Человек в поисках смысла: Сборник. С англ и нем

щение смысла, либо бессмыслицу. Тем самым понятно 
и то, что человек, который уже не в состоянии найти 
в своей жизни смысл, равно как и выдумать его, убегая от 
чувства утраты смысла, создает либо бессмыслицу, либо 
субъективный смысл. Если первое происходит на сцене 
(театр абсурда!), то последнее — в хмельных грезах, в осо­
бенности вызванных с помощью ЛСД. В этом случае, од­
нако, это сопряжено с риском пройти в жизни мимо 
истинного смысла, истинного дела во внешнем мире (в 
противоположность сугубо субъективному ощущению 
смысла в себе самом). Это напоминает мне подопытных 
животных, которым калифорнийские исследователи 
вживляли электроды в гипоталамус. Когда электрическая 
цепь замыкалась, животные испытывали удовлетворение 
либо полового влечения, либо пищевой потребности. 
В конце концов они научились сами замыкать цепь и игно­
рировали теперь реального полового партнера и реаль­
ную пищу, которая им предлагалась. 
Смысл не только должен, но и может быть найден, и 
в поисках смысла человека направляет его совесть. Одним 
словом, совесть — это орган смысла. Ее можно опреде­
лить как способность обнаружить тот единственный 
и уникальный смысл, который кроется в любой ситуа­
ции. 
Совесть принадлежит к числу специфически человече­
ских проявлений, и даже более чем специфически челове­
ческих, ибо она является неотъемлемой составной частью 
условий человеческого существования, и работа ее подчи­
нена основной отличительной характеристике человече­
ского существования — его конечности. Совесть, однако, 
может и дезориентировать человека. Более того, до по­
следнего мгновения, до последнего вздоха человек не 
знает, действительно ли он осуществил смысл своей жи­
зни или лишь верит в то, что этот смысл осуществлен. По­
сле Петера Вуста в нашем сознании слились «неизвест­
ность и риск». Пусть даже совесть держит человека в не­
известности относительно того, постиг ли он смысл своей 
жизни, такая «неизвестность» не освобождает его от «ри­
ска» повиноваться своей совести или по крайней мере при­
слушиваться к ее голосу. 
С упомянутой «неизвестностью» связан, однако, не 
только этот «риск», но и смирение. То, что мы даже на на­
шем смертном одре не узнаем, не вела ли нас наша со­
весть — орган смысла — по ложному пути, означает так-
38 

же и то, что одному человеку не дано знать, был ли прав 
другой, поступая по своей совести. Истина может быть 
лишь одна, однако никто не может похвастаться знанием, 
что этой истиной обладает именно он и никто другой. 
Смирение означает также терпимость, однако терпимость 
не тождественна безразличию; ведь чтобы уважать иные 
верования, отнюдь не требуется идентифицировать себя 
с ними. 
Мы живем в век распространяющегося все шире чув­
ства смыслоутраты. В такой век воспитание должно быть 
направлено на то, чтобы не только передавать знания, но 
и оттачивать совесть так, чтобы человеку хватило чутко­
сти расслышать требование, содержащееся в каждой от­
дельной ситуации. В век, когда десять заповедей, по-
видимому, уже потеряли для многих свою силу, человек 
должен быть приготовлен к тому, чтобы воспринять 
10000 заповедей, заключенных в 10000 ситуаций, с кото­
рыми его сталкивает жизнь. Тогда не только сама эта 
жизнь будет казаться ему осмысленной (а осмысленной — 
значит заполненной делами), но и сам он приобретет им­
мунитет против конформизма и тоталитаризма — этих 
двух следствий экзистенциального вакуума. Ведь только 
бодрствующая совесть дает человеку способность сопро­
тивляться, не поддаваться конформизму и не склоняться 
перед тоталитаризмом. 
Так или иначе, воспитание больше чем когда-либо ста­
новится воспитанием ответственности. А быть ответ­
ственным — значит быть селективным, быть избиратель­
ным. Мы живем в «обществе изобилия», средства массо­
вой информации заливают нас потоками стимуляции, 
и мы живем в век противозачаточных средств. Если мы не 
хотим утонуть в этом потоке, погрузиться в тотальный 
промискуитет, то мы должны научиться различать, что 
существенно, а что нет, что имеет смысл, а что нет, за что 
отвечать, а за что нет. 
Смысл — это всякий раз также и конкретный смысл 
конкретной ситуации. Это всегда «требование момента», 
которое, однако, всегда адресовано конкретному челове­
ку. И как неповторима каждая отдельная ситуация, так же 
уникален и каждый отдельный человек. 
Каждый день и каждый час предлагают новый смысл, 
и каждого человека ожидает другой смысл. Смысл есть 
для каждого, и для каждого существует свой особый 
смысл. 
39 

Из всего этого вытекает, что смысл, о котором идет 
речь, должен меняться как от ситуации к ситуации, так 
и от человека к человеку. Однако смысл вездесущ. Нет та­
кой ситуации, в которой нам бы не была предоставлена 
жизнью возможность найти смысл, и нет такого человека, 
для которого жизнь не держала бы наготове какое-нибудь 
дело. Возможность осуществить смысл всегда уникальна, 
и человек, который может ее реализовать, всегда неповто­
рим. В логотерапевтической литературе имеются публи­
кации Брауна, Касциани, Крамбо, Дансарта, Дурлака, 
Кратохвила, Люкас, Лансфорда, Мэйсона, Мейера, 
Мэрфи, Плановой, Попельского, Ричмонда, Робертса, Ру-
ха, Сэлли, Смита, Ярнела и Янга, из которых следует, что 
возможность найти в жизни смысл не зависит от пола, от 
интеллекта, от уровня образования, от того, религиозны 
мы или нет * и если да, то какую веру исповедуем. Перечи­
сленными авторами было также показано, что нахож­
дение смысла не зависит от характера человека и от 
среды. 
Ни один психиатр и ни один психотерапевт — в том 
числе логотерапевт — не может указать больному, в чем 
заключается смысл. Он вправе, однако, утверждать, что 
жизнь имеет смысл и даже, более того, что она сохраняет 
этот смысл в любых условиях и при любых обстоятель­
ствах благодаря возможности найти смысл даже в страда­
нии. Феноменологический анализ неискаженного непос­
редственного переживания, которое мы можем наблю­
дать у простого «человека с улицы», переведя его затем на 
язык научной терминологии, помогает увидеть, что чело­
век не только ищет смысл в силу своего стремления к смы­
слу, но и находит его, а именно тремя путями. Во-первых, 
он может усмотреть смысл в действии, в создании чего-
либо. Помимо этого, он видит смысл в том, чтобы пере­
живать что-то, он видит смысл в том, чтобы кого-то лю­
бить. Но даже в безнадежной ситуации, перед которой он 
беспомощен, он при известных условиях способен видеть 
смысл. Дело в позиции и установке, с которой он встре­
чает свою судьбу, которой он не в состоянии избежать или 
* Это, собственно, не должно нас удивлять, поскольку мы придер­
живаемся мнения, что даже тот, кто на сознательном уровне не религио¬ 
зен, вполне может быть религиозным бессознательно, пусть даже в том 
самом широком понимании религиозности, которое имел в виду, напри­
мер, Альберт Эйнштейн. 
40 

изменить. Лишь позиция и установка дают ему возмож­
ность продемонстрировать то, на что способен один 
лишь человек: превращение, преображение страдания 
в достижение на человеческом уровне. Один студент-
медик из Соединенных Штатов писал мне: «Недавно умер 
один из лучших моих друзей, потому что он не смог найти 
в жизни смысл. Сейчас я знаю, что, если бы он был жив, 
я смог бы, пожалуй, помочь ему средствами логотерапии. 
Его уже нет, но сама его смерть будет теперь всегда побу­
ждать меня оказывать помощь всем тем, кто в ней нуж­
дается. Я думаю, что не может быть более глубинного 
мотива. Несмотря на мое горе, вызванное смертью друга, 
несмотря на мое чувство вины в этой смерти, его суще­
ствование — и его „уже-не-существование" наполнено 
смыслом. Если мне когда-нибудь достанет силы работать 
врачом и эта ответственность будет мне по плечу, значит, 
он умер не напрасно. Больше всего на свете я хочу одного: 
не допустить, чтобы эта трагедия случилась еще раз -
случилась с другим». 
В жизни не существует ситуаций, которые были бы 
действительно лишены смысла. Это можно объяснить 
тем, что представляющиеся нам негативными стороны че­
ловеческого существования — в частности, трагическая 
триада, включающая в себя страдание, вину и с м е р т ь , — 
также могут быть преобразованы в нечто позитивное, 
в достижение, если подойти к ним с правильной позиции 
и с адекватной установкой. 
И все же дело доходит до экзистенциального вакуума. 
И это — в сердце общества изобилия, которое ни одну из 
базовых, по Маслоу, потребностей не оставляет неудов­
летворенной. Это происходит именно оттого, что оно 
только удовлетворяет потребность, но не реализует стре­
мление к смыслу. «Мне 22 г о д а , — писал мне один амери­
канский с т у д е н т , — у меня есть ученая степень, у меня ши­
карный автомобиль, я полностью независим в финансо­
вом отношении, и в отношении секса и личного престижа 
я располагаю большими возможностями, чем я в состоя­
нии реализовать. Единственный вопрос, который я себе 
з а д а ю , — это какой во всем этом смысл». 
Общество изобилия порождает и изобилие свободного 
времени, которое хоть, по идее, и предоставляет возмо­
жность для осмысленной организации жизни, в действите­
льности же лишь еще сильнее способствует проявлению 
экзистенциального вакуума. Мы, психиатры, имеем воз-
41 

можность наблюдать это на примере так называемых 
«воскресных неврозов». И этот избыток свободного вре­
мени, по всей видимости, увеличивается. Институт демо-
скопии в Алленсбахе был вынужден констатировать, что 
если в 1952 году время в воскресенье тянулось слишком 
медленно для 26 процентов опрошенных, то сегодня уже 
для 37 процентов. Тем самым понятно и сказанное Джер­
ри Манделем: «Техника избавила нас от того, чтобы мо­
билизовывать все наши способности на борьбу за суще­
ствование. Мы создали государство всеобщего обеспече­
ния, которое гарантирует каждому сохранение жизни без 
личных усилий с его стороны. Если однажды дойдет до 
того, что благодаря технике 15 процентов американских 
рабочих фактически смогут обслуживать потребности це­
лой нации, перед нами встанут две проблемы: кто должен 
принадлежать к этим 15 процентам работающих и что бу­
дут делать остальные со своим свободным временем — и 
с потерей смысла их жизни? Может быть, логотерапия 
сможет сказать Америке следующего столетия больше, 
чем она уже дала Америке этого столетия». 
К сожалению, здесь и сегодня проблема выглядит ина­
че. Нередко избыток свободного времени является след­
ствием безработицы. Уже в 1933 году я описал картину 
болезни при «неврозе безработицы». При отсутствии ра­
боты жизнь кажется людям бессмысленной, а сами они 
считают себя бесполезными. Их угнетает не безработица 
как таковая, а ощущение смыслоутраты. Человек живет 
не единым пособием по безработице. 
В отличие от тридцатых годов сегодняшний экономи­
ческий кризис вызван кризисом энергетическим: мы с ужа­
сом обнаружили, что источники энергии не являются не­
исчерпаемыми. Я надеюсь, что меня не сочтут легкомы­
сленным, если я рискну здесь утверждать, что энергетиче­
ский кризис и сопутствующее ему уменьшение роста про­
мышленности есть единственный серьезный шанс для на­
шего фрустрированного стремления к смыслу. У нас есть 
шанс осмыслить самих себя. В век общества изобилия бо­
льшинство людей имеют достаточно средств для жизни, 
однако многим людям совершенно неизвестно, ради чего 
им жить. Теперь же вполне возможным становится сме­
щение акцентов от средств к жизни на жизненные цели, на 
смысл жизни. И в отличие от источников энергии этот 
смысл неисчерпаем, вездесущ. 
Какое, однако, мы имеем право утверждать, что жизнь 
42 

никогда и ни для кого не перестает иметь смысл? Основа­
нием для этого служит то, что человек в состоянии даже 
безвыходную ситуацию превратить в победу, если рассма­
тривать ее под человеческим углом зрения. Поэтому даже 
страдание заключает в себе возможность смысла. Само 
собой разумеется, что речь здесь идет только о ситуациях, 
которые нельзя устранить, нельзя избежать и нельзя изме­
нить, о страдании, которое не может быть устранено. Как 
врач, я, конечно, имею в виду прежде всего неизлечимые 
болезни, неоперируемые раковые опухоли. 
Осуществляя смысл, человек реализует сам себя. Осу­
ществляя же смысл, заключенный в страдании, мы реали­
зуем самое человеческое в человеке. Мы обретаем зре­
лость, мы растем, мы перерастаем самих себя. Именно там, 
где мы беспомощны и лишены надежды, будучи не в со­
стоянии изменить с и т у а ц и ю , — именно там мы призваны, 
ощущаем необходимость измениться самим. И никто не 
описал это точнее, чем Иегуда Бэкон, который попал 
в Освенцим еще ребенком и после освобождения страдал 
от навязчивых представлений: «Я видел похороны с пыш­
ным гробом и музыкой — и начинал смеяться: не безумцы 
ли — устраивать такое из-за одного-единственного покой­
ника? Если я шел на концерт или в театр, я обязательно 
должен был вычислить, сколько потребовалось бы време­
ни, чтобы отравить газом всех людей, которые там собра­
лись, и сколько одежды, сколько золотых зубов, сколько 
мешков волос получилось бы при этом». И далее Иегуда 
Бэкон спрашивает себя, в чем мог заключаться смысл тех 
лет, которые он провел в Освенциме: «Подростком я ду­
мал, что расскажу миру, что я видел в Освенциме, в наде­
жде, что мир станет однажды другим. Однако мир не стал 
другим, и мир не хотел слышать об Освенциме. Лишь го­
раздо позже я действительно понял, в чем смысл страда­
ния. Страдание имеет смысл, если ты сам становишься 
другим». 

жүктеу/скачать 3,33 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: