таете, - это ваше тело». Род колоссального коллективного нарцис
сизма ведет общество к тому, чтобы смешать себя с образом и оправ
дывать себя посредством образа, который оно имеет о себе самом,
убедить самого себя, как реклама убеждает людей в наличии у них
тела и в престижных ценностях, короче, чтобы, как мы говорили выше,
«пророчествовать о самом себе»1. Бурстин хорошо раскрыл этот ог
ромный процесс самодемонстративной тавтологии в отношении
США, где всё общество говорит о себе пророческим образом, но где
это пророчество, вместо того чтобы иметь в качестве содержания бу
дущие идеалы или героев трансцендентного, имеет единственным
содержанием отражение самого себя и своей имманентности. Рекла
1 Как и все мифы, последний также стремится иметь основу в оригинальном
событии. Здесь это так называемая «революция изобилия», «историческая
революция благосостояния» - последняя революция западного человека после
ренессанса, реформы, индустриальной революции и политических революций.
В силу этого потребление представляет себя как открытие новой эры, последней,
эры реализованной утопии и конца истории.
2 4 3
ма целиком служит этой функции: потребитель может в любой мо
мент в ней разом прочесть, как в зеркале Уленшпигеля*, о том, кем
он является, и о том, чего он желает. Нет больше дистанции, нет он
тологического разрыва. Наложение шва является безотлагательным.
Так же обстоит дело с исследованием общественного мнения, с изу
чением рынка и со всеми действиями, когда заставляют говорить и
бредить великую Пифию общественного мнения: они предсказыва
ют общественное или политическое развитие и, подобно портрету-
роботу, заменяют собой реальное событие, которое заканчивает тем,
что их отражает. Таким образом, «политическое мнение», некогда
бывшее выражением позиций населения, приобретает все более и
более форму образа, с которым население согласовывает свое выра
жение. Это мнение наполняется тем, что оно уже содержит. Народ
разглядывает себя в зеркале. «Так обстоит дело со знаменитостями,
звездами и «героями потребления»: «Некогда герои представляли
модель: знаменитость - это тавтология... Единственный признак сла
вы знаменитостей составляет сама их знаменитость, факт их извест
ности... Однако знаменитость есть не что иное, как вариант нас са
мих, идеализированный рекламой. Подражая ему, стремясь одевать
ся подобно ему, говорить его языком, казаться его подобием, мы только
подражаем самим себе... Копируя тавтологию, мы сами становимся
тавтологиями: кандидатами быть тем, чем мы являемся... мы ищем
модели, и мы созерцаем наше собственное отражение». Телевиде
ние: «Мы пытаемся согласовать нашу жизнь с картиной счастливых
семейств, которые нам представляет телевидение; однако эти семьи -
не что иное, как занятный синтез всех наших семей».
Как всякий уважаемый великий миф, миф «потребления» имеет свой
дискурс и свой антидискурс, то есть экзальтированный дискурс об изо
билии повсюду сопровождается «критическим» контрдискурсом, угрю
мым и морализующим, занятым преступлениями общества потребле
ния и указаниями на трагическое влияние, которое оно может иметь на
цивилизацию в целом. Такой контрдискурс мы видим всюду - не только
у интеллектуалов, всегда готовых дистанцироваться в силу презрения к
«первичным ценностям» и «материальным удовольствиям», но сегодня
даже в самой «массовой культуре»: реклама все более пародирует себя,
интегрируя контррекламу в свою рекламную технику. «France-Soir»,
«Match», радио, телевидение, министерские речи имеют в качестве вы
нужденного речитатива жалобу на «общество потребления», где ценно
сти, идеалы и идеологии утрачиваются в пользу наслаждений повсед
невности. Не так скоро забудут знаменитый порыв М. Шабан-Дельма-
са, сказавшего: «Речь идет о том, чтобы господствовать над обществом
потребления, придав ему дополнение в виде души».
Нескончаемое обвинение составляет часть игры: это критичес
кий мираж, антифабула, которая усиливает фабулу, фраза и антифра
2 4 4
за потребления. Только вместе оба аспекта составляют миф. Нуж
но поэтому признать всю подлинную ответственность «критическо
го» дискурса, морализирующего оспаривания в выработке мифа.
Именно он заключает нас определенно в мифическую и пророчес
кую телеологию «цивилизации объекта». Именно он, еще гораздо
более очарованный объектом, чем здравый смысл или низовой по
требитель, превращает отношение к объекту в мифическую и зача
рованную антиобъектную критику. Участники майского протеста не
избежали этой ловушки, которая состоит в чрезмерном овеществле
нии объектов и потребления и в придании им дьявольской ценности,
в разоблачении их как таковых и возведении их в решающую ин
станцию. В этом заключается настоящая мифическая работа: отсюда
следует, что все разоблачения, все речи об «отчуждении», всякая на
смешка над поп-артом и антиартом легко «возмещаемы», они сами
составляют часть мифа, они довершают, играя, контрпесню в литур
гии предметных форм, о которой мы говорили вначале, - и это про
исходит, конечно, более усложненно, чем стихийное присоединение
к ценностям потребления.
В заключение мы скажем, что этот контрдискурс, не устанавли
вая никакой реальной дистанции, так же имманентен обществу по
требления, как любой другой из его аспектов. Негативный дискурс
есть вторичная резиденция интеллектуала. Как средневековое обще
ство уравновешивалось, опираясь на Бога и Дьявола, так наше обще
ство получает равновесие от потребления и от его разоблачения. Во
круг Дьявола еще могли организовываться ереси и секты черной ма
гии. Наша магия белая, нет потенциальной ереси в изобилии. Это -
профилактическая белизна пресыщенного общества, общества без
головокружения и без истории, не имеющего другого мифа, кроме
самого себя.
Но вот мы снова оказались в мрачном и пророческом дискурсе,
охваченные ловушкой объекта и его видимой полноты. Однако мы
знаем, что объект - ничто, что позади него завязывается пустота че
ловеческих отношений, пустотелый рисунок огромной мобилизации
производительных и общественных сил, которые тут только что ове
ществились. Мы ждем грубых нашествий и внезапных разрушений,
которые столь же непредвидимо, но очевидно, как в мае 1968 г., разо
бьют эту белую мессу.
|