Южный научный центр российской академии наук

244
Творчество А.П. Чехова: текст, контекст, интертекст.
Е.Н. Петухова (Санкт-Петербург)
«ЧЕХОВА ПРИНЯЛ ВСЕГО, КАК ОН ЕСТЬ,  
В ПАНТЕОН СВОЕЙ ДУшИ…» (А. БЛОК)
У Александра Блока, в отличие от многих символистов и близких 
им писателей, неоднократно писавших о Чехове, нет ни одной по-
священной непосредственно ему статьи, однако в художественном 
сознании поэта Чехов занимал совершенно особое место. Несмотря 
на очевидные различия между реалистической и символистской 
эстетикой и поэтикой, творчество Чехова и  Блока сопоставимо, 
и прежде всего – по близости восприятия ими глубин жизни пере-
ходной эпохи.
Изживание старых форм жизни, разрушение прежних стереотипов, 
разобщенность людей в новом историческом времени, стремление 
человека осмыслить свою судьбу, тоска по иной, лучшей жизни, 
устремленность к будущему (при неясности его очертаний) – все 
это остро ощущалось и Чеховым, и символистами, из них в особен-
ности – Блоком. «Пришло время, надвигается на всех нас громада, 
готовится здоровая, сильная буря…» – говорит чеховский персонаж» 
(С. XIII, 123).Спустя несколько лет Блок выражает эсхатологи-
ческое ожидание бури: «Я думаю, что в сердцах людей последних 
поколений залегло неотступное чувство катастрофы…» [Блок: V, 
350]. В душах чеховских героев, охваченных неудовлетворенностью 
и предчувствием перемен, растет желание порвать с прежней жизнью, 
уйти «куда глаза глядят». Исследователи Чехова и Блока не раз от-
мечали у поэта преемственность темы «ухода», лежащей в основе 
сюжета лирической драмы «Песня Судьбы» и поэмы «Соловьиный 
сад» [Родина 1972; Паперный 1975; Сахарова 1982; Цилевич 1996]. 
Стремление персонажей Чехова вырваться из пут быта в большой 
мир, их тоска, смятение возведены Блоком уже «в основу психоло-
гической характеристики современного человека» [Родина, 1972: 

245
Е.Н. Петухова (Санкт-Петербург)
181]. Об ощущении безбытности Блок пишет в статье «Безвременье» 
(1906), перекликающейся с «Песней Судьбы»: «Времени больше 
нет. Двери открыты на вьюжную площадь <...> Мы живем в эпоху 
распахнувшихся на площадь дверей, отпылавших очагов, потухших 
окон» [Блок: V, 70–71]. Как очень точно заметил З.С. Паперный, 
Блок начинает с того, к чему приходят герои поздних произведений 
Чехова – «Невесты», «Трех сестер», «Вишневого сада»: он «насле-
дует… “изживание” дома…» [Паперный 1987: 135]. Можно добавить, 
что он наследует и чеховское отрицание уюта:
Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!
Уюта – нет. Покоя – нет [Блок: III, 95].
Уют – тот же чеховский «футляр», отгораживающий от живой 
жизни, от мира, лирическому герою Блока он совершенно противо-
показан. Естественно, близкие Чехову темы и мотивы разрабаты-
ваются поэтом в пределах своей художественной системы. Так, 
по-разному преломляются в творчестве писателей антиномичные 
образы-символы дома и сада (у Чехова их противопоставленность 
явлена в «Доме с мезонином», в «Невесте», в «Трех сестрах», более 
сложные взаимоотношения в «Вишневом саде»; у Блока – в «Песне 
Судьбы», в лирике II и III томов, в «Соловьином саде»). Чехов со-
относит образы дома и сада не с двумя разными мирами, а с двумя 
сферами жизни: бытовой и поэтической [Батракова 1995; Петухова 
2001]. В поэме «Соловьиный сад» оппозиция «дом – сад» соотнесена 
с оппозицией «мир – мечта», причем образ дома в реальном плане 
исчезает, так как хижина, открытая всем ветрам, – это уже не дом, 
а приют лирического героя. З.С. Паперный писал, что за садом 
в поэме «не просто иная жизнь, а инобытие» [Паперный, 1975: 116], 
однако этот символ может иметь и другое содержание. Для Блока 
понятие инобытия в течение многих лет было исключительно мисти-
ческим. «Соловьиный сад» закончен в 1915 году, когда мистицизм 
не был в такой степени присущ поэту, и сад в поэме символизирует 
претворенную
 мечту о счастье, заключающемся в гармонии любви 
и красоты, абстрагированных от реальности, но не «просвечивающих» 
иными мирами:
Чуждый край незнакомого счастья
Мне открыли объятия те,
И звенели, спадая, запястья
Громче, чем в моей нищей мечте [Блок: III, 243].
Чеховский вишневый сад обращен в равной степени и к прошлому, 
и к будущему, новая жизнь не имеет ясных очертаний, она только 

246
Творчество А.П. Чехова: текст, контекст, интертекст.
брезжит вдали. Блоковский сад – обретенная мечта, «сад души», 
многими нитями связанный с ранней лирикой поэта: то счастье, 
о котором мечтал юный мистик, казалось бы, найдено, но это изоли-
рованное и «неподвижное» счастье, оказавшееся «нечеловеческим», 
и прошедший трудный путь «вочеловечивания» лирический герой 
отказывается от него, не переставая любить. Особую атмосферу 
в произведениях Чехова и Блока создают недомолвки, намеки, недо-
говоренность, имеющие, конечно, неодинаковую основу и вытекающие 
из различных художественных задач. Однако в атмосфере «недоска-
занности» у Чехова и «несказанности» у Блока коренится не только 
их различие, но и сходство [Паперный 1987: 135]: в художественной 
системе поэта нашло своеобразное развитие найденное Чеховым, ведь 
«несказанное» – следующий шаг за «недосказанным». 
Творческие переклички, преемственность тем, созвучность моти-
вов обусловлены у Чехова и Блока глубинным родством восприятия 
основополагающих понятий человеческого бытия. Понятия того же 
счастья, например. Известно, как подозрительно относился Чехов 
к «счастливым» и к счастью: «Как порой невыносимы люди, которые 
счастливы, которым все удается!» (С. 17, 93). Счастье ведет к успоко-
енности, самодовольству, счастливые люди глухи. Настоящее счастье 
невозможно, а может быть, и не нужно: «Счастья нет и не должно его 
быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе 
не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом» (С. 10, 64). 
Блоковские представления о счастье и смысле жизни удивительно со-
звучны чеховским, «для него “живой человек” – это тот, кто не может 
быть довольным и счастливым, пока в мире существуют страдания…» 
[Головачева 1990: 107]. Для поэта тоже существует «более разумное 
и великое», чем счастье, это – правда, а счастье недостижимо и необя-
зательно, ибо чаще всего оборачивается «уютом» и «покоем». В 1912 
году Блок записывает в дневнике: «Я искал “удовольствий”, но никогда 
не надеялся на счастье. Оно приходило само и, приходя, как всегда, 
становилось сейчас же не собою. Я и теперь не жду его, Бог с ним, 
оно – не человеческое» [Блок: VII, 123]. Опору в отказе от иллюзий 
о счастье он мог найти в Чехове. Отвержение «мирного счастья» 
не означало ни для Чехова, ни для Блока отрицания счастья в прин-
ципе – возможность истинного счастья связывалась ими с будущим. 
Будущее – важнейшая категория в мировоззрении обоих писателей. 
Чехов в период работы над пьесой «Три сестры» записывает: «Не 
рассчитывайте, не надейтесь на настоящее; счастье и радость могут 
получиться только при мысли о счастливом будущем…» (С. 17, 215). 

247
Е.Н. Петухова (Санкт-Петербург)
Блок в 1912 году приходит к аналогичному и закономерному для себя 
выводу: «Жить можно только будущим» [Блок: VII, 135]. Чеховские 
герои часто говорят о будущей прекрасной, как они надеются, жизни: 
Тузенбах призывает «приготовляться» к ней, Петя Трофимов убежден, 
что она скоро наступит, Аня радостно верит в это и готова работать 
ради будущего. Навстречу будущему уходит Герман из «белого 
дома» в «Песне Судьбы», надеждой на будущее нередко проникнут 
и лирический герой Блока.
В блоковских дневниках, наряду с многочисленными записями об 
ощущении пустоты, бессмысленности жизни, встречается высказан-
ное почти чеховскими словами признание: «Жить страшно хочется» 
(у Чехова Вершинин говорит: «Хочется жить чертовски!...» (С. 13, 
163)), перекликающееся с известными строками:
О, я хочу безумно жить:
Все сущее – увековечить,
Безличное – вочеловечить,
Несбывшееся – воплотить! [Блок: III, 85]
Внутренне противоречивое осознание жизни одновременно как 
прекрасной и трагичной – «мир прекрасен и в отчаяньи» [Блок: 
VII, 138] – и тоска от жизни и желание жизни чеховских героев: 
«у меня страстная жажда жизни» (С. 13, 135) – разные явления, но 
их природа едина: естественное чувство жизни, прихотливо слитое 
с чувством родины. Возвращаясь в 1909 году из-за границы, Блок 
видит российскую действительность совершенно по-чеховски: «Та 
же все мокрая платформа, сплошные серые тучи, два телеграфиста 
и кричащая на ветер баба. <...> Уютная, тихая, медленная слякоть. 
Но жить страшно хочется («Три сестры»)» [Блок 1965: 152].
Сопоставимы с чеховскими видение и оценка Блоком реалий со-
временности в ее социально-конкретном и философски-нравственном 
содержании. В статье «Безвременье» словно дорисовывается возни-
кающая как угроза в финале «Вишневого сада» картина запустения 
и разрушения усадеб: «На равнинах, по краям дорог, в зеленях или 
в сугробах, тлеют, гниют, обращаются в прах барские усадьбы <...> 
Вокруг заброшенных домов все шире, уже забегая в спутанные 
куртины... разрастаются торговые села, зеленеют вывески казенной 
винной лавки, растут серо-красные постоялые дворы» [Блок: V, 74]. 
В то же время эта картина напоминает, что торжествует время, веяния 
которого, уловленные Чеховым, несколькими годами ранее были от-
ражены в повести «В овраге». Однако утверждению в жизни новых, 
«ненормальных норм» противостоит у Чехова уверенность в «божьей 

248
Творчество А.П. Чехова: текст, контекст, интертекст.
правде», а болезненному расставанию с прошлым – надежда на жизнь 
светлую, прекрасную, хотя бы через двести-триста лет. Для Блока 
разрушение прежнего уклада означает наступление «безбытности» 
(«это быт гибнет, сменяясь безбытностью»), а значит, открытость всем 
бурям, устремленность в большой мир и поиски нового пути.
Острое  осознание  неотвратимости  крушения  старых  устоев 
жизни и строгий счет, предъявляемый интеллигенции в свете ее 
исторической ответственности, привели Блока к приятию идеи 
исторического возмездия. Прозвучавшие задолго до этого слова Пети 
Трофимова о жизни владельцев вишневого сада «на чужой счет», 
о необходимости «искупить... прошлое, покончить с ним, а искупить 
его можно только страданием, только необычайным, непрерывным 
трудом» (C. XIII, 228) кореллируют с размышлениями Блока в статье 
«Интеллигенция и революция» (1918 г.): «Почему гадят в любезных 
сердцу барских усадьбах? <...> Почему валят столетние парки? – 
Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа 
показывали свою власть…» [Блок: VI, 15]. Параллельно дневниковые 
записи о разгроме дорогого ему имения отражают острые пережи-
вания, вызывающие ассоциации с горем Раневской при прощании 
с вишневым садом: «Отчего я сегодня ночью так обливался слезами 
в снах о Шахматове?» [Блок 1965: 439].
Блоковские записные книжки и письма свидетельствуют об 
укорененности Чехова в творческой памяти поэта: на протяжении 
многих лет в них упоминаются имя Чехова и чеховские произведения. 
Так, в 1901 году, в пик мистических настроений, Блок пишет своему 
студенческому другу А.В. Гиппиусу об участии в любительских спек-
таклях в Боблово – имении Менделеевых, среди прочих ролей он на-
зывает Ломова в чеховском «Предложении» и добавляет: «Последнее 
особенно улыбается мне» [Блок: VIII, 17]. В том же году он читал 
для рабочих мануфактурной фабрики рассказ «Хирургия». Начиная 
с середины 1900-х годов Блок особенно часто обращается к пьесам 
Чехова: тогда он сам работал над драмами (в 1908 году закончена 
«Песня Судьбы», в 1913 – «Роза и Крест»), а именно в драматургии 
Чехова многие усматривали его близость к символизму: «…в чеховском 
творчестве заложен динамит истинного символизма…» [Белый 1907: 
11] – или тенденцию к синтезу реализма и символизма.
В 1909 году Блок однозначно определил свое отношение к Чехову: 
«А вечером я воротился совершенно потрясенный с “Трех сестер”. 
Это – угол великого русского искусства, один из случайно сохранив-
шихся <...> Чехова принял всего, как он есть, в пантеон своей души, 

249
Е.Н. Петухова (Санкт-Петербург)
и разделил его слезы, печаль и унижение…» [Блок: VIII, 281]. Эти стро-
ки написаны спустя два года после отшумевшей полемики, вызванной 
статьей поэта «О реалистах» (1907 г.). В статье, полемизирующей 
с «Грядущим хамом» Д. Мережковского, Блок выступил в защиту 
М. Горького, Л. Андреева и современных реалистов в целом, но его 
защита весьма своеобразна. Прежде всего, он проводит границу между 
литературной и жизненной родословной символистов и реалистов: 
символисты, «всосавшие “культуру” с молоком матери», смотрят 
на жизнь сквозь призму культуры, они не могут «просто и ясно» 
смотреть в глаза жизни, отсюда их страхи и сомнения. «И откуда было 
набраться такого страха нашим трем большим писателям – Чехову, 
Горькому и Андрееву? У них свой страх, их грузные корабли на свои 
мели садятся, и тоска и одиночество у них свои» [Блок: V, 102]. Блок 
учитывает различие жизненного опыта и предполагает право писа-
теля изображать жизнь под своим углом зрения, но в пределах своих 
же творческих возможностей и метода: «Когда писатель-реалист 
берется за большее, чем описание трепета “жизни бедной”, то у него 
не получается» [Блок: V, 115], – последнее относится к современным 
Блоку прозаикам-реалистам, литературными учителями которых он 
считал Чехова, Горького или Л. Андреева. Собственно Чехова Блок 
не защищает – Чехов не нуждается в защите; он исходит из Чехова 
в оценках творчества реалистов, причисленных к «чеховцам», а таких 
поэт видит большинство по сравнению с последователями Горького. 
Употребляя определения «чеховцы», «чеховское», «по-чеховски», 
«чеховщина», Блок вкладывал в них различный смысл, полностью 
им не проясненный. Литературно-критические статьи Блока, по 
определению Д.Е. Максимова, – «лирические статьи, в которых ин-
туиция и непосредственно синтетическое восприятие имеют огромное 
значение и часто превалируют над анализом» [Максимов 1975: 178]. 
Именно «синтетическое восприятие» отличает блоковские замечания 
о Чехове, рассеянные в статьях, дневниках и письмах. Одним из важ-
нейших критериев при оценке художественных произведений для 
Блока было наличие в них внутренне противоречивой жизненной 
основы. В Чехове, который «бродил немало над пропастями рус-
ского искусства и русской жизни», он высоко ценил «дух светлого 
противоречия» и «легкую плоть» [Блок: V, 116, 117]. У персонажей-
«чеховцев» «заурядная плоть» и «заурядный дух», писатель-чеховец 
для Блока тот, кто видит только «бедную жизнь», он «наблюдает эту 
жизнь «по-чеховски» (то есть в мелочах – Е.П.), не имея на то чехов-
ских прав и сил» [Блок: V, 115]. Внешнее заимствование приемов 

250
Творчество А.П. Чехова: текст, контекст, интертекст.
Чехова убивает искусство, чеховские лиризм, сочувствие мятущемуся, 
страдающему человеку оборачиваются у «чеховцев», по выражению 
Блока, «жалостливостью», даже «слезливостью». Решительно отде-
ляя Чехова от плоских «бытовиков», он вместе с тем не отказывает 
в праве на литературное существование писателям «чеховского 
толка»: среди русских читателей, справедливо считает поэт, больше 
«чеховских душ» – неудовлетворенных, тоскующих, «и эту тоску, 
как в зеркале, отражают писатели чеховского толка» [Блок: V, 118]. 
Блок не видит среди современных ему реалистов истинных последо-
вателей Чехова, предвосхищая мнение А. Белого, написавшего через 
несколько месяцев после его статьи «О реалистах» об отсутствии 
преемников у писателя, которых и не может быть, ибо он завершил 
эпоху реализма в русской литературе, а «чеховцам остается лишь 
разработать детали им до конца пройденного пути» [Белый 1907: 
13] – точка зрения, надолго закрепившаяся в критике.
В статье «О драме» (1907 г.) Блок пишет об особой роли Чехова-
драматурга, который «предшественников не имел, последователи 
ничего по-чеховски сделать не умеют» [Блок: V, 169]. Недостатки 
современной  драмы  связаны,  на  взгляд  поэта,  с  достижениями 
Чехова-драматурга, то есть он рассматривает недостатки как про-
должение и итог чеховских достоинств: Чехов, пронизав русскую 
драму лирикой, «отнял» у нее внешнее действие, главного героя (в 
традиционном понимании) и острую борьбу противоречий. В резуль-
тате русская драма «парализована лирикой», чеховские подражатели 
«зарылись в мелкие переживания» и, не умея обойтись без героя, 
совершенно отказались от него и «в этом смысле пошли чеховским 
путем. Но и “развязать ремня обуви” Чехова они не достойны» [Блок: 
V, 172, 176]. Блок, таким образом, в створе символистской поэтики 
оценивает чеховское новаторство, имеющее для реалистической 
литературы негативные последствия, причем он не пытался, как не-
которые символисты, вписывать самого Чехова в художественную 
систему символизма, однако принадлежность Блока к символизму 
отразилась на его понимании чеховского творчества. В разные пе-
риоды жизни он обнаруживал близость Чехова тем или иным своим 
представлениям, идеям, часто воспринимая писателя сквозь призму 
собственных взглядов. В частности, это относится к идее, что душа 
истинного писателя должна быть сопричастна народной душе. Если 
отвлечься от образного строя статьи «Душа писателя» (1909 г.), 
то становится ясно, что в ее основе лежит мысль о проникнутости 
творчества народным чувством. В то время понятие «народ» поэт 

251
Е.Н. Петухова (Санкт-Петербург)
трактовал, исходя из своего понимания стихии, духа музыки, и в его 
сознании народ – это и сама иррациональная стихия, и «бессозна-
тельный носитель духа музыки», поэтому от писателя он требовал 
слушать «мировой оркестр» души народной» [Блок: V, 37–371]. Блок 
переносит на Чехова собственные мистические ощущения, наделяя 
его способностью слышать «мировой оркестр». То же и с чувством 
любви к родине: в поэзии Блока, как известно, образ России слит с об-
разом женщины – жены («О Русь моя! Жена моя!»). Примерно таков 
для него и характер чувства Чехова к России: он любит, «как можно 
любить мать, сестру и жену в едином лице родины – России» [Блок: 
V, 321]. Получается, что, признавая иной характер мировосприятия 
реалистов теоретически (тоска и одиночество у них свои), творчески 
он воспринимал Чехова в преломлении символистского сознания, 
которое у Блока эволюционировало. Так, в 1910-е годы Блок стре-
мится в чем-то опираться на Чехова. В процессе работы над драмой 
«Роза и Крест» и ее предполагаемой постановкой в Художественном 
театре он вспоминает чеховские спектакли Станиславского. Учитывая 
чеховский опыт, поэт обращает внимание на значимость конкретных 
деталей в пьесах: «Меня не развлекают, а мне помогают мелочи 
(кресла, уюты, вещи) в чеховских пьесах» [Блок 1965: 214].
В 1916 году, в период происходящей в нем напряженной внутрен-
ней работы, Блок читает последние письма Чехова – и они побуждают 
к глубоким раздумьям о своем пути, о будущем: «Предсмертные пись-
ма Чехова – вот что внушило мне на днях действительный ночной 
ужас. Это больше действует, чем уход Толстого <...> Непоправимость, 
необходимость. Все “уходы” и героизмы – только закрывание глаз, 
желание “забыться” <...> Надо еще измениться (или – чтобы вокруг 
изменилось), чтобы вновь получить возможность преодолевать ма-
терьял» [Блок 1965: 292–293]. Близкая Чехову мысль об изменении 
«всего вокруг» и характерная блоковская об изменении себя совме-
щаются в сознании поэта, подошедшего к концу своего творческого 
пути. В последней статье «Без божества, без вдохновенья» он пишет 
о синтетичности русской культуры, в силу чего «писатель должен 
помнить о живописце, архитекторе, музыканте; тем более – прозаик 
о поэте и поэт о прозаике» [Блок: VI, 175]. Блок-поэт всегда помнил 
о прозаике Чехове. Сопряженность Чехова и Блока в ряде сущност-
ных особенностей их мировосприятия и искусства способствует 
уточнению взаимоотношений Чехова с литературой «Серебряного 
века», отсюда тянутся нити и к разгадке востребованности Чехова 
литературой XX–XXI веков.

252
Творчество А.П. Чехова: текст, контекст, интертекст.
Литература
Блок А. Собрание сочинений: в 8 тт. М.–Л., 1960-1963. 
1. 
Блок А. Записные книжки. 1901-1920. М., 1965 
2. 
Родина Т.М. А. Блок и русский театр начала ХХ века. М., 1972. 
3. 
Паперный З.С. «Вишневый сад» Чехова и «Соловьиный сад» 
4. 
Блока // Тезисы I Всесоюзной (III) конференции «Творчество 
А.А. Блока и русская культура ХХ века». Тарту, 1975.
Сахарова Е.М. Чехов и Блок // Чехов и литература народов 
5. 
Советского Союза. Ереван, 1982. 
Цилевич Л.С. Стиль чеховского рассказа. Даугавпилс, 1996. 
6. 
Паперный З.С. Блок и Чехов // Литературное наследство. Т. 92, 
7. 
кн. IV. М., 1987. С. 135.
Батракова С.П. Чеховский сад («Черный монах» и «Вишневый 
8. 
сад») // Чеховиана: Мелиховские труды и дни. М., 1995. 
Петухова Е.Н. Оппозиция дом/сад в рассказе А.П. Чехова «Дом 
9. 
с мезонином» // Русский язык на рубеже тысячелетий: в 3 тт. 
Т. 2. СПб, 2001. 
Головачева А.Г. «Мира восторг беспредельный…» (о романти-
10. 
ческом сознании героев Чехова и Блока) // Чеховские чтения 
в Ялте. Чехов: взгляд из 1980-х. Ялта, 1990. 
Белый А. Чехов // В мире искусств. 1907. № 11–12.
11. 
Максимов Д.Е. Поэзия и проза Александра Блока. Л., 1975.
12. 

253
Л.В. Поповская (Ростов-на-Дону)

жүктеу/скачать 1,41 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: