ность высказываемая, но не практикуемая. Бегут от труда, а не от
скопления. Здесь, конечно, также играют роль социальные различия
(«Коммуникации», № 8). Море, песок, солнце и присутствие толпы
гораздо более необходимы для отдыхающих, находящихся на ниж
ней социальной ступени, чем для обеспеченных классов. Это вопрос
финансовых средств, но особенно
вопрос культурных стремлений:
«Принужденные к пассивным каникулам, они нуждаются, чтобы со
блюсти приличия в море, солнце и толпе» (там же, Юбер Macé).
«Досуг - это коллективное призвание». Этот журналистский за
головок хорошо резюмирует характер социальной нормы, какой ста
ло свободное время и его потребление, где привилегия снега, без
делья и космополитической кухни только скрывает глубокую по
корность:
1) коллективной морали максимизации потребностей и удоволь
ствий, которая пункт за пунктом отражает в частной и «свободной»
сфере принцип максимизации производства и производительных сил
в «общественной» сфере;
2) кодексу различия, структуре различения; отличительный при
знак, каким долго была праздность для имущих классов в предше
ствующие эпохи, становится «потреблением» бесполезного време
ни. Именно принуждение к неделанью ничего (полезного) управляет
досугом, и очень тиранически, так же как оно управляло статусом
привилегированных в предшествующие эпохи. Досуг, еще очень не
равно распределенный, остается в наших демократических обществах
фактором отбора и культурного различия. Можно между тем видеть,
что тенденция переворачивается (по крайней мере, можно это вооб
разить): в «Прекрасном новом мире» О. Хаксли* к Альфе принадле
жат те, кто работает, тогда как масса других обречена на гедонизм и
досуг. Можно предположить, что с развитием досуга и «распростра
нением» свободного времени привилегия перевернется и что в конце
концов будут уделять все меньше времени для
обязательного потреб
ления. Если досуг, развиваясь, начнет превращаться, что весьма ве
роятно, все более и более и в
противоречии со своим собственным
идеальным проектом в соперничество и дисциплинарную этику, тог
да можно предположить, что труд (определенный тип труда) станет
местом и временем, где можно прийти в себя от своего досуга. Во
всяком случае, труд может впредь стать знаком отличия и привиле
гии: таково напускное рабство высших кадров и генеральных дирек
торов, которые обязаны трудиться пятнадцать часов в день.
В
таком случае можно прийти к парадоксальному выводу, что
потребленным оказывается именно сам труд. В той мере, в какой он
предпочитается свободному времени, в какой существует потреб
ность в труде и «невротическое» удовлетворение благодаря ему, в
той мере, в
какой избыток труда оказывается знаком престижа, мы
200
находимся в области потребления труда. А мы знаем, что все может
стать объектом потребления.
Тем не менее сегодня и, видимо, надолго отличительная ценность
досуга сохраняется. Даже происходящее по реакции повышение зна
чения труда только доказывает a contrario силу досуга как благород
ной ценности в глубинном представлении. «Conspicuous abstention
from labour becomes the conventional index of reputability»1, - говорит
Веблен в своей «Классовой теории досуга». Производительный труд
неблагороден: эта традиционная оценка имеет значение всегда. Мо
жет быть, она даже усиливается вместе с
возрастающей статусной
конкуренцией, типичной для современных «демократических» об
ществ. Закон ценности-досуга приобретает значение абсолютного
социального предписания.
Досуг не столь уж служит целям
наслаждения свободным време
нем, удовольствия и функционального отдыха. Его определением
является потребление непроизводительного времени. Мы возвраща
емся, таким образом, к «трате времени», о которой мы говорили вна
чале, но для того, чтобы показать, каким образом
потребленное сво
бодное время является фактически временем
производства. Эконо
мически непродуктивное, это
время производит ценность - ценность
отличия, статуса, престижа. Ничегонеделание (или неделание ниче
го производительного) означает в этом качестве специфическую дея
тельность. Производить ценность (знаки и т. д.) является
обязатель
ной социальной повинностью, это противоположно пассивности, даже
если последняя представляет собой явный дискурс досуга. Факти
чески время досуга не «свободно», оно израсходовано, и не в виде
чистой траты, а с целью необходимого для общественного индивида
производства статусов. Никто не имеет потребности в досуге, но все
вынуждены представить доказательства своей свободы в отношении
производительного труда.
Растрачивание пустого времени оказывается, таким образом,
своего рода
потлачем. Свободное время служит тогда для обозначе
ния и для обмена знаками (параллельно всякой добавленной к досу
гу и внутренне ему присущей деятельности). Как в «Проклятой уча
сти» Батайя, оно обретает ценность в самом разрушении, в жертве, и
досуг - место такой «символической» процедуры1
2.
Таким образом, именно потому, что он соответствует логике от
личия и производства ценности, досуг себя
оправдывает в конечном
счете. Можно это проверить почти экспериментально: предоставлен
Достарыңызбен бөлісу: