Большая книга психоанализа. Введение в психоанализ. Лекции. Три очерка по теории сексуальности. Я и Оно (сборник)

следует ли определенный элемент понимать в его собственном смысле или символически, 
потому что вещи, использованные в качестве символов, из-за этого все же не перестают быть 
самими собой. Но если нет объективного основания для разрешения данной проблемы, то в 
этом случае толкование зависит от произвола толкователя. Далее, вследствие совпадения 
противоположностей при работе сновидения каждый раз остается неясным, следует ли 
понимать какой-то определенный элемент сновидения в положительном или отрицательном, в 
прямом или противоположном смысле. А это новый повод для проявления произвола 
толкователя. В-третьих, вследствие столь излюбленных в сновидении инверсий толкователь 
волен в любом месте сновидения предпринять такую инверсию. Наконец, вы сошлетесь на 
мои слова, что редко можно быть уверенным в том, что найденное толкование единственно 
возможное. Всегда есть опасность проглядеть какое-нибудь вполне допустимое 
перетолкование того же сновидения. При таких обстоятельствах, заключите вы, произволу 
толкователя открывается такое поле деятельности, широта которого, по-видимому, 
несовместима с объективной надежностью результатов. Или же вы можете предположить, что 
дело вовсе не в сновидении, но что недостатки нашего толкования объясняются 
неправильностью наших взглядов и исходных предпосылок. 
Весь ваш материал, безусловно, хорош, но я полагаю, что он не оправдывает двух ваших 
заключений: о том, что толкования сновидений, как мы их проводим, предоставлены 
произволу, и о том, что изъяны полученных результатов ставят под вопрос правомерность 
нашего метода. Если под произволом толкователя вы будете понимать его ловкость, опыт, 
понятливость, то я с вами соглашусь: от таких личных особенностей мы действительно не 
можем отказаться, тем более при решении трудной задачи толкования сновидений. Но ведь и в 
других областях науки не иначе. Нет средства помешать тому, чтобы один владел какой-то 
определенной техникой не хуже другого или не мог лучше ее использовать. Остальное, 
производящее впечатление произвола, например при толковании символов, устраняется тем, 
что, как правило, связь мыслей сновидения между собой, связь сновидения с жизнью 
видевшего сон и вся психическая ситуация, в которой сновидение происходит, заставляют 
выбрать из данных возможных толкований одно, а остальные отклонить как непригодные. А 
заключение о неправильности нашей установки, основанное на некоторых несовершенствах 
толкования сновидений, опровергается замечанием, что многозначность или 
неопределенность сновидения является его необходимым свойством, вполне отвечающим 
нашим ожиданиям. 
Вспомним о нашем утверждении, что работа сновидения переводит мысли сновидения в 
примитивную форму выражения, аналогичную письму при помощи рисунков. Но все эти 
примитивные системы выражения столь же неопределенны и двусмысленны, хотя у нас нет 
никакого сомнения в их пригодности к данному употреблению. Вы знаете, что совпадение 
противоположностей 
при 
работе 
сновидения 
аналогично 
так 
называемому 
«противоположному смыслу первоначальных слов» в древнейших языках. Лингвист К. Абель 
(1884), которому мы обязаны этим представлением, предупреждает нас, чтобы мы не думали, 
что сообщение, сделанное при помощи таких амбивалентных слов, было двусмысленным. Тон 
речи и сопровождающий ее жест должны были ясно показать, какое из двух 
противоположных значений говорящий имел в виду. На письме, где жест отсутствует, они 
заменялись дополнительным, необязательным для произношения рисунком-знаком, 
например, изображением бессильно опустившегося на корточки или прямо сидящего 
человечка в зависимости от того, означает ли двусмысленное ken иероглифического письма 
«слабый» или «сильный». Таким образом, несмотря на многозначность звуков и знаков, 
недоразумение устранялось. 
Древние системы выражения, например письменность древнейших языков, дают нам 
представление о некоторых неопределенностях, которых мы не потерпели бы в нашей 
современной письменности. Так, в некоторых семитских языках на письме обозначаются 
только согласные слов. Пропущенные гласные читающий должен вставлять сообразно своему 
знанию и по контексту. Не совсем так, но очень похоже происходит в иероглифической 

письменности, поэтому произношение египетского языка осталось нам неизвестным. 
Священное письмо египтян имеет еще и другую неопределенность. Так, например, пишущий 
может произвольно располагать рисунки справа налево или слева направо. Чтобы читать, 
нужно соблюдать правило чтения в ту сторону, куда обращены силуэты фигур, птиц и т. п. Но 
пишущий мог располагать рисунки и по вертикали, а при надписях на небольших объектах он 
позволял себе изменить последовательность знаков по эстетическим соображениям и для 
заполнения пространства. Но более всего в иероглифическом письме затрудняет отсутствие 
разделения слов. Рисунки расположены в строке на одинаковом расстоянии друг от друга, и в 
общем нельзя узнать, относится ли знак к предыдущему слову или является началом нового. В 
персидской клинописи, напротив, косой клин служит разделителем слов. 
Безусловно древние, но употребляемые и сегодня 400 миллионами язык и письменность 
– 
китайские. Не думайте, что я их знаю; я только осведомился о них, надеясь найти аналогии с 
неопределенностями сновидения. И мое ожидание меня не обмануло. Китайский язык полон 
таких неопределенностей, что они могут внушить нам ужас. Как известно, он состоит из 
какого-то числа слоговых звуков, которые произносятся отдельно или в сочетании из двух. 
Один из основных диалектов содержит около 400 таких звуков. Так как словарь этого 
диалекта насчитывает примерно 4000 слов, получается, что каждый звук в среднем имеет 
десять различных значений, некоторые из них меньше, но другие зато еще больше. Далее 
имеется целый ряд средств, чтобы избежать многозначности, так как только по контексту 
нельзя догадаться, какое из десяти значений слогового звука говорящий предлагает 
слушателю. Среди них – соединение двух звуков в одно составное слово и использование 
четырех различных «тонов», в сопровождении которых эти слоги произносятся. Для нашего 
сравнения интересно еще то обстоятельство, что в этом языке почти нет грамматики. Ни об 
одном из односложных слов нельзя сказать, существительное ли это, глагол, прилагательное, 
и нет никаких изменений слов, по которым можно было бы узнать род, число, окончание, 
время или наклонение. Таким образом, язык состоит, так сказать, только из сырого материала, 
подобно тому, как наш язык мыслей разлагается благодаря работе сновидения, устраняющей 
выражение отношений, на его сырой материал. В китайском языке во всех таких 
неопределенных случаях решение предоставляется слушателю, который руководствуется при 
этом общим смыслом. Я записал себе пример одной китайской поговорки, которая в 
дословном переводе гласит: «Мало что видеть, много что удивительно». 
Ее нетрудно понять. Она может означать: чем меньше кто-то видел, тем больше он 
находит удивительного, или много есть чему подивиться для того, кто мало видел. Различие 
между этими только грамматически разными переводами, разумеется, не принимается во 
внимание. Несмотря на эти неопределенности, китайский язык, как нас уверяют, является 
прекрасным средством выражения мыслей. Таким образом, неопределенность не обязательно 
должна вести к многозначности. 
Однако мы должны признаться, что в системе выражения сновидений все гораздо менее 
благоприятно, чем во всех этих древних языках и письменностях. Потому что последние в 
основе своей все-таки предназначены для сообщения, то есть рассчитаны на то, чтобы быть 
понятыми какими угодно путями и с использованием любых вспомогательных средств. Но 
именно эта черта у сновидения отсутствует. Сновидение никому ничего не хочет говорить, 
оно не является средством сообщения, наоборот, оно рассчитано на то, чтобы остаться 
непонятым. Поэтому мы не должны были бы удивляться и смущаться, если оказалось, что 
какое-то число многозначностей и неопределенностей сновидения не поддается разъяснению. 
Несомненным результатом нашего сравнения останется только то убеждение, что такие 
неопределенности, из-за которых хотели поставить под сомнение основательность наших 
толкований сновидений, являются постоянными характерными чертами всех примитивных 
систем выражения. 
Только опыт и практика могут установить, насколько глубоким может быть в 
действительности понимание сновидения. Я полагаю, что очень глубоким, и сравнение 
результатов, которые получают правильно обученные аналитики, подтверждает мою точку 

зрения. Широкая публика дилетантов, даже научных, находит удовлетворение в том, что 
перед лицом трудностей и неуверенности в научной работе хвастает высокомерным 
скептицизмом. Я думаю, что они не правы. Может быть, не всем вам известно, что подобная 
ситуация имела место в истории расшифровки ассиро-вавилонских надписей. Было время, 
когда общественное мнение заходило так далеко, что считало расшифровщиков клинописи 
фантазерами, а исследование было объявлено «шарлатанством». Но в 1857 г. Королевское 
азиатское общество произвело решающую проверку. Оно предложило четырем самым 
видным исследователям клинописи – Роулинсону, Хинксу, Тальботу и Опперту – выслать ему 
в запечатанном конверте независимые переводы вновь найденных надписей и после 
сравнения четырех переводов смогло объявить, что их сходство достаточно велико, что оно 
оправдывает доверие к уже достигнутому и дает уверенность в дальнейших успехах. 
Насмешки ученых-неспециалистов затем постепенно прекратились, а уверенность при чтении 
клинописных документов с тех пор чрезвычайно возросла. 
2. 
Второй ряд сомнений тесно связан с впечатлением, от которого, может быть, не 
вполне свободны и вы, что часть вариантов толкования сновидений, которые мы вынуждены 
предложить, кажутся натянутыми, искусственными, притянутыми за волосы, то есть 
насильственными или даже смешными и похожими на неудачную остроту. Такие заявления 
настолько часты, что я возьму наугад последнее, известное мне. Итак, слушайте: недавно в 
свободной Швейцарии один директор семинарии был лишен своего места из-за того, что 
занимался психоанализом. Он выразил протест, и одна бернская газета опубликовала 
характеристику школьных властей о нем. Из этого документа я привожу несколько 
предложений, относящихся к психоанализу: «далее поражает претенциозность и 
искусственность во многих примерах, которые имеются в приведенной книге д-ра Пфистера 
из Цюриха. Поражает, собственно, то, что директор семинарии без критики принимает все эти 
утверждения и псевдодоказательства». Эти фразы выдаются за решение «беспристрастного 
судьи». Я думаю, что «искусственно» скорее это беспристрастие. Примем эти заявления с 
мыслью, что даже при беспристрастном суждении не мешает подумать и быть немного 
знакомым с делом. 
Действительно, приятно видеть, как быстро и безошибочно кто-то может разобраться в 
таком запутанном вопросе глубинной психологии, исходя из своих первых впечатлений. 
Толкования кажутся ему надуманными и навязанными, они ему не нравятся, значит, они 
неправильны, никуда не годятся; и ему даже случайно не приходит в голову мысль о другой 
возможности, о том, что эти толкования имеют веские основания, в связи с чем возникает уже 
следующий вопрос: каковы же эти веские основания. 
Обсуждаемый факт, в сущности, имеет отношение к результатам смещения, которое вам 
известно как самое сильное средство цензуры сновидения. С помощью смещения цензура 
сновидения создает заместителей, которые мы назвали намеками. Но это намеки, которые 
сами по себе не так-то легко узнаются, обратный путь от них к собственному содержанию 
нелегко найти, и они связаны с этим последним самыми странными, практически не 
встречающимися внешними ассоциациями. Но во всех этих случаях речь идет о вещах, 
которые должны быть скрытыми, должны оставаться в тайне; ведь к этому стремится цензура 
сновидения. Нельзя же ожидать, что спрятанное найдется в месте, где ему обычно и 
полагается находиться. Действующие сегодня пограничные комиссии в этом отношении 
хитрее, чем швейцарские школьные власти. В поисках документов и записей они не 
довольствуются просмотром портфелей и карманов, но считаются с возможностью, что 
шпионы и перебежчики могут носить такие запрещенные вещи в самых потайных местах 
своей одежды, где им, безусловно, не место, например между двойными подошвами сапог. 
Если скрытые вещи найдены там, то их, во всяком случае, не только энергично искали, но 
также и нашли. 
Если мы признаем возможность самых отдаленных, самых странных, кажущихся то 
смешными, то остроумными связей между каким-то скрытым элементом сновидения и его 
явным заместителем, то опираемся при этом на богатый опыт примеров, разъяснение которых 

мы, как правило, получили не сами. Часто просто невозможно давать такие толкования 
самому, ни один разумный человек не мог бы догадаться об имеющейся связи. Перевод дает 
нам видевший сон либо сразу благодаря непосредственно пришедшей ему в голову мысли – он 
ведь может это сделать, потому что у него и возник этот заместитель, – либо он предоставляет 
нам столько материала, что толкование уже не требует особого остроумия, а напрашивается 
само собой. Если же видевший сон не помогает нам этими двумя способами, то 
соответствующий явный элемент так и остается навсегда непонятным для нас. Позвольте 
рассказать вам еще один такой пример, который мне недавно встретился. Одна из моих 
пациенток во время лечения потеряла отца. С тех пор она использует любой повод, чтобы 
воскресить его во сне. В одном из ее сновидений отец появляется в определенной, не имеющей 
особого значения связи и говорит: теперь четверть двенадцатого, половина двенадцатого, 

жүктеу/скачать 3,38 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: