как же так? – пролепетал он. – Вы берете эти деньги, граф? Но, простите, эти деньги я должен приютам, это вклад, и я обещал уплатить сегодня. – А, это другое дело, – сказал Монте-Кристо. – Мне не нужны непременно эти чеки, заплатите мне какими-нибудь другими ценностями; я их взял просто из любопытства, чтобы иметь возможность рассказывать повсюду, что без всякого предупреждения, не попросив у меня и пяти минут отсрочки, банк Данглара выплатил мне пять миллионов наличными. Это было бы великолепно! Но вот ваши чеки; повторяю, дайте мне что-нибудь другое. Он подал чеки Данглару, и тот, смертельно бледный, протянул было руку, как коршун протягивает когти сквозь прутья клетки, чтобы вцепиться в мясо, которое у него отнимают. Но вдруг он спохватился, сделал над собой усилие и сдержался. Затем он улыбнулся, и его искаженное лицо смягчилось. – Впрочем, – сказал он, – ваша расписка – это те же деньги. – Ну, конечно! Будь вы в Риме, Томсон и Френч платили бы вам по моей расписке с той же легкостью, с какой вы сами сделали это сейчас. – Извините меня, граф, извините. – Так я могу оставить эти деньги себе? – Да, да, оставьте, – сказал Данглар, отирая вспотевший лоб. Монте-Кристо положил чеки обратно в карман, причем лицо его ясно говорило: «Что ж, подумайте; если вы раскаиваетесь, еще не поздно». – Нет, нет, – сказал Данглар, – оставьте эти чеки себе. Но, вы знаете, мы, финансисты, очень щепетильны. Я предназначал эти деньги приютам, и мне казалось, что я их обкрадываю, если не плачу именно этими чеками, как будто деньги не все одинаковы. Простите меня! – И он громко, но нервически рассмеялся. – Прощаю, – любезно сказал Монте-Кристо, – и кладу деньги в карман. – И он сложил чеки в свой бумажник. – Но у вас остается еще сто тысяч франков? – сказал Данглар. – О, пустяки! – сказал Монте-Кристо. – Лаж, вероятно, составляет приблизительно ту же сумму; оставьте ее себе, и мы будем квиты. – Вы говорите серьезно, граф? – Я никогда не шучу с банкирами, – отвечал Монте-Кристо с серьезностью, граничащей с гордостью. И он направился к двери как раз в ту минуту, когда лакей докладывал: – Господин де Бовиль, главный казначей Управления приютов. – Вот видите, – сказал Монте-Кристо, – я пришел как раз вовремя, чтобы воспользоваться вашими чеками; их берут нарасхват. Данглар снова побледнел и поспешил проститься с графом. Монте-Кристо обменялся церемонным поклоном с г-ном де Бовилем, который дожидался в приемной и был тотчас же после ухода графа введен в кабинет Данглара. На лице графа, всегда таком серьезном, мелькнула мимолетная улыбка, когда в руке у казначея приютов он увидел бумажник. У дверей его ждала коляска, и он велел тотчас же ехать в банк. Тем временем Данглар, подавляя волнение, шел навстречу своему посетителю. Нечего и говорить, что на его губах застыла приветливая улыбка. – Здравствуйте, дорогой кредитор, – сказал он, – потому что я бьюсь об заклад, что ко мне является именно кредитор. – Вы угадали, барон, – отвечал Бовиль, – в моем лице к вам являются приюты: вдовы и сироты моей рукой просят у вас подаяния в пять миллионов. – А еще говорят, что сироты достойны сожаления! – сказал Данглар, продолжая шутку. – Бедные дети! – Вот я и пришел от их имени, – сказал Бовиль. – Вы должны были получить мое письмо вчера… – Да. – Вот и я, с распиской в получении. – Дорогой де Бовиль, – сказал Данглар, – ваши вдовы и сироты, если вы ничего не имеете против, будут добры подождать двадцать четыре часа, потому что граф Монте-Кристо, который только что отсюда вышел… ведь вы с ним встретились, правда? – Да, так что же? – Так вот, Монте-Кристо унес их пять миллионов! – Как так? – Граф имел у меня неограниченный кредит, открытый римским домом Томсон и Френч. Он попросил у меня сразу пять миллионов, и я дал ему чек на банк; там я держу свои деньги; вы понимаете, я боюсь, что, если я потребую у управляющего банком десять миллионов в один день, это может ему показаться весьма странным. В два дня – другое дело, – добавил Данглар с улыбкой. – Да что вы! – недоверчиво воскликнул Бовиль. – Пять миллионов этому господину, который только что вышел отсюда и еще раскланялся со мной, как будто я с ним знаком? – Быть может, он вас знает, хотя вы с ним и не знакомы. Граф Монте-Кристо знает всех. – Пять миллионов! – Вот его расписка. Поступите, как апостол Фома: посмотрите и потрогайте. Бовиль взял бумагу, которую ему протягивал Данглар, и прочел: «Получил от барона Данглара пять миллионов сто тысяч франков, которые, по его желанию, будут ему возмещены банкирским домом Томсон и Френч в Риме». – Все верно! – сказал он. – Вам известен дом Томсон и Френч? – Да, – сказал Бовиль, – у меня была с ним однажды сделка в двести тысяч франков; но с тех пор я больше ничего о нем не слышал. – Это один из лучших банкирских домов в Европе, – сказал Данглар, небрежно бросая на стол взятую им из рук Бовиля расписку. – И на его счету было пять миллионов только у вас? Да это какой-то набоб, этот граф Монте-Кристо! – Я уж, право, не знаю, кто он такой, но у него было три неограниченных кредита: один у меня, другой у Ротшильда, третий у Лаффита; и, как видите, – небрежно добавил Данглар, – он отдал предпочтение мне и оставил сто тысяч франков на лаж. Бовиль выказал все признаки величайшего восхищения. – Нужно будет его навестить, – сказал он. – Я постараюсь, чтобы он основал у нас какое-нибудь благотворительное заведение. – И это дело верное; он одной милостыни раздает больше, чем на двадцать тысяч франков в месяц. – Это замечательно! Притом я ему поставлю в пример госпожу де Морсер и ее сына. – В каком отношении? – Они пожертвовали все свое состояние приютам. – Какое состояние? – Да их собственное, состояние покойного генерала де Морсера. – Но почему? – Потому, что они не хотели пользоваться имуществом, приобретенным такими низкими способами. – Чем же они будут жить? – Мать уезжает в провинцию, а сын поступает на военную службу. – Скажите, какая щепетильность! – воскликнул Данглар. – Я не далее как вчера зарегистрировал дарственный акт. – И сколько у них было? – Да не слишком много, миллион двести тысяч с чем-то. Но вернемся к нашим миллионам. – Извольте, – сказал самым естественным тоном Данглар. – Так вам очень спешно нужны эти деньги? – Очень; завтра у нас кассовая ревизия. – Завтра! Почему вы это сразу не сказали? До завтра еще целая вечность! В котором часу ревизия? – В два часа. – Придите в полдень, – сказал с улыбкой Данглар. Бовиль в ответ только кивнул головой, теребя свой бумажник. – Или вот что, – сказал Данглар, – можно сделать лучше. – Что именно? – Расписка графа Монте-Кристо – это те же деньги; предъявите эту расписку Ротшильду или Лаффиту; они тотчас же ее примут. – Несмотря на то что им придется рассчитываться с Римом? – Разумеется; вы только потеряете тысяч пять-шесть на учете. Казначей подскочил. – Ну нет, знаете; я лучше подожду до завтра. Как вы это просто говорите! – Прошу прощения, – сказал Данглар с удивительной наглостью, – я было подумал, что вам нужно покрыть небольшую недостачу. – Что вы! – воскликнул казначей. – Это бывает у нас, и тогда приходится идти на жертвы. – Слава богу, нет, – сказал Бовиль. – В таком случае до завтра; согласны, мой дорогой? – Хорошо, до завтра; но уж наверное? – Да вы шутите! Пришлите в полдень, банк будет предупрежден. – Я приду сам. – Тем лучше, я буду иметь удовольствие увидеться с вами. Они пожали друг другу руки. – Кстати, – сказал Бовиль, – разве вы не будете на похоронах бедной мадемуазель де Вильфор? Я встретил процессию на Бульваре. – Нет, – ответил банкир, – я еще немного смешон после этой истории с Бенедетто и прячусь. – Напрасно; чем вы виноваты? – Знаете, мой дорогой, когда носишь незапятнанное имя, как мое, становишься щепетилен. – Все сочувствуют вам, поверьте, и особенно жалеют вашу дочь. – Бедная Эжени! – произнес Данглар с глубоким вздохом. – Вы знаете, что она постригается? – Нет. – Увы, к несчастью, это так. На следующий день после скандала она решила уехать с подругой-монахиней; она хочет поискать какой-нибудь строгий монастырь в Италии или Испании. – Это ужасно! И господин де Бовиль удалился, выражая свои соболезнования несчастному отцу. Но едва он вышел, как Данглар с выразительным жестом, о котором могут составить себе представление только те, кто видел, как Фредерик играет Робер-Макера,63 воскликнул: – Болван!!! И, пряча расписку Монте-Кристо в маленький бумажник, добавил: – Приходи в полдень! В полдень я буду далеко! Затем он запер двери на ключ, опорожнил все ящики своей кассы, собрал тысяч пятьдесят кредитными билетами, сжег кое-какие бумаги, другие положил на видное место и сел писать письмо; кончив его, он запечатал конверт и надписал: «Баронессе Данглар». – Вечером я сам положу его к ней на туалетный столик, – пробормотал он. Затем он достал из ящика стола паспорт. – Отлично, – сказал он, – действителен еще на два месяца. жүктеу/скачать 15,74 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|