Пока смерть не разлучит нас
Спокойствие – это не свобода от бури, но
мир среди бури.
Неизвестный автор
– Элия, Элия, Элия, – повторяла я про себя. Я не представляла себе,
как буду без него жить. Все планы, которые я строила, разрушились. На
прошлой неделе ему исполнилось тридцать девять лет. Я шутила, что
скоро он разменяет еще один десяток, и думала, как мы можем
отпраздновать его сорокалетие.
Как наши сыновья Дэвид и Гералд будут жить без Эла? Им всего
девять и шесть лет. Мальчикам нужен отец.
– Пока смерть не разлучит нас, пока смерть не разлучит нас, –
вспоминала я слова, которые мы произносили в день свадьбы. Я
предполагала, что мы вместе состаримся. Но вот совершенно
неожиданно я овдовела и теперь должна одна растить детей.
Мне позвонили на работу с сообщением, что Эла отвезли в
больницу. Когда я приехала, он был еще в сознании и мог говорить.
Доктор
сказал,
что
его
надо
немедленно
переводить
в
травматологическое отделение. Тогда я не подозревала, что больше не
увижу своего мужа живым.
Врачи знали о проблемах Эла. У него был тромб, и год назад его уже
клали в больницу. В коридоре ко мне подошел доктор и сказал: «Мы
сделаем все возможное, но у нас нет никаких гарантий, что ваш муж
выживет».
Я не поверила своим ушам. Вскоре врач вернулся. Я все поняла по
выражению его лица. Только потом мне сообщили, что болезнь Эла
называется коагулопатия, или нарушение свёртываемости крови.
Если бы не дети, я бы просто легла и не вставала. Но уже на
следующий день после похорон мужа я поехала с Дэвидом в ледовый
дворец, где он играл в хоккей. Мне казалось, что внутри меня все
умерло, но жизнь продолжалась.
Я решила не строить далекие планы. Дожили до вечера – уже
хорошо. Иногда мне было физически и морально тяжело не только
дотянуть до вечера, но и просто пережить следующие пять минут,
досидеть до конца хоккейного матча или рабочего совещания.
Я знала, что детям нужны материальные, осязаемые вещи, которые
напоминали бы им об отце – фотографии, где они сняты вместе, их
записки и так далее. Мальчики разрисовывали камни и клали их рядом с
могилой отца. На день рождения Эла мы обязательно ели его любимый
лимонный торт.
В один прекрасный день я поняла, что могу всю оставшуюся жизнь
пребывать в трауре и ощущать боль потери – или быть благодарной за
то время, которое мы были с Элом, и жить дальше. Вставая каждое
утро, я давала себе слово, что постараюсь прожить новый день как
можно лучше.
Я начала вести журнал благодарности. Каждый вечер я записывала в
него пять событий уходящего дня, за которые я могу благодарить
судьбу. Иногда было довольно сложно их перечислить, но постепенно я
вошла в колею, и дело пошло проще.
Мальчики начали посещать группу под названием «Экспрессивное
искусство в помощь детям, переживающим травму и горе». С ними
работали два терапевта, лечившие душевные раны рисованием и
музыкой. Я знала, что для моих сыновей это важно. Но когда
социальные службы предложили мне самой записаться в подобную
группу, я уклончиво ответила: «Может быть, попробую». Про себя я
думала: «Нет, это не для меня. Я схожу, но говорить ничего не буду.
Потом я скажу, что попробовала, но мне не подошло, и меня уже никто
не заставит туда ходить».
Но оказывается, горе любит, когда о нем говорят и его обсуждают. Я
слушала исповеди людей, и мне становилось легче. Я сама удивилась,
что на первой же встрече рассказала о себе очень многое. Когда я
призналась, что мой сын начал меня ненавидеть и повторять: «лучше бы
умерла ты, чем папа», реакция женщины, которая вела занятие, меня
поразила.
– Прекрасно! – сказала она.
Если честно, я подумала, что она или не расслышала мои слова, или
сошла с ума.
Я бы точно не назвала поведение сына прекрасным. Но ведущая тут
же объяснила: прекрасно здесь то, что мой сын после потери отца –
говоря научным языком, на ранней стадии горя – смог выразить вслух
свои чувства. Я поняла ее и подумала, что, возможно, все идет
правильно.
И действительно, после этого наши дела пошли лучше. Я разрешила
сыну, не скрывая, говорить все, что он чувствует. Это нисколько не
изменит моего к нему отношения, потому что я его люблю. Я
объяснила: «Кажется, что мы провалились в глубокую темную дыру, и
нам надо из нее выбраться. Это совсем не просто, но другого выхода
нет. Мы должны помогать друг другу. Тогда мы обязательно выберемся
на свет».
Именно так все и происходило. Мы карабкались вверх. Мы
соскальзывали и поддерживали друг друга. Иногда мне казалось, что
впереди забрезжил свет, а иногда вокруг была непроглядная темнота.
Через несколько лет я пришла на встречу с психологом, которая
работала с моим сыном, и рассказала ей, что сидела рядом с ним
каждый вечер, пока он засыпал. Я объяснила, что это было нужно сыну.
Психолог спросила: «Вы уверены?» Я подумала и поняла, что на самом
деле это было больше нужно мне самой. Я дала себе обещание, что не
буду мешать моим мальчикам жить своей жизнью и как угодно
ограничивать их. Для меня это было непростое, но важное решение.
Несколько лет я боялась Рождества как огня. Я устраивала праздник
только ради детей, но в душе не ощущала радости. Но потом настал год,
когда я, бегая по магазинам, вдруг обнаружила, что подпеваю
рождественским песням и улыбаюсь совершенно искреннее, а не
натянуто.
Мне пятьдесят три года. Три года назад я переехала в другой город и
поменяла профессию. Сейчас я занимаюсь тем, что мне всегда
нравилось, – пишу и фотографирую. Я довольна своей жизнью. Мои
мальчики выросли и успешно занимаются тем, что нравится им. Дэвид
работает поваром, а Гералд оканчивает колледж и женится на девушке,
с которой уже давно дружит. Я смотрю на своих детей, вспоминаю Эла
и нашу любовь.
Эл ушел из жизни семнадцать лет назад. Но было бы хуже, если бы
мы с ним никогда не встретились и не поженились. Я благодарна за
каждую минуту, которую мы провели вместе, и уверена, что у меня все
будет хорошо. После смерти мужа мне пришлось пережить не только
много трудностей, но и много радости. Когда мне становится тяжело,
когда начинают захлестывать чувства, я знаю, что это временно. Я не
только выживу, но и буду радоваться жизни.
Достарыңызбен бөлісу: |