Эдит Ева Эгер, при участии Эсме Швалль-Вейганд Выбор

Глава 7. Солдат-освободитель – солдат-
насильник
Конец заключению, конец войне. Если раньше я позволяла себе
помыслить о таком, в воображении сразу возникал образ счастья –
счастья, которое будет обязательно переполнять мою душу. Я
представляла, как буду вопить во все горло: «СВОБОДНА!
Я СВОБОДНА!» Но теперь, когда все завершилось, мой голос иссяк.
Поток освобожденных напоминал тихую реку, берущую начало от
груды человеческих тел Гунскирхена и едва текущую по направлению
к ближайшему городу. Меня везут на самодельной тележке. Скрипят
колеса. Я насилу пытаюсь оставаться в сознании. В обретенной
свободе нет ни радости, ни облегчения. Освобождение – это медленное
передвижение. Это наши окаменевшие лица. Это на ходу засыпающие,
едва живые мы. Это переедание, угроза, подстерегающая оголодавших
людей. Это опасность получения неправильной пищи, которая
смертельна для нас, ослабленных после длительного голода.
Освобождение – это язвы, вши и тиф. Это вздутый живот и
безучастный взгляд.
Краем сознания я понимаю, что где-то рядом идет Магда. Каждый
толчок телеги отдается болью во всем теле. Больше года я была
лишена роскоши задумываться над тем, что у меня болит, а что не
болит. Я могла думать только о нескольких вещах: раздобыть где-то
немного еды, остаться в живых и никогда не отставать – не отставать
от идущих, оказываться на шаг впереди, идти довольно быстро, не
останавливаться ни при каких условиях, не оказываться позади всех.
Теперь, когда опасность миновала, боль внутри и страдания вокруг
превращают осознанное в галлюцинацию. Немое кино. Марш
скелетов. Большинство из нас так искалечены, что не в состоянии
идти. Мы лежим на телегах или опираемся на палки. Лагерная форма –
грязная, изношенная, протертая и изорванная в клочья – едва
прикрывает наши тела. Истонченная кожа насилу покрывает кости.
Мы являем собой наглядное пособие по анатомии. Локти, колени,
лодыжки, скулы, суставы, ребра выпирают сплошными знаками
вопроса: что мы такое? Наши торчащие кости выглядят непристойно.

Вместо глаз у нас черные впадины – бессмысленные и пустые.
Изнуренные лица, ввалившиеся щеки. Иссиня-черные ногти. Мы
сплошная шевелящаяся рана.
Медленно шествует процессия мертвяков. По булыжной дороге
кого-то везут на телегах, кто-то сам бредет, шатаясь. Колонна за
колонной мы заполняем площадь австрийского города Вельса. На нас
глазеют жители. Мы выглядим устрашающе. Ни один из нас не
произносит ни слова. И площадь задохнулась от нашего молчания.
Горожане разбегаются по домам. Дети закрывают глаза. Мы прошли
сквозь ад только затем, чтобы стать для людей ночным кошмаром.
Очень важно есть и пить. Но не слишком много и не слишком
быстро. Легко можно переесть. Некоторые не в состоянии удержаться.
Выдержка покинула нас вместе с мышечной массой, растворилась, как
и наша плоть. Мы голодали слишком долго. Позже я узнаю, что
девочка из моего города, сестра подруги моей сестры Клары, вышла
живой из Аушвица и умерла от переедания. Для нас в равной мере
смертельно опасно оставаться голодными и начинать утолять голод.
Это благо, что время от времени я теряю силы, необходимые для
пережевывания пищи. Именно поэтому к лучшему, что у американских
солдат не слишком много еды, в основном конфеты «Эм-энд-эмс» – те
самые разноцветные горошины, на которых я заново училась есть.
Никто не хочет нам давать приют. Гитлер умер меньше недели
назад, всего несколько дней остается до официальной капитуляции
Германии. Кровопролитие, когда-то накрывшее всю Европу, пошло на
спад, но время все еще военное. Все еще нет ни еды, ни надежды. Все
еще мы, выжившие, мы, бывшие пленники, так или иначе остаемся
врагами. Паразитами. Отребьем. Антисемитизм не заканчивается с
войной. Американцы приводят меня и Магду в дом к немецкой семье:
мать, отец, бабушка, трое детей. Здесь мы будем жить, пока не
окрепнем для дальнейшего перемещения. «Будьте осторожны, –
предупреждают нас солдаты на ломаном немецком. – Мир еще не
наступил. Случиться может что угодно».
Родители убирают все семейное имущество в спальню, и отец
демонстративно запирает дверь. Дети по очереди пялятся на нас и
убегают к матери, пряча лица в ее юбке. Мы всего лишь бездушный
объект, притягивающий их взгляды; мы средоточие чего-то страшного.

Я привыкла к отношению эсэсовцев: их хладнокровной, доведенной до
автоматизма жестокости, противоестественной оживленности при виде
наших страданий, что свидетельствовало об их упоении своей
властью. Привыкла к тому, как все ими творимое возвышало эсэсовцев
в собственных глазах, что говорило о необходимости оправдывать свои
действия, ощущать свою значимость, постоянно подтверждать свое
целеполагание и целеустремление, свое право вершить расправу. Но
как ребенок видит нас, его отношение к нам – это не идет ни в какое
сравнение. Это бьет сильнее. Своим существованием мы оскорбляем
их детскую невинность. Да, именно так хозяйские дети смотрят на
нас – будто мы отступники, нечестивцы. Их потрясение намного
горше, чем ненависть и отвращение.
Солдаты отводят нас в комнату, где мы будем спать. Это детская.
Мы сироты войны. Меня укладывают в деревянную кроватку с
боковыми стенками. Настолько я крошечная – вешу тридцать два
килограмма. Я не могу ходить самостоятельно. Я как маленький
ребенок. С трудом думаю на языке. За меня мыслят боль и нужда. Я
готова заплакать, чтобы только меня обняли, но обнимать некому.
Магда сворачивается клубком на маленькой детской кровати.
Шум за дверью проникает сквозь сон. Покой оказался
недолговечным. Мне страшно. Боюсь того, что было. И того, что
может случиться. Звуки в темноте воскрешают в памяти образы того
раннего утра, когда за нами пришли: мама, прячущая «чепчик» Клары
в карман пальто; папа, оглядывающий на прощанье нашу квартиру. Я
прокручиваю прошлое и вновь переживаю утрату дома, потерю
родителей. Рассматриваю деревянные перекладины кроватки, пытаясь
уговорить себя еще немного поспать или хотя бы просто успокоиться.
Но шум не прекращается. Топот и грохот. Дверь распахивается. Свет
из соседнего помещения нарушает темноту комнаты. Вваливаются два
американских солдата. Натыкаются друг на друга, налетают на
небольшую этажерку. Один из вошедших, смеясь, показывает на меня
пальцем и хватается за свой пах. Магды нет. Я не знаю, где сестра. Не
знаю, достаточно ли она близко, чтобы услышать меня, если придется
кричать. Может быть, подобно мне, она где-то съежилась от страха?
Слышу мамин голос: «Не вздумайте терять девственность до брака».
Мама начала внушать это еще до того, как я узнала, что такое

жүктеу/скачать 2,67 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: