Большая книга психоанализа. Введение в психоанализ. Лекции. Три очерка по теории сексуальности. Я и Оно (сборник)

девушка не могла не заметить пятна. Теперь нельзя было сомневаться в интимной связи между 
той сценой после брачной ночи и ее теперешним навязчивым действием; на этом примере, 
однако, можно еще многому поучиться. 
Прежде всего, ясно, что пациентка идентифицирует себя со своим мужем; она играет его 
роль, подражая его беготне из одной комнаты в другую. Придерживаясь этого сравнения, мы 
должны согласиться далее, что кровать и простыню она замещает столом и скатертью. Это 
показалось бы произвольным, но мы не зря изучали символику сновидений. В сновидении как 
раз очень часто видят стол, который следует толковать, однако, как кровать. Стол и кровать 
вместе составляют брак, поэтому одно легко ставится вместо другого. 
То, что навязчивое действие имеет смысл, как будто уже доказано; оно кажется 
изображением, повторением той значимой сцены. Но нас никто не заставляет ограничиваться 
этим внешним сходством; если мы исследуем отношение между обоими подробнее, то, 
вероятно, нам откроется нечто более глубокое – намерение навязчивого действия. Его ядром, 
очевидно, является вызов горничной, которой она показывает пятно в противоположность 
замечанию своего мужа: стыдно перед девушкой. Он, роль которого она играет, таким 
образом, не стыдится девушки; пятно, судя по этому, на правильном месте. Итак, мы видим, 
что она не просто повторила сцену, а продолжила ее и исправила, превратив в правильную. Но 
этим она исправляет и другое, что было так мучительно в ту ночь и потребовало для выхода из 
положения красных чернил, – импотенцию. Навязчивое действие говорит: нет, это неверно, 
ему нечего стыдиться горничной, он не был импотентом; оно изображает, как в сновидении, 
это желание выполненным в настоящем действии, оно служит намерению возвысить мужа над 
тогдашней неудачей. 
Сюда прибавляется все то, что я мог бы рассказать вам об этой женщине; вернее говоря, 
все, что мы о ней еще знаем, указывает нам путь к этому толкованию самого по себе 
непонятного навязчивого действия. Уже много лет женщина живет отдельно от своего мужа и 
борется с намерением расторгнуть свой брак по суду. Но не может быть и речи о том, чтобы 
она освободилась от него; она вынуждена оставаться ему верной, отдаляется от всего света, 
чтобы не впасть в искушение, в своей фантазии она извиняет и возвеличивает его. Да, самая 
глубокая тайна ее болезни в том, что благодаря ей она охраняет мужа от злых сплетен, 
оправдывает свое отдаление от него и дает ему возможность вести покойную отдельную 
жизнь. Так анализ безобидного навязчивого действия выводит на прямой путь к самому 
глубокому ядру заболевания, но в то же время выдает нам значительную долю тайны невроза 
навязчивых состояний вообще. Я охотно задерживаю ваше внимание на этом примере, потому 
что в нем соединяются условия, которых по справедливости нельзя требовать от всех случаев. 
Здесь больная сразу нашла толкование симптома без руководства или вмешательства 
аналитика, и оно осуществилось благодаря связи с переживанием, относящимся не к забытому 
детскому периоду, как это обычно бывает, а случившимся в зрелой жизни больной и 
оставившим неизгладимый след в ее памяти. Все возражения, которые критика имеет 
обыкновение приводить против наших толкований симптомов, в этом отдельном случае 
снимаются. Разумеется, дело у нас обстоит не всегда столь хорошо. 
И еще одно! Не бросилось ли вам в глаза, как это незаметное навязчивое действие ввело 
нас в интимную жизнь пациентки? Женщина вряд ли может рассказать что-нибудь более 
интимное, чем историю своей первой брачной ночи, и разве случайно и незначительно то, что 
мы пришли именно к интимностям половой жизни? Правда, это могло бы быть следствием 
сделанного мною на этот раз выбора. Не будем торопиться с суждением и обратимся ко 
второму, совершенно иному примеру часто встречающегося действия, а именно к 
церемониалу укладывания спать. 
Девятнадцатилетняя цветущая одаренная девушка, единственный ребенок своих 
родителей, которых она превосходит по образованию и интеллектуальной активности, была 
неугомонным и шаловливым ребенком, а в течение последних лет без видимых внешних 
причин превратилась в нервнобольную. Она очень раздражительна, особенно против матери, 
всегда недовольна, удручена, склонна к нерешительности и сомнению и, наконец, признается, 

что не в состоянии больше одна ходить по площадям и большим улицам. Мы не будем много 
заниматься ее сложным болезненным состоянием, требующим по меньшей мере двух 
диагнозов – орафобии и невроза навязчивых состояний, а остановимся только на том, что у 
этой девушки развился также церемониал укладывания спать, от которого она заставляет 
страдать своих родителей. Можно сказать, что в известном смысле любой нормальный 
человек имеет свой церемониал укладывания спать или требует соблюдения определенных 
условий, невыполнение которых мешает ему заснуть; он облек переход от состояния 
бодрствования ко сну в определенные формы, которые он одинаковым образом повторяет 
каждый вечер. Но все, что требует здоровый от условий для сна, можно рационально понять, и 
если внешние обстоятельства вызывают необходимые изменения, то он легко подчиняется. Но 
патологический церемониал неуступчив, он умеет добиться своего ценой самых больших 
жертв, и он точно так же прикрывается рациональным обоснованием и при поверхностном 
рассмотрении кажется отличающимся от нормального лишь некоторой преувеличенной 
тщательностью. Но если присмотреться поближе, то можно заметить, что покрывало 
рациональности слишком коротко, что церемониал включает в себя требования, выходящие за 
рациональное обоснование, и другие, прямо противоречащие ему. Наша пациентка в качестве 
мотива своих ночных предосторожностей приводит то, что для сна ей нужен покой и она 
должна устранить все источники шума. С этой целью она поступает двояким образом: 
останавливает большие часы в своей комнате, все другие часы из комнаты удаляются, она не 
терпит даже присутствия в ночной тумбочке своих крохотных часов на браслете. Цветочные 
горшки и вазы составляются на письменном столе так, чтобы они ночью не могли упасть, 
разбиться и потревожить ее во сне. Она знает, что все эти меры могут иметь только кажущееся 
оправдание для требования покоя: тиканье маленьких часов нельзя услышать, даже если бы 
они оставались на тумбочке, и все мы знаем по опыту, что равномерное тиканье часов с 
маятником никогда не мешает сну, а скорее действует усыпляюще. Она признает также, что 
опасение, будто цветочные горшки и вазы, оставленные на своем месте, ночью могут сами 
упасть и разбиться, лишено всякой вероятности. Для других требований церемониала она уже 
не ссылается на необходимость покоя. Действительно, требование, чтобы дверь между ее 
комнатой и спальней родителей оставалась полуоткрытой, исполнения которого она 
добивается тем, что вставляет в приоткрытую дверь различные предметы, кажется, напротив, 
может стать источником нарушающих тишину шумов. Но самые важные требования 
относятся к самой кровати. Подушка у изголовья кровати не должна касаться деревянной 
спинки кровати. Маленькая подушечка для головы может лежать на большой подушке не 
иначе как образуя ромб; голову тогда она кладет точно по длинной диагонали ромба. Перина 
(«Duchent», как говорим мы в Австрии), перед тем как ею укрыться, должна быть взбита так, 
чтобы ее край у ног стал совсем толстым, но затем она не упустит снова разгладить это 
скопление перьев. 
Позвольте мне обойти другие, часто очень мелкие подробности этого церемониала; они 
не научили бы нас ничему новому и слишком далеко увели бы от наших целей. Не упускайте, 
однако, из виду, что все это происходит не так уж гладко. При этом ее не оставляет опасение, 
что не все сделано как следует: все должно быть проверено, повторено, сомнение возникает то 
по поводу одной, то по поводу другой предосторожности, и в результате проходит около двух 
часов, в течение которых девушка сама не может спать и не дает уснуть испуганным 
родителям. 
Анализ этих мучений протекал не так просто, как в случае навязчивого действия нашей 
первой пациентки. Я вынужден был делать девушке наводящие намеки и предлагать 
толкования, которые она каждый раз отклоняла решительным «нет» или принимала с 
презрительным сомнением. Но за этой первой отрицательной реакцией последовал период, 
когда она сама занималась предложенными ей возможными толкованиями, подбирала 
подходящие к ним мысли, воспроизводила воспоминания, устанавливала связи, пока, исходя 
из собственной работы, не приняла все эти толкования. По мере того как это происходило, она 
также все больше уступала в исполнении навязчивых мер предосторожности и еще до 

окончания лечения отказалась от всего церемониала. Вы должны также знать, что 
аналитическая работа, как мы ее теперь ведем, прямо исключает последовательную обработку 
отдельного симптома до окончательного его выяснения. Больше того, бываешь вынужден 
постоянно оставлять одну какую-то тему в полной уверенности, что вернешься к ней снова в 
другой связи. Толкование симптома, которое я вам сейчас сообщу, является, таким образом, 
синтезом результатов, добывание которых, прерываемое другой работой, длится недели и 
месяцы. 
Наша пациентка начинает постепенно понимать, что во время своих приготовлений ко 
сну она устраняла часы как символ женских гениталий. Часы, которые могут быть 
символически истолкованы и по-другому, приобретают эту генитальную роль в связи с 
периодичностью процессов и правильными интервалами. Женщина может похвалиться, что у 
нее менструации наступают с правильностью часового механизма. Но особенно наша 
пациентка боялась, что тиканье часов помешает сну. Тиканье часов можно сравнить с 
пульсацией клитора при половом возбуждении. Из-за этого неприятного ей ощущения она 
действительно неоднократно просыпалась, а теперь этот страх перед эрекцией выразился в 
требовании удалить от себя на ночь идущие часы. Цветочные горшки и вазы, как все сосуды, 
тоже женские символы. Предосторожность, чтобы они не упали и не разбились, 
следовательно, не лишена смысла. Нам известен широко распространенный обычай разбивать 
во время помолвки сосуд или тарелку. Каждый из присутствующих берет себе осколок, что мы 
должны понимать как отказ от притязаний на невесту с точки зрения брачного обычая до 
моногамии. Относительно этой части церемониала у девушки появилось одно воспоминание и 
несколько мыслей. Однажды ребенком она упала со стеклянным или глиняным сосудом, 
порезала пальцы, и сильно шла кровь. Когда она выросла и узнала факты из половой жизни, у 
нее возникла пугающая мысль, что в первую брачную ночь у нее не пойдет кровь и она 
окажется не девственницей. Ее предосторожности против того, чтобы вазы не разбились, 
означают, таким образом, отрицание всего комплекса, связанного с девственностью и 
кровотечением при первом половом акте, а также отрицание страха перед кровотечением и 
противоположного [ему страха] – не иметь кровотечения. К предупреждению шума, ради 
которого она предпринимала эти меры, они имели лишь отдаленное отношение. 
Главный смысл своего церемониала она угадала в один прекрасный день, когда вдруг 
поняла предписание, чтобы подушка не касалась спинки кровати. Подушка для нее всегда 
была женщиной, говорила она, а вертикальная деревянная спинка – мужчиной. Таким 
образом, она хотела – магическим способом, смеем добавить – разделить мужчину и 
женщину, то есть разлучить родителей, не допустить их до супружеского акта. Этой же цели 
она пыталась добиться раньше, до введения церемониала, более прямым способом. Она 
симулировала страх или пользовалась имевшейся склонностью к страху для того, чтобы не 
давать закрывать дверь между спальней родителей и детской. Это требование еще осталось в 
ее настоящем церемониале. Таким образом она создала себе возможность подслушивать за 
родителями, но, используя эту возможность, она однажды приобрела бессонницу, длившуюся 
месяцы. Не вполне довольная возможностью мешать родителям таким способом, она иногда 
добивалась того, что сама спала в супружеской постели между отцом и матерью. Тогда 
«подушка» и «спинка кровати» действительно не могли соединиться. 
Наконец, когда она уже была настолько большой, что не могла удобно помещаться в 
кровати между родителями, сознательной симуляцией страха она добивалась того, что мать 
менялась с ней кроватями и уступала свое место возле отца. Эта ситуация определенно стала 
началом фантазий, последствие которых чувствуется в церемониале. 
Если подушка была женщиной, то и взбивание перины до тех пор, пока все перья не 
оказывались внизу и не образовывали там утолщение, имело смысл. Это означало делать 
женщину беременной; однако она не забывала сгладить эту беременность, потому что в 
течение многих лет она находилась под страхом, что половые сношения родителей приведут к 
появлению второго ребенка и, таким образом, преподнесут ей конкурента. С другой стороны, 
если большая подушка была женщиной, матерью, то маленькая головная подушечка могла 

представлять собой только дочь. Почему эта подушка должна была быть положена ромбом, а 
ее голова точно по его осевой линии? Мне без труда удалось напомнить ей, что ромб на всех 
настенных росписях является руническим знаком открытых женских гениталий. Она сама 
играла в таком случае роль мужчины, отца, и заменяла головой мужской член (ср. 
символическое изображение кастрации как обезглавливание). 
Какая дичь, скажете вы, заполняет голову непорочной девушки. Согласен, но не 
забывайте, я эти вещи не сочинял, а только истолковал. Такой церемониал укладывания спать 
также является чем-то странным, и вы не можете не признать соответствия между 
церемониалом и фантазиями, которые открывает нам толкование. Но для меня важнее 
обратить ваше внимание на то, что в церемониале отразилась не одна фантазия, а несколько, 
которые где-то, однако, имеют свой центр. А также на то, что предписания церемониала 
передают сексуальные желания то положительно, то отрицательно, частично представляя, а 
частично отвергая их. 
Из анализа этого церемониала можно было бы получить еще больше, если связать его с 
другими симптомами больной. Но мы не пойдем по этому пути. Удовлетворитесь указанием 
на то, что эта девушка находится во власти эротической привязанности к отцу, начало которой 
скрывается в ранних детских годах. Возможно, поэтому она так недружелюбно ведет себя по 
отношению к матери. Мы не можем также не заметить, что анализ этого симптома опять 
привел нас к сексуальной жизни больной. Чем чаще мы будем понимать смысл и намерение 
невротического симптома, тем, может быть, меньше мы будем удивляться этому. 
Итак, на двух приведенных примерах я вам показал, что невротические симптомы, так 
же как ошибочные действия и сновидения, имеют смысл и находятся в интимном отношении к 
переживаниям пациентов. Могу ли я рассчитывать, что вы поверите мне в этом чрезвычайно 
важном положении на основании двух примеров? Нет. Но можете ли вы требовать, чтобы я 
приводил вам все новые и новые примеры, пока вы не заявите, что убедились? Тоже нет, 
потому что при той обстоятельности, с которой я рассматриваю отдельный случай, я должен 
был бы посвятить для рассмотрения этого одного пункта теории неврозов пятичасовую 
лекцию. Так что я ограничусь тем, что показал вам пример доказательства моего утверждения, 
а в остальном отошлю вас к сообщениям в литературе, к классическим толкованиям 
симптомов, в первую очередь Брейера (истерия), к захватывающим разъяснениям совершенно 
темных симптомов так называемой Dementia praecox35 К. Г. Юнга (1907), относящимся к 
тому времени, когда этот исследователь был только психоаналитиком и еще не хотел быть 
пророком, и ко всем работам, которые заполонили с тех пор наши журналы. Именно в этих 
исследованиях у нас нет недостатка. Анализ, толкование, перевод невротических симптомов 
так захватили психоаналитиков, что в первое время они забросили другие проблемы 
невротики. 
Кто из вас возьмет на себя такой труд, получит несомненно сильное впечатление от 
обилия доказательств. Но он столкнется и с одной трудностью. Смысл симптома, как мы 
узнали, кроется в его связи с переживанием больного. Чем индивидуальнее выражен симптом, 
тем скорее мы можем ожидать восстановления этой связи. Затем возникает прямая задача 
найти для бессмысленной идеи и бесцельного действия такую ситуацию в прошлом, в которой 
эта идея была оправданна, а действие целесообразно. Навязчивое действие нашей пациентки, 
подбегавшей к столу и звонившей горничной, является как раз примером этого рода 
симптомов. Но встречаются, и как раз очень часто, симптомы совсем другого характера. Их 
нужно назвать «типичными» симптомами болезни, они примерно одинаковы во всех случаях, 
индивидуальные различия у них отсутствуют или, по крайней мере, настолько уменьшаются, 
что их трудно привести в связь с индивидуальным переживанием больных и отнести к 
отдельным пережитым ситуациям. Обратимся опять к неврозу навязчивых состояний. Уже 
церемониал укладывания спать нашей второй пациентки имеет в себе много типичного, при 
35 
Раннее слабоумие (лат.) – одно из названий шизофрении. – Прим. ред. перевода.

этом, однако, достаточно индивидуальных черт, чтобы сделать возможным, так сказать, 

жүктеу/скачать 3,38 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: