Часть I. Русские в ближнем зарубежье

259
идти уже не о нациях, а о дисперсно рассеянных националь-
ных  группах,  интегрируемых  общим  понятием  «люди  одной 
национальности» – понятием во многом формальным, не пре-
тендующим  на  сохранность  этнокультурных  черт  и  тем  более 
национально-государственных интересов [Арутюнян, 1991: 3]. 
Государственность – пусть в рамках республик ограниченная – 
при таком подходе была обязательным требованием и призна-
ком нации, выделяющим ее в более масштабном общем этни-
ческом образовании – этносе.
Сказанное было верно для всех советских наций и их пред-
ставителей. Только русские в этом смысле составляли исклю-
чение, так как их интересы и культура ни в какой мере не замы-
кались в то время во многом формальными республиканскими 
российскими границами. И в «своей среде» – в России – и вне 
ее – во всем Советском Союзе – они реально находились «у 
себя». Русские в большей степени, чем народы других респу-
блик, воспринимали всю страну как подлинную Родину, не ис-
пытывая вне России – в других союзных республиках – осо-
бых трудностей адаптации. Это было вполне объяснимо и не 
только потому, что русских в Союзе было больше, чем людей 
всех других национальностей вместе взятых, и они, исполняя 
активные роли, во всех союзных республиках были достаточ-
но влиятельными. Не менее существенными были как бы ре-
зультирующие социально-психологи-ческие факторы. Именно 
в сознании русских активно формировалась идеология «новой 
исторической общности», с чем в первую очередь ассоцииро-
валась общесоюзная, а в прошлом российская имперская госу-
дарственность.
Сделанный  краткий  экскурс  в  историю  призван  помочь 
осознать глубину происшедших в начале 1990-х годов прошло-
го века перемен в судьбах русских. Роль национальных мень-
шинств, в которой они в ближнем зарубежье вдруг оказались, 
была для них совершенно непривычной. Процесс расширения 
границ расселения русских, начавшийся по существу сотни лет 
назад после распада Золотой Орды, теперь вдруг не просто пре-

260
кратился, а стал благодаря массовому возвращению русских в 
Россию приобретать противоположный характер. В историче-
ском  исчислении  это  произошло  почти  мгновенно.  Ведь  еще 
в первой половине ХХ в. русские продолжали перемещаться 
за пределы России, активно функционируя в союзных респу-
бликах,  «окаймлявших»  Российскую  Федерацию.  Динамика 
русского  народонаселения  там  достигла  тогда  кульминации. 
Если в 1926 г. в СССР вне России жило 5,8 млн. русских (6,7% 
русского населения СССР), то в 1989 г. – 25,3 млн (17,4%) [Ару-
тюнян, 1986: 12, 34].
Хотя глухие симптомы поворота в динамике русского населе-
ния в отдельных республиках начиная со второй половины про-
шлого столетия уже давали о себе знать (по данным переписей 
1970 г. в Грузии, 1979 г. – в Азербайджане, 1989 г. – в Армении, 
Туркмении), массовый отток русских из стран ближнего зару-
бежья после распада СССР в 1990-е годы был неожиданным. 
Взрыв  в  миграционных  перемещениях  русских  был  вызван 
множеством факторов, в том числе военными конфликтами (в 
Грузии, Молдове, Таджикистане, Чечне и т.д.), а главное – по-
всеместным обострением всех противоречий и ухудшением си-
туации – социальной, экономической, этнонациональной, что и 
определило распад Союза ССР. По далеко не полным данным, 
в течение 1990–2001 гг. из бывших союзных республик в Рос-
сию выехало 3,2 млн русских (нетто-миграция), что примерно 
в 6 раз превосходило их отток в предыдущие десятилетия [На-
селение России 2001 г., 2002: 144]. Миграция русских в Россию 
из регионов бывшего Союза ССР была весьма неровной. Она 
усиливалась, условно говоря, с запада на восток, с Европы в 
Азию (см. табл. 1).
Наиболее  устойчивым  русское  население  вне  России,  как 
это четко отражается в приведенной таблице, оказалось в ев-
ропейских славянских государствах. В Белоруссию в отдель-
ные годы русских больше приезжало, чем уезжало. Белоруссия 
была единственной республикой, где наблюдался сравнитель-
но-незначительный отток русского населения. Ситуация была 

261
почти контрастной на Востоке – Закавказье и Средней Азии. Из 
Азербайджана, Грузии и Армении, где русское население было 
и так незначительно (2–8%), мигрировало от половины до 
2
/
3
 
его. Заметно сократилось русское население в Средней Азии, 
откуда мигрировало значительно больше 
1
/
4
 его.
Таким образом, произошло известное перемещение русских 
с востока на запад, с юга на север, что отражало процесс ве-
стернизации  русского  населения.  В  общей  сложности  с  1991 
по  2000  гг.  из  республик  бывшего  Союза  в  Россию  прибыло 
6,9 млн человек. Но окончательный миграционный прирост в 
России составил всего 3,8 млн человек [Myкомель, 2001: 47], 
Таблица 1
Динамика русского населения вне России
Республики
Численность, млн. чел.
Убыль населения с 
1989 по 2004, в %
1979 г.
1989 г.
1999–2004
Белоруссия
1,13
1,34
1,14
–15
Украина
10,47
11,36
8,33
–27
Молдова
0,51
0,56
0,20
–56*
Эстония
0,41
0,47
0,35
–25
Латвия
0,82
0,91
0,70
–23
Литва
0,30
0,34
0,22
–36
Грузия
0,37
0,34
0,07
–80
Азербайджан
0,46
0,39
0,14
–64
Армения
0,07
0,05
0,02
–71
Казахстан
5,99
6,23
4,48
–28
Узбекистан
1,67
1,66
1,36
нет св.
Таджикистан
0,40
0,40
0,07
–81
Кыргызстан
0,92
0,92
0,60
–34
Туркмения
0,35
0,33
0,16
–52
*   Без Приднестровья
  Рассчитано  по  материалам  переписей;  см.  Русские.  Этносоциологиче-
ские исследования / отв. ред. Ю.В. Арутюнян. М., 1992. С. 19–21; Русские 
в странах СНГ и Балтии под ред. А.П. Деревянко, И.Б. Куделина, В.А. 
Тишкова. М., 2007. С. 75.

262
так как часть населения выбывала из России, причем нередко 
не в страны СНГ, а в дальнее зарубежье. По некоторым итого-
вым оценкам, за пределами России в ближнем зарубежье оста-
валось в 2000-е годы не более 20 млн русских [Евгеньев, 2001, 
16 августа]. Массовый приток мигрантов-беженцев в Россию 
сильно осложнял проблему их приема, благоустройства и даже 
в какой-то мере социально-экономической адаптации в новой 
среде.
При общей направленности процесс этот «во времени» шел 
неровно.  Со  второй  половины  1990-х  годов  при  сохранении 
миграции русских из стран ближнего зарубежья отток их все 
же заметно уменьшился, что было связано с некоторым спадом 
напряженности и ограничением военных конфликтов. Постсо-
ветские  государства  выходили  из  шока  трансформации  госу-
дарственных устоев и военных столкновений прошлого.
Миграция стала тормозиться как в местах «выхода», так и 
в  самой  Российской  Федерации,  испытывающей  затруднения 
от  непривычного  притока  населения  извне.  Прием  беженцев 
требовал специальных ассигнований, кредитов для их устрой-
ства и жизнеобеспечения в новых местах, что нередко созда-
вало  очаги  напряженности  [Национальное  согласие...,  2000: 
99–100].
Со своей стороны, отток русских из стран ближнего зару-
бежья вызывал немалые сложности, особенно у тех, кто дол-
жен был покинуть свои давние места жительства. У многих из 
них, особенно старожилов, здесь были «пущены корни». Люди 
обзавелись домами, привыкли к определенному укладу жизни, 
имели родню, друзей. Естественно, непросто им было уезжать, 
тем более что многие были в зрелом возрасте [Миграционная 
ситуация…, 1997: 245]. Поэтому, осознавая трудности «пере-
мены мест», люди теперь больше стремились адаптироваться 
там, где они уже находились. В той или иной степени это по-
степенно им удавалось. «Если в начале 90-х годов социальные 
перемены носили преимущественно негативный характер, то 
несколько лет спустя у них наметились определенные позитив-

263
ные тенденции, что сразу же сказалось на снижении миграци-
онного оттока русских из республик» [Остапенко, Субботина, 
1998: 147]. Так происходило в Молдове, но в той или иной мере 
было характерно и для других стран ближнего зарубежья, во 
многих из которых стала теперь складываться новая ситуация, 
влияющая на условия жизни и динамику русского населения.
Российское руководство чем дальше, тем больше осознава-
ло необходимость заботы о русском населении ближнего зару-
бежья. Это проявлялось теперь, в частности, в системе актов 
Государственной Думы – законах о беженцах, об общих прин-
ципах  регулирования  вопросов,  связанных  с  беженцами,  и  в 
межгосударственных решениях, например, Российской Декла-
рации «О вечной дружбе и союзничестве, ориентированных на 
XXI столетие» [Известия. 1998. 8 июля] и т.п. 
«Этнические маркеры» адаптационных процессов
Такова действительность. А как оценить перспективы? Мас-
совая миграция русских в Россию из стран ближнего зарубежья 
в обозримые сроки малореальна. Такие перемещения требуют 
огромных  расходов,  жилищного  строительства,  достаточной 
занятости пришлого населения, продовольствия и других жиз-
ненных  средств,  столь  дефицитных  теперь  для  собственного 
населения России. Поэтому даже при внимании и поддержке 
миграции  русских  они  в  подавляющем  своем  большинстве 
надолго останутся в странах ближнего зарубежья. Совершен-
но  очевидно,  таким  образом,  что  стратегически  решать  про-
блему русских в ближнем зарубежье нужно не столько путем 
миграции, сколько иными, «более капитальными» средствами, 
приспосабливающими  их  этнические  маркеры  к  качественно 
новой, точнее – обновленной среде постсоветских государств. 
«Этнические маркеры» – разграничители, могут быть единич-
ными или представлять некий набор или, может быть, систему. 
И значение, и набор таких маркеров может меняться [Асимме-
тричная федерация…, 2001: 6].

264
Наиболее  решительный  путь  к  таким  переменам  в  «эт-
нических  маркерах»  сопряжен  с  максимальной  адаптацией 
русских  к  местной  национальной  среде,  приобщенностью 
их  к  культуре  новых  государств,  овладением  языками  и,  в 
конечном  счете,  тесным  содружеством,  если  не  органиче-
ским  слиянием,  с  «титульными»  народами  республик.  Этот 
тот  путь,  который,  прямо  говоря,  избран  в  России  многими 
людьми  других,  нерусских  национальностей,  не  имеющих 
здесь  «своих»  административно-государственных  образова-
ний. Их яркие широко известные деятели, например, грузин 
Б. Окуджава или армянин А. Хачатурян, не теряя своей наци-
ональной принадлежности, реально отнюдь не представляли 
здесь  свою  «национальную  культуру».  Подобная  органиче-
ская адаптация к иноэтнической среде пока вообще мало до-
ступна русским, особенно старшим поколениям, проживаю-
щим в бывших республиках СССР, ибо они сформировались 
здесь  как  граждане  Союза  ССР,  а  не  республик.  К  тому  же 
для таких народов, как русские или, к примеру, англичане и 
французы, подобная адаптация затруднена и тем обстоятель-
ством,  что  на  протяжении  длительного  времени  арсенал  их 
богатой,  как  принято  теперь  часто  называть,  европейской 
культуры  был  самодостаточен,  чтобы  отвечать  широким  за-
просам современного общества. Однако новая ситуация будет 
стимулировать новые процессы, и трансформация социально-
культурного облика русских, овладение ими культурой респу-
блик по месту своего проживания со временем окажутся не-
обходимыми и, соответственно, приемлемыми. И лишь в тех 
случаях, когда такая трансформация будет затруднена, русские 
в  государствах  ближнего  зарубежья  вынуждены  будут  либо 
мигрировать,  либо  создавать  и  сохранять  преимущественно 
свою  социально-культурную  среду,  жить  здесь  собственной 
жизнью. Представляется, что тот или иной путь – адаптация 
к инонациональной культуре или активная миграция, наконец, 
известная локализация, консервация в указанных государствах 
как бы на собственных островах российской социально-куль-

265
турной жизни – будет зависеть от среды новообразованных 
государств,  неоднозначность  которой  в  этом  отношении  и 
сейчас ощутима.
Так или иначе, уже сейчас сказывается неизбежность «ве-
стернизации»  русского  населения  в  ближнем  зарубежье,  от-
носительная его устойчивость в европейских странах и замет-
ный отток из азиатских. Судить о результатах этих в какой-то 
степени контрастных процессах можно по данным нашего ис-
следования, выполненного в 2002 г. в Эстонии и Узбекиста-
не, представляющих в известной мере разнотипные социаль-
но-этнические среды ближнего зарубежья. Несколько слов об 
этом исследовании. В Таллинне и Ташкенте было опрошено по 
телефону по 500 русских. Квотная выборка корректировалась 
в  статистических  пропорциях  половозрастной  и  социально-
профессиональной структуры населения столиц. В социологии 
принято считать, что выборка при телефонном опросе доста-
точно представительна, если уровень телефонизации не ниже 
70% [Казаренко, Новиков, 1995: 46–47]. Формально, если при-
нять это соображение, можно было вТашкенте, где, по данным 
нашего исследования, больше 70% русских имеют телефоны, 
пойти  на  сравнение  результатов  телефонного  опроса  2002  г. 
с  материалами  ранее  проведенных  статистически  представи-
тельных  исследований.  Но  чтобы  обеспечить  более  строгую 
сравнимость данных, мы предпочли по материалам 1990-х го-
дов выделить для сопоставления группы телефонизированно-
го населения (соответственно были пересчитаны итоги ранее 
проведенных  исследований).  В  результате  оценка  изменений 
за период с 1991 по 2002 гг. по Ташкенту, как и по Таллинну, 
делалась по данным опроса телефонизированного населения. 
Сравнение  этих  материалов  с  данными  по  всему  населению, 
включающему  людей,  не  имеющих  телефонов,  подтвердило 
приемлемость телефонного опроса: практически по всем ин-
дикаторам данные по населению, имеющему телефоны, мало 
расходились с информацией по всему населению. Например, 
по  всему  русскому  населению  уроженцев  Таллинна  было 

266
42%, среди имеющих телефоны – 47%; в Ташкенте соответ-
ственно – 57 и 61%. Людей квалифицированного умственного 
труда  и  руководителей  среди  всех  русских  в  Таллинне  было 
19%, а среди имеющих телефон – 22%, в Ташкенте – 33 и 35%. 
Людей, свободно владеющих государственным языком респу-
блики,  среди  русских,  имеющих  телефон,  в  Таллинне  было 
18%, а среди всего русского населения – 16%. В Ташкенте эти 
данные совпадали (8%).
Уместно напомнить, что в Эстонии и Узбекистане за 10 лет 
после распада Союза ССР произошло сокращение численно-
сти русского населения ввиду низкого естественного прироста 
его и миграции. Но это сокращение и его результаты неслучай-
но были довольно разными. Численность русских в Узбекиста-
не с 1990 по 2001 г. включительно уменьшилась на 
1
/
3
 (с 1 632,5 
тыс. до 1 092 тыс.), тогда как в Эстонии – на 
1
/
5
 (с 435 тыс. до 
351 тыс.) [Справка Госдепартамента статистики Узбекистана, 
2002: 2]. Отъезд русских из Узбекистана был интенсивнее, хотя 
там в известной мере пытались сохранить квалифицированные 
русские кадры, чего никак нельзя сказать об Эстонии, где в на-
чале  1990-х  годов  обострилось  сознание  ущербности  для  их 
страны «оккупации 1940 г.».
Известные различия в оттоке русского населения в указан-
ных  странах  при  относительно  высокой  рождаемости  людей 
коренной национальности в Узбекистане и низкой – в Эстонии 
привели к полярным демографическим итогам в этих республи-
ках – резкому сокращению удельного веса русского населения в 
Узбекистане – с 8% в 1990 г. до 4% в 2001 г. и относительной со-
хранности русских в Эстонии, где они составляли 30% населе-
ния республики по переписи 1989 г. и 27% в 2000 г. [Справка Гос-
департамента статистики Узбекистана, 2002: 2; Перепись 2000 г. 
Таллинн, 2001. Ч. 2. С. 78–79 (на эст. языке)]. И это при том, что 
межличностные национальные отношения, судя по материалам 
исследования в Ташкенте, для русских были достаточно благо-
приятными. Решающую роль в известной «вестернизации» рус-
ских, отраженной, в частности, в данных о динамике населения, 

267
играли не субъективные социально-психологические факторы, 
связанные  с  национальными  установками  коренного  этноса, 
а  объективная  ситуация  в  постсоветских  государствах.  Такая 
ситуация, определяемая условиями жизни, имела безусловные 
преимущества в Эстонии, что стало особенно заметно к концу 
десятилетия суверенного развития новых государств. Достаточ-
но сказать, что средняя оплата труда, по официальным данным, 
в Эстонии стала значительно выше, чем в Узбекистане и даже в 
России. Так, среднемесячная оплата труда в Узбекистане в конце 
1990-х годов ограничивалась 20–47 долларами [Экономические 
новости России и содружества, 2002. № 17, Сентябрь], а в Эсто-
нии она превзошла 300 долларов [Эстония. 1999. 24 авг.; 1999. 
21 сент.]. Более высокая обеспеченность населения в Эстонии 
отражалась на всех сторонах жизни проживавших там русских. 
Бытовые  условия  там  также  были  благоприятнее.  По  данным 
нашего исследования, на одного члена семьи у подавляющего 
большинства русских (80%) в Таллинне приходится больше 10 
кв. м, тогда как в Ташкенте такой площадью располагали менее 
половины семей русских. О преимуществах в обеспеченности 
можно судить и по другим признакам. К примеру, около трети 
русских семей в Таллинне имеют автомашины (35%) и компью-
теры (29%), а в Ташкенте – 13% и 7% соответственно. Русские 
в Таллинне фактически не отстают по уровню обеспеченности 
от жителей Москвы.
Хотя историческими корнями русские с Ташкентом связаны 
больше, чем с Таллинном (почти 
2
/
3
 опрошенных русских были 
уроженцами  Ташкента;  в  Таллинне  среди  русских  уроженцев 
гораздо меньше – немногим более 1/3), тем не менее столица Уз-
бекистана привлекает русских совсем не так, как Таллинн. Это 
происходит не только в силу преимуществ материальных усло-
вий, но и благодаря многим другим обстоятельствам. У русских 
с  эстонцами,  что  отражают  конкретные  исследования,  немало 
сходства  в  повседневной  жизни,  семейно-бытовых  отношени-
ях, в художественной культуре, музыкальных вкусах и, наконец, 
даже в сходных по направлениям социальных ориентациях. Вы-

268
разительным  симптомом  и  самым  лаконичным  индикатором 
адаптации может быть овладение русскими языком республики 
«своего проживания». Эти данные лишний раз говорят о прин-
ципиальной разнице в возможностях и потребностях адаптации 
русских в разных – восточных и западных – иноэтнических сре-
дах. Несмотря на то, что среди русских в Ташкенте старожилов 
значительно больше, чем в Таллинне, русское население здесь 
в подавляющем большинстве своем (60–70%) совсем не знает 
узбекского языка; хорошо знающих его, как в 1991 г., так и те-
перь, только 8%. В Таллинне ситуация иная, хотя среди русских 
здесь гораздо больше, чем в Ташкенте, новоприбывших. Теперь 
владеют эстонским языком хорошо или даже свободно в 2 раза 
больше русских, чем 10 лет назад (35% в Таллинне «думают на 
языке» или «владеют довольно свободно»), причем, чем они мо-
ложе и квалифицированнее, тем лучше знают эстонский язык. 
Контрастна  ситуация  в  Узбекистане:  узбекским  языком  рус-
ские владеют плохо, почти независимо от возраста и статуса 
(см. табл. 2).
Языковая ситуация в Ташкенте и Таллинне убедительно го-
ворит о разных возможностях адаптации там русских к мест-
ной национальной среде.
О социально-культурных и  
политических ориентациях русских
Существенны  и  культурные  интересы.  У  русских  они  до-
вольно отличны в сравнении с узбеками и сходны – с эстон-
цами.  Например,  наиболее  предпочтительной  для  русских  и 
эстонцев была европейская музыка – легкая (74–81%) и клас-
сическая  (32–36%),  тогда  как  у  узбеков  абсолютно  домини-
ровало  предпочтение  своей  «народной»  музыки  (89%)  и  т.п. 
Особое  значение  для  народов  теперь  имеет  религиозность. 
Узбеки практически все верующие – мусульмане. У эстонцев 
и русских при одной христианской религии и разных церквах 
духовная дистанция в сознании, связанная с религиозностью, 

269
не могла приобрести сколько-нибудь существенного значения, 
тем более, что эстонцы довольно независимы от церкви. Эти 
и многие другие конкретные данные лишний раз показывают, 
что  перспективы  адаптации  русских  к  республиканской  на-
циональной среде весьма неопределенны в странах Востока и 
достаточно реальны в европейских республиках ближнего за-
рубежья.
Мера  адаптации  русских  отражается  на  их  политических 
установках и социальных настроениях. В Эстонии у русских, 
свободно владеющих эстонским языком, незначительно, прав-
да,  но  все  же  преобладала  положительная  оценка  утвердив-
шегося суверенитета республики (42% за суверенитет против 
37%), у не знающих эстонский язык, наоборот, резко выраже-
но  отрицательное  отношение  к  этому.  О  реальном  потенциа-
ле  и  возможностях  русских  к  адаптации  в  эстонской  среде 
говорят  данные  об  их  социально-профессиональной  мобиль-
ности. При знании эстонского языка разницы в социально-про-
фессиональном  статусе  между  русскими  и  эстонцами  почти 
не наблюдалось. Если русский знал эстонский язык, он имел 
достаточные  шансы  в  продвижении.  По  данным  нашего  ис-
следования, в начале 1990-х годов среди русских, владеющих 
Таблица 2
Владение государственным языком русскими в Таллинне
и Ташкенте (2002 г., в % к числу опрошенных)
Группы 
населения
Таллинн
Ташкент
Свободно 
владеют
Не владеют 
совсем
Свободно 
владеют
Не владеют 
совсем
Возрастные группы
18–29 лет
57
7
6
54
30–49 лет
37
20
8
55
50 и старше 
18
39
8
63
Социальные группы
Рабочие 
29
28
3
67
Интеллигенция
35
19
9
50

270
эстонским языком так же, как среди эстонцев, 3% были заняты 
на руководящей работе, 23–24% и тех, и других – специалисты 
квалифицированного умственного труда. Так как русские в Уз-
бекистане  чаще  всего  не  знали  узбекского  языка,  нет  ничего 
удивительного в том, что теперь среди них стала преобладать 
отрицательная карьерная динамика – иммобильность. Иссле-
дования 2002 г. зафиксировали, что в 1991–2002 гг. в отличие 
от 1980-х годов число русских, снизивших свое положение на 
работе, стало преобладающим.
Исследования 2002 г. обнаружили контрастные оценки жиз-
ни у русских, проживающих в Таллинне и Ташкенте. В Тал-
линне и положение в государстве, и собственная жизнь оцени-
Таблица 3
Социальные настроения русских (2002 г.)
Группы
населения
Оценка жизни в республике
Оценка собственной жизни
полож.
отриц.
индекс
полож. отриц.
индекс
Таллинн
Все 
население
31
17
+ 14
21
32
–11
18–29 лет
47
9
+39
33
12
+21
30–49 лет
44
8
+36
28
15
+13
50 и старше
10
29
–19
5
63
–58
Ташкент
Все 
население
13
21
–8
9
67
–58
18–29 лет
28
16
+12
16
40
–34
30–49 лет
8
67
–59
10
72
–62
50 и старше
нет 
сведений
нет 
сведений
нет 
сведений
5
80
–75
  Примечание: Оценка жизни в республике фиксировалась тремя варианта-
ми ответов: «все не так плохо и можно жить», «жить трудно, но можно 
терпеть», «наше бедственное положение терпеть невозможно». Вопрос о 
собственной жизни: «Становится ли она лучше с течением времени?» – 
предусматривал ответы: «да», «трудно сказать», «в чем-то лучше, в чем-
то хуже», «нет».

271
вались значительно выше, чем в Ташкенте (см. табл. 3), хотя 
межличностные отношения русских с узбеками, как фиксиро-
валось исследованием, были теплее, чем с эстонцами.
Судя по данным таблицы, особенно разительны возрастные 
различия.  В  Эстонии  среди  русских  в  дееспособном  возрас-
те  (18–50  лет)  принципиально  преобладают  положительные 
оценки жизни как в государстве, так и собственной, тогда как в 
Узбекистане, безусловно, доминируют отрицательные. Расхож-
дения между оценками в Таллинне и Ташкенте настолько зна-
чимы, что они влияют и на социально-политические позиции 
русских. Русские, как свидетельствуют наши исследования, не 
случайно  по-разному  оценивают  достигнутый  республиками 
суверенитет: преимущественно поддерживают его в Эстонии 
и по существу отвергают в Узбекистане. Косвенно фиксирует-
ся это ответом на вопрос, хотят ли русские, чтобы республики 
жили прежней жизнью, той, которой они жили до 1990-х годов 
в Союзе ССР. В Таллинне подавляющее большинство русских 
не хочет этого, тогда как в Ташкенте, напротив, все они, за ис-
Таблица 4
Политические ориентации русских: «Хотите ли Вы, чтобы
республика жила прежней жизнью, вернулась к тому, что
было до 1990-х годов?» (2002 г., в % к числу опрошенных)
Группы 
населения
Таллинн
Ташкент
да
нет
индекс
да
нет
индекс
Все население
26
49
–23
60
21
+39
Возрастные группы
18–29 лет
8
65
–58
46
24
+22
30–49 лет
14
21
–7
60
22
+38
50 и старше
48
19
+29
70
18
+52
Социальные группы
Рабочие
32
46
–14
70
14
+56
Специалисты
16
52
–36
50
23
+37
Руководители
35
52
–18
55
29
+26
Предприни-
матели
нет 
сведений
нет 
сведений
нет 
сведений
24
55
–31

272
ключением только предпринимателей, предпочитают прошлое. 
Эти противоположные ориентации характерны почти для всех 
возрастных  и  социально-профессиональных  групп  русских. 
Исключение в Таллинне составляют люди старшего возраста, 
которые в большинстве своем, в отличие от людей дееспособ-
ного возраста, предпочитают прежнюю жизнь, в которой они 
играли активные роли (см. табл. 4).
Приведенные в этой таблице данные, на мой взгляд, могут 
иметь не только научное, но и практическое значение. Они под-
сказывают, каким путем идти. Хотя руководство в среднеази-
атских странах и выражает некоторый интерес к сохранению 
нужных  русских  кадров  и  может  поощрять  их,  путь  органи-
ческой  адаптации  русских  к  местной  среде  там  все  же  мало 
вероятен. В Прибалтике объективно другая ситуация. Поэто-
му гораздо эффективнее затрата средств России не на кон-
сервацию этнокультурных запросов, сепаратизацию русского 
населения от прибалтийских национальностей, а внимание к 
всесторонней адаптации их к местной республиканской сре-
де. Дальновидные российские политики понимают это. Прави-
тельство Москвы решило материально поддерживать в Эсто-
нии  «тех  молодых  людей,  которые  будут  учиться  в  местных 
вузах и, став стипендиатами, останутся там в кругу своих соот-
ечественников» [Эстония. 1999. 24 авг.; 1999. 21 сент.].
Косвенно это значит, что, заботясь об «оседании» русских в 
Прибалтике, надо думать не только о сохранении ими там соб-
ственного языка, что происходит более или менее естествен-
но, но и об овладении ими языками прибалтийских республик, 
развитии их контактов с коренными народами этого региона. 
Соответственно должна строиться и пропаганда, и культурная 
политика России. Конечно, и эстонские политики не могут не 
принимать  во  внимание  разные  «адаптивные»  возможности 
русских разных поколений. У русских немолодого возраста при 
всем их желании возможности овладения языками и полноцен-
ного  приобщения  к  социально-культурной  жизни  республик 
объективно ограничены. Поэтому при высоких требованиях к 

273
иноязычной молодежи со стороны руководства прибалтийских 
государств  должны  быть  проявлены  либерализация  и  посла-
бление в нормах адаптации к людям преклонного возраста.
Межпоколенные различия русских по существу говорят о воз-
можностях разных перспектив в их развитии. Эстонский социо-
лог В. Пароль считает, что сейчас они являются «частью русской 
нации, но в случае длительного дистанцирования русскоязычно-
го населения от России неизбежно произойдет в исторической 
перспективе образование русско-эстонской нации, отражающей 
специфику развития данной общности» [Пароль, 2000: 75].
Такое  понимание  перспектив,  безусловно,  оправдано.  В 
этом лишний раз убеждает сравнительный анализ социально-
этнических индикаторов, выделенных по возрастным группам 
русских в Эстонии и Узбекистане, в известной мере отражаю-
щий контрастные процессы межнациональной идентификации 
Как  видно  из  рисунка,  у  русских  в  Таллинне  система  вы-
деленных  социальных  индикаторов  (занятия,  оценка  жизни) 
прямо  и  косвенно  связаны  с  этническими  (знание  государ-
ственного  языка  республики,  сознание  Родины).  Аналогич-
ных зависимостей социальных и этнических характеристик в 
Ташкенте у русских практически нет. Это значит, что русские 
в Таллинне в отличие от своих соотечественников в Ташкенте 
активно ориентированы на социально-этническое взаимодей-
ствие с людьми коренной национальности республики.
Тем не менее и в Эстонии до русско-эстонского синтеза – по 
выражению В.И. Пароля, «русско-эстонской нации» – еще очень 
далеко. Даже в Таллинне, где дети русских (2002 г.) начинают 
учиться в эстонских школах (19%), где многие русские в моло-
дом поколении (18–29 лет) знают эстонский язык (58%), полу-
чили  эстонское  гражданство  (72%)  и  считают  Эстонию  своей 
Родиной (64%), нет еще признаков полной идентификации их 
с инонациональной эстонской средой. Симптоматично, что рус-
ские  даже  в  молодом  поколении  принципиально  расходятся  с 
эстонцами в понимании важных норм государственной нацио-
нальной политики, фиксированных в оценках законов о граж-

274
данстве  и  государственном  языке.  Подавляющее  большинство 
русских в Таллинне (85%) считают, что в Эстонии должны быть 
два государственных языка, а не один, как принято сейчас в ре-
спублике. 96% русских отрицательно относятся к закону, огра-
ничивающему  там  права  гражданства.  Примечательно  также, 
что, несмотря на интенсивность национального взаимодействия, 
в самом интимном ключе – семейно-брачных отношениях – оно 
сдержанно:  число  национально-смешанных  браков  среди  рус-
ской молодежи достигает 11%, что немногим превышает интен-
сивность таких браков в старшем поколении (50 лет и старше), 
составляющих 7%. Как видно, адаптация русских к инонацио-
нальной среде проходит сложно даже там, где она ими принята. 
Затрудняет и то, что никем из русских этот путь не избирался со-
знательно по прибытии в Эстонию, и то, что, по существующим 
представлениям  большинства  неэстонского  населения,  русско-
эстонская  идентификация  необязательна  для  них  в  масштабах 
европейского или, условно говоря, мирового сообщества.
Итак,  непростой,  неоднозначный  процесс  трансформации 
национальных отношений русскоязычного населения в ближ-
нем зарубежье сегодня идет. В различных регионах бывшего 
Союза ССР он требует достаточно дифференцированного под-
хода и совершенно неодинаковых решений. Чем раньше это бу-
дет осознано властной элитой, и русской и эстонской, тем эф-
фективнее будут результаты. Наш исторический опыт лишний 
раз говорит о емкости понятия «национальные меньшинства» 
и важности правильной, а значит, разноплановой и достаточно 
широкой интерпретации Декларации о правах этнических и ре-
лигиозных меньшинств, принятой ООН.

жүктеу/скачать 3,48 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: