Большая книга психоанализа. Введение в психоанализ. Лекции. Три очерка по теории сексуальности. Я и Оно (сборник)

объяснившей три фантазии, происшедшие в один и тот же час, продиктованные одним и тем 
же мотивом, а это имеет не много общего с другим вопросом: могут ли эти фантазии 
возникнуть без передачи мыслей или нет? Последнее имеет отношение к каждой из трех 
фантазий и, таким образом, распадается на три отдельных вопроса: мог ли П. знать, что д-р 
Форсайт только что нанес мне свой первый визит? Мог ли он знать фамилию лица, которое я 
посетил в его доме? Знал ли он, что д-р Джонс написал работу о кошмарном сне? Или это было 
только мое знание об этих вещах, которое проявилось в его фантазиях? От ответа на эти три 
вопроса будет зависеть, позволит ли мое наблюдение сделать вывод в пользу перенесения 
мыслей. Оставим на некоторое время первый вопрос, в двух других легче разобраться. Случай 
с визитом в пансион производит на первый взгляд особенно обнадеживающее впечатление. Я 
уверен, что в своем коротком шутливом упоминании о визите в его доме я не назвал никакой 
фамилии, и считаю весьма маловероятным, что П. справлялся в пансионе о фамилии лица, о 
котором идет речь, скорее я предположу, что о его существовании тому было совершенно 
неизвестно. Но доказательность этого случая подвергается основательному сомнению из-за 
одной случайности. Человек, которого я навестил в пансионе, не только носил фамилию 
Фрейнд (Freund), но он был для нас всех настоящим другом.54 
Это был д-р Антон Фрейнд, благодаря пожертвованию которого было основано наше 
издательство. Его безвременная кончина, как и смерть нашего Карла Абрахама несколько лет 
спустя, были самыми тяжелыми утратами, постигшими психоанализ. Итак, я мог бы тогда 
сказать господину П.: «Я посетил в вашем доме одного друга », и с этой возможностью 
оккультный интерес к его второй ассоциации исчезает. 
Впечатление от третьей фантазии тоже быстро рассеивается. Мог ли П. знать, что Джонс 
опубликовал работу о кошмарном сне, если он никогда не читал аналитической литературы? 
Да, он мог это знать. У него были книги нашего издательства, и он мог видеть аннотации 
новых публикаций на обложках. Это нельзя доказать, но нельзя и опровергнуть. Итак, этим 
путем мы не придем ни к какому решению. К сожалению, мое наблюдение страдает тем же 
недостатком, как и многие ему подобные. Оно было слишком поздно записано и обсуждалось 
в то время, когда я больше не виделся с господином П. и не мог расспросить его о 
подробностях. 
Но вернемся к первому случаю, который, даже взятый в отдельности, как будто бы 
сохраняет видимость факта передачи мыслей. Мог П. знать, что доктор Форсайт был у меня за 
четверть часа до него? Мог ли он вообще знать о его существовании или о его приезде в Вену? 
Нельзя поддаваться искушению всецело отрицать оба предположения. Мне видится все же 
путь, который ведет к частичному утверждению. Я ведь мог бы сообщить господину П., что 
жду врача из Англии для обучения анализу, как первого голубя после всемирного потопа. Это 
могло быть летом 1919 г.; за несколько месяцев до своего прибытия д-р Форсайт 
договаривался со мной об этом в письмах. Я даже мог назвать его фамилию, хотя это кажется 
мне весьма маловероятным. Для выяснения другого значения этой фамилии для нас обоих 
следовало бы вспомнить беседу с упоминанием этой фамилии, от которой у меня должно было 
бы кое-что остаться в памяти. Все же это могло быть, а я потом об этом мог основательно 
забыть, так что «господин фон Форзихт» мог произвести на меня впечатление чуда во время 
аналитической беседы. Если считать себя скептиком, то весьма последовательно сомневаться 
время от времени и в своем скепсисе. Может быть, и у меня есть тайная склонность к 
чудесному, которая так способствует созданию оккультных фактов. 
Если и этот чудесный случай убрать с пути, то нас ждет еще другой, самый трудный из 
всех. Предположим, что господин П. знал о существовании некоего д-ра Форсайта, которого 
ожидают в Вене осенью, тогда как объяснить, что он так восприимчив к нему как раз в день 
его прибытия и непосредственно после его первого визита? Можно сказать, что это 
случайность, то есть оставить необъясненным, но я подробно обсудил те две фантазии П. 
54 
По-немецки Freund – друг. – Прим. пер.

именно для того, чтобы исключить случайность, чтобы показать вам, что он действительно 
был занят ревнивыми мыслями о людях, которые посещают меня и которых я посещаю; или 
можно попытаться предположить, чтобы не упустить самую крайнюю возможность, что П. 
заметил мое особое волнение, о котором я, правда, ничего не знал, сделав из него свое 
заключение. Или господин П., который пришел ведь всего лишь четверть часа спустя после 
англичанина, встретил его где-то на общем пути, узнал по типично английской внешности и, 
имея постоянно установку на свое ревнивое ожидание, подумал: «Вот это – д-р Форсайт, с 
прибытием которого моим занятиям анализом наступит конец. И вероятно, он сейчас как раз 
идет от профессора». Пойти дальше этих рационалистических предположений я не могу. 
Опять non liquet ,55 но я должен признать, что, по-моему, чаша весов и здесь склоняется в 
пользу передачи мыслей. Впрочем, безусловно, я не единственный, кому доводилось 
переживать такие «оккультные» случаи в аналитической ситуации. Елена Дейч в 1926 г. 
опубликовала подобные наблюдения и изучала их обусловленность отношениями 
перенесения между пациентом и аналитиком. 
Я убежден, что вы не особенно довольны моей установкой на эту проблему: убежден не 
до конца и все же к убеждению готов. Возможно, вы скажете себе: это опять тот случай, когда 
человек, всю свою жизнь честно проработавший в качестве естествоиспытателя, с возрастом 
становится слабоумным, набожным и легковерным. Я знаю несколько великих имен, 
принадлежащих к их числу, но меня не следует причислять к ним. Набожным я, по крайней 
мере, не стал, надеюсь, что и легковерным тоже. Только если человек всю свою жизнь 
сгибался для того, чтобы избегать болезненного столкновения с фактами, то и в старости его 
спина останется согнутой, сгибаясь под новыми фактами. Вам было бы, конечно, приятнее, 
если бы я придерживался умеренного теизма и показал себя непримиримым, отклоняя все 
оккультное. Но я не способен добиваться благосклонности, я предлагаю вам отнестись более 
дружелюбно к объективной возможности передачи мыслей, а вместе с тем и телепатии. 
Не забывайте, что я обсуждал эти проблемы здесь лишь постольку, поскольку к ним 
можно приблизиться со стороны психоанализа. Когда более десяти лет тому назад они 
впервые вошли в поле моего зрения, я тоже испытал страх перед угрозой нашему научному 
мировоззрению, которое в случае подтверждения элементов оккультизма должно было бы 
уступить место спиритизму и мистике. Сегодня я думаю по-другому; я полагаю, что о 
большом доверии к науке отнюдь не свидетельствует неверие в то, что она может воспринять 
и переработать то, что окажется действительным в оккультных утверждениях. Что же 
касается, в частности, передачи мыслей, то она-то, кажется, как раз и благоприятствует 
распространению научного – противники скажут механистического – образа мышления на 
столь трудно постижимую духовную область. Ведь телепатический процесс, должно быть, в 
том и заключается, что какой-то психический акт одного лица возбуждает тождественный 
психический акт у другого лица. То, что лежит между обоими психическими актами, легко 
может быть физическим процессом, в который с одного конца переходит психическое и 
который на другом конце опять переводится в такое же психическое. Аналогия с другими 
переходами, как, например, при разговоре и слушании по телефону, была бы тогда 
несомненной. А представьте, если бы можно было овладеть этим физическим эквивалентом 
психического акта! Хочу сказать, что, включив бессознательное между физическим и тем, что 
до сих пор называлось «психическим», психоанализ подготовил почву для предположения 
таких процессов, как телепатия. Привыкни мы к представлению о телепатии, с ее помощью мы 
сможем сделать много, по крайней мере в воображении. Ведь, как известно, нет сведений о 
том, как осуществляется общая воля в больших колониях насекомых. Возможно, это 
происходит путем подобной прямой психической передачи. Возникает предположение, что 
это первоначальный, архаический путь коммуникации между отдельными существами, 
который в процессе филогенетического развития вытесняется лучшим средством сообщения 
55 
«Не ясно» – слова, с которыми древнеримский судья воздерживался от суждения. – Прим. ред. перевода.

при помощи знаков, воспринимаемых органами чувств. Но более древнее средство может 
сохраниться, оставаясь на заднем плане, выступая на первый план при определенных 
условиях, например в страстно возбужденных массах. Все это еще неопределенно и полно 
нерешенных загадок, но пугаться этого нет причин. 
Если телепатия существует как реальный процесс, то, несмотря на ее трудную 
доказуемость, можно предположить, что она является довольно распространенным 
феноменом. Нашим ожиданиям соответствовало бы, если бы мы обнаружили ее 
непосредственно в душевной жизни ребенка. Тут-то и вспомнишь о часто встречающихся 
страхах детей, что родители знают все их мысли, хотя они их им и не сообщали, – полная 
аналогия и, быть может, источник веры взрослых во всеведение бога. Недавно одна 
внушающая доверие дама, Дороти Берлингем, сообщила в своей работе «Анализ ребенка и 
мать» (1932) о наблюдениях, которые, если они подтвердятся, должны положить конец 
остаткам сомнений в реальности передачи мыслей. Использовав нередкую теперь ситуацию, 
когда мать и ребенок одновременно проходят аналитические занятия, она рассказала об одном 
из странных случаев, происшедших с ней: однажды на аналитическом занятии мать 
рассказала о золотой вещице, игравшей определенную роль в одной из ее детских сцен. Сразу 
после этого, когда она вернулась домой, ее маленький (около 10 лет) мальчик пришел к ней в 
комнату и принес ее золотую вещицу, которую она хранила для него. Она спросила его 
удивленно, откуда он ее взял. Он получил ее в подарок ко дню рождения, но день рождения 
был несколько месяцев тому назад, и не было никаких причин того, чтобы именно сейчас 
ребенок вспомнил об этой золотой вещице. Мать рассказала о случившемся 
женщине-аналитику и попросила ее узнать о причине его действия. Но анализ, проведенный с 
ребенком, не дал никакого разъяснения, в тот день действие ворвалось в жизнь ребенка как 
инородное тело. Несколько недель спустя мать сидела за письменным столом, записывая 
рассказанное переживание, о чем ее попросили. Тут появился мальчик и попросил золотую 
вещицу обратно, чтобы взять ее с собой на аналитическую беседу и показать там. Анализ 
опять не дал никакого объяснения этому желанию. 
Вот мы и вернулись снова к психоанализу, с которого начали. 

жүктеу/скачать 3,38 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: