Жан-Поль Сартр «Тошнота» 100 лучших книг всех времен:
www.100bestbooks.ru
19 взял первую книгу на первой полке справа и открыл первую страницу со смешанным чув-
ством благоговения, ужаса и неколебимой решимости. Сегодня он добрался до «Л». «К» по-
сле «И». «Л» после «К». От трактата о жесткокрылых, к католическому памфлету против
дарвинизма, но это его нимало не смущает. Он прочел все. На складе в его голове хранится
половина того, что науке известно о партеногенезе, половина всех аргументов, выдвинутых
против вивисекции. Позади у него, впереди у него целый мир. И близится день, когда, за-
крыв последний том, взятый с последней полки слева, он скажет: «Что же теперь?»
В этот час он полдничает, с простодушным видом он жует хлеб и плитку шоколада
«Гала Петер». Веки его опущены, и я без помех могу любоваться его красивыми, загнутыми,
как у женщины, ресницами. От него пахнет застарелым табаком, к которому, когда он ды-
шит, примешивается сладковатый запах шоколада.
Пятница, 3 часа Кое– что прибавилось. В ловушку зеркала я уже попадался. Зеркала я избегаю, но зато
я попал в другую ловушку -ловушку окна. Праздный, вяло уронив руки, подхожу к нему.
Стройплощадка, Забор, Старый вокзал – Старый вокзал. Забор, Стройплощадка. Зеваю так
широко, что на глазах выступают слезы. В правой руке у меня трубка, в левой – кисет. Надо
набить трубку. Но сил у меня нет. Руки висят как плети, прижимаюсь лбом к оконному
стеклу. Меня раздражает эта старуха. Взгляд растерянный, но упорно семенит вперед. Ино-
гда пугливо останавливается, словно почуяв невидимую опасность. Вот она уже под моим
окном, ветер облепил ей колени юбкой. Остановилась, поправляет платок. Руки у нее дро-
жат. Двинулась дальше – теперь я вижу ее со спины. Старая перечница! Наверно, сейчас
свернет направо на бульвар Нуара. Ей осталось пройти метров сто – с ее скоростью это зай-
мет еще минут десять. Целых десять минут мне придется глядеть на нее, прижавшись лбом к
стеклу. И еще раз двадцать она остановится, засеменит дальше, остановится снова…
Я ВИЖУ будущее. Оно здесь, на этой улице, разве чуть более блеклое, чем настоящее.
Какой ему прок воплощаться в жизнь? Что это ему даст? Старуха, ковыляя, уходит дальше,
останавливается, заправляет седую прядь, выбившуюся из-под косынки. Она идет, она была
там, теперь она здесь… Не пойму, что со мной – вижу я ее жесты или предвижу? Я уже не
отличаю настоящего от будущего, и, однако, что-то длится, что-то постепенно воплощается,
старуха плетется по пустынной улице, переставляя грубые мужские ботинки. Вот оно время
в его наготе, оно осуществляется медленно, его приходится ждать, а когда оно наступает,
становится тошно, потому что замечаешь, что оно давно уже здесь. Старуха дошла до угла,
теперь она превратилась в узелок черного тряпья. Что ж, пожалуй, это что-то новое, только
что она была не такой, когда находилась в той стороне. Но новизна эта тусклая, заезженная,
не способная удивить. Сейчас старуха свернет за угол, старуха сворачивает – проходит веч-
ность.
Я отрываюсь от окна, бреду, шатаясь, по комнате; влипаю в зеркало, смотрю на себя с
омерзением – еще одна вечность. Наконец, избавился от своего изображения, валюсь на по-
стель. Гляжу в потолок – хорошо бы заснуть.
Спокойно. Спокойно. Вот я уже не чувствую, как скользит, задевая меня, время. На
потолке я вижу картинки. Сначала круги света, потом кресты. Все это порхает. А вот и новая
картинка – на сей раз в глубине моих закрытых глаз. Это громадное коленоприклоненное
животное. Я вижу его передние лапы и вьючное седло. Остальное скрыто туманом. И все же
я его узнаю – это привязанный к камню верблюд, которого я видел в Марракеше. Он шесть
раз подряд становился на колени и снова вставал, а мальчишки смеялись и криками подза-
доривали его.
Два года назад это было удивительно – стоило мне закрыть глаза, и голова начинала
гудеть, как улей, передо мной вставали виденные когда-то лица, деревья, дома, японка из
Камаиси, которая нагишом мылась в бочке, убитый русский с огромной зияющей раной, а
рядом – лужа его крови. Я ощущал во рту вкус мускуса, в ноздрях запах масла, разливаю-