Этнография

настоящей «русской стороной» — органической составной частью аграрно-индустриальной 
России. Коренное нерусское население, сохранившее свои этнические территории, родные 
языки и традиционные культурно-бытовые особенности, было повсеместно вовлечено в тесные 
хозяйственно-экономические связи с русскими соседями. 
Всесоюзные переписи населения начиная с 1926 г. регистрируют быстрое возрастание 
общей численности жителей Сибири, которая ныне превышает 25 млн. человек. Согласно 
данным на 1979 г., среди старожилов преобладают русские, прочно освоившие не только 
южную лесную и лесостепную часть Сибири, но и многие удаленные места северной и северо-
восточной Сибири и Дальнего Востока. Русский демографический компонент численно 
преобладает среди населения всех промышленных новостроек и на транспорте, столь важном 
для экономического и культурного подъема глубинных районов Сибири. 
Коренное население Сибири численно также возрастает, составляя в настоящее время 
несколько более 1 млн. человек. В этнолингвистическом отношении это население весьма 
дробно и распределяется по многим отдельным народам и группам различной численности. 
Наиболее крупные коренные народы Сибири — буряты (353 тыс.), якуты (328 тыс.) и тувинцы 
(166 тыс.). Средней численности народы — западносибирские татары (до 100 тыс.), хакасы (71 
тыс.), алтайцы (60 тыс.). Остальные народы (их насчитывается до 24) по причине их 
малочисленности и сходных особенностей промыслового быта отнесены к группе «малых 
народов Севера» (общая численность 150 тыс. человек). Среди них выделяются ненцы (около 
29 тыс.), звенки (28 тыс.), ханты (21 тыс.), заметные по численности и сохранению 
традиционного уклада чукчи (14 тыс.), эвены (12 тыс.), нанайцы (10 тыс.), манси (7,7 тыс.), 
коряки (7,9 тыс.). Остальные народы севера Сибири совсем не большие (например, алеуты, 
энцы, ороки — численностью по нескольку сот человек), но этнографически они представляют 
значительный интерес. 
Современные исследования отмечают большое своеобразие языковой ситуации в среде 
коренного населения Сибири. Ведущей тенденцией является, наряду со свободным развитием 
родной речи и письменности, все большее распространение двуязычия (знание наряду с родным 
языком русского или языка какой-либо соседней народности) и расширение функций русского 
языка во всех сферах общественной жизни. У большинства народов Севера с 1926 г. 
значительно сократилось число лиц, признающих родным язык своей национальности, и 
увеличилась доля лиц, признающих родным русский язык (например, среди манси, селькупов, 
нивхов, орочей — до 50%). Эти явления свидетельствуют как о высокой престижности русского 
языка, так и о его выдающейся роли в общем подъеме культурного уровня коренного 
населения. Однако ни один из существовавших до революции самобытных языков Сибири не 
исчез, будучи поглощенным иноэтническим окружением. Это дает основание 
классифицировать народы Сибири прежде всего по этнолингвистическому признаку, 
имеющему большое значение для раскрытия прошлой «бесписьменной» истории этих народов. 
Народы Сибири принадлежат к различным языковым семьям и группам. По численности 
говорящих на родственных языках на первом месте стоят народы алтайской языковой семьи, по 
крайней мере от рубежа нашей эры начавшей распространяться с Саяно-Ал-тая и Прибайкалья 
в глубинные районы Западной и Восточной Сибири. 
Алтайская языковая семья в пределах Сибири делится на три ветви: тюркскую, мон-
гольскую и тунгусскую. Первая ветвь — тюркская— очень обширна. В Сибири к ней при-
надлежат: алтае-саянские народы — алтайцы, тувинцы, хакасы, шорцы, чулымцы, карагасы, 
или тофалары; западносибирские (тобольские, тарские, барабинские, томские и др.) татары; на 
Крайнем Севере—якуты и долганы (последние живут на востоке Таймыра, в бассейне р. 
Хатанги). К монгольским по языку народам в Сибири принадлежат только буряты, расселенные 
группами в западном и восточном Прибайкалье. 
В тунгусскую ветвь алтайских народов входят эвенки («тунгусы»), обитающие рассеянны-
ми группами на обширной территории от правых притоков Верхней Оби до Охотского по-
бережья и от Прибайкалья до Ледовитого океана; эвены (ламуты), расселенные в ряде районов 
северной Якутии, на Охотском побережье и Камчатке; также ряд небольших народностей 
Нижнего Амура — нанайцы (гольды), ульчи, или ольчи, негидальцы; Уссурийского края — 
орочи и удэ (удэгейцы); Сахалина — ороки. 
В Западной Сибири с отдаленных времен формировались этнические общности уральской 
языковой семьи. Это были угроязычные и самоедоязычные племена лесостепной и таежной 

полосы от Урала до Верхнего Приобья. В настоящее время в Обь-Иртышском бассейне обитают 
угорские народы — ханты и манси. К самодийским (самоедоязычным) принадлежат селькупы 
на Средней Оби, энцы в низовьях Енисея, нганасаны, или тавгийцы, на Таймыре, ненцы, 
населяющие лесотундру и тундру Евразии от Таймыра до Белого моря. Некогда небольшие 
самодийские народности обитали и в Южной Сибири, на Алтае-Саян-ском нагорье, но остатки 
их — карагасы, кой-балы, камасинцы и др. — были тюркизированы в 18 —19 вв. 
Целый ряд народов Сибири по установившейся научной традиции называют «палео-
азиатами», предполагая в них потомков древнейших обитателей азиатской части СССР. Вопрос 
этот очень сложный, так как даже приблизительно не известно, где и в какую археологическую 
эпоху первоначально формировались те или иные «палеоазиатские» этнические общности. Во 
всяком случае, ученым ясно то, что, видимо, никогда не существовало единой 
«палеоазиатской» этнолингвистической семьи, ибо условно причисляемые к ней нынешние 
языки весьма различны в лингвогенетическом отношении. 
Только три «палеоазиатских» народа — чукчи, коряки и, вероятно, ительмены — 
составляют генетическое языковое единство, группу чукотско-камчатских языков. Остальные 
«палеоазиатские» языки стоят особняком друг от друга, да и с другими языковыми общностями 
Сибири им трудно подыскать какие-либо прямые генетические соответствия. Это языки 
небольших народностей — кетов на Среднем Енисее, колымских юкагиров с примыкающими к 
ним чуванцами, нивхов (гиляков) в низовьях Амура и на Северном Сахалине. Столь же условно 
причисление к «палеоазиатским» своеобразных, но генетически родственных друг другу языков 
советских эскимосов на Чукотке и о-ве Врангеля и алеутов на Командорских островах. 
Современная наука располагает некоторыми данными относительно того, что 
«палеоазиатским» эскимосскому и чукотско-камчатским языкам на Крайнем Северо-Востоке 
Азии в отдаленные времена предшествовали какие-то иные языки (соответственно этнические 
группировки), которые и могут считаться, по-видимому, древнейшими «палеосибирскими». 
О том, что в глубинных этногенетических основаниях многих народов Сибири залегают 
очень древние «аборигенные пласты», свидетельствуют данные антропологии. В самом деле, 
все коренные народы Восточной Сибири и Дальнего Востока монголоидны по основным 
особенностям их антропологических типов. Монголоидами, видимо, были и древние обитатели 
верхнепалеолитических стоянок этого региона (яркий пример: костные останки архаического 
монголоида на Афонтовой горе в Красноярске). Монголоидный тип населения Сибири 
генетически мог зародиться только в Центральной Азии. Археологи доказывают, что 
палеолитическая культура Сибири развивалась в том же направлении и в сходных формах, что 
и палеолит Монголии. Исходя из этого, археологи полагают, что именно эпоха верхнего 
палеолита с его высокоразвитой охотничьей культурой была наиболее подходящим 
историческим временем для широкого заселения Сибири и Дальнего Востока «азиатским» — 
монголоидного облика — древним человеком. 
Монголоидные типы древнего «байкальского» происхождения хорошо представлены сре-
ди современных тунгусоязычных групп населения от Енисея до Охотского побережья, также у 
колымских юкагиров, отдаленные предки которых, возможно, предшествовали эвенкам и 
эвенам на значительном пространстве Восточной Сибири. Северовосточные «палеоазиаты»— 
эскимосы, чукчи и коряки — принадлежат к особо выделенной арктической монголоидной расе 
второго порядка, генетически связанной с каким-то очень древним населением материковой и 
приморской части Северо-Восточной Азии. Не менее древен специфический амуро-
сахалинский физический тип нивхов (гиляков), который сложился в результате 
этногенетического взаимодействия североазиатских и тихоокеанских антропологических 
популяций. 
Среди значительной части алтаеязычного населения Сибири — алтайцев, тувинцев, яку-
тов, бурят и др. — распространен наиболее монголоидный центрально-азиатский тип, 
представляющий собой сложное расово-гене-тическое образование, истоки которого восходят к 
смешавшимся друг с другом монголоидным группам разного времени (от глубокой древности 
до .позднего средневековья). 
У коренных народов к западу от Енисея наблюдается заметное ослабление монголоидных 
признаков; здесь преобладает уральская раса во многих ее разновидностях, возникшая в целом 
как следствие давнего и неоднократного смешения монголоидных и европеоидных групп. 
Разные варианты этой расы представлены среди хантов, манси, селькупов ненцев, 

западносибирских татар, северных алтайцев и шорцев. 
Лингвистическая и антропологическая классификация народов Сибири помогает понять 
многие, до конца еще не выясненные вопросы их этнической истории. Но советская этнография 
стремится разработать и собственный историко-культурный метод типологии устойчивых и 
преемственных форм целостного образа жизни этих народов, исходя из свойственных им 
исторически особенных способов этнокультурной деятельности, лежащих в основании 
традиционных этнических культур. 
Историко-культурный метод этнографии, ретроспективно обращенный и к наиболее 
отделенным временам истории Сибири, позволяет установить целый ряд региональных 
историко-культурных процессов, протекавших вполне самостоятельно и во взаимодействии 
друг с другом в конкретных условиях однородной и дифференцированной 
природохозяйственной среды, а также под влиянием инокультурных регионов Евразии. 
Следствием этих процессов, с одной стороны, было возникновение и развитие традиционно 
устойчивых хозяйственно-культурных типов: 1. пеших охотников и рыболовов таежной зоны; 
2) охотников на дикого оленя в Субарктике; 3} оседлых рыболовов в низовьях больших 
рек (Оби, Амура, а также на Камчатке) 4. таежных охотников-оленеводов Восточной Си- 
бири; 5. оленеводов тундры от Северного Урала до Чукотки; 6. охотников за морским 
зверем на Тихоокеанском побережье и островах; 7. скотоводов и охотников Алтая и Саян; 
8. скотоводов и земледельцев Южной и Западной Сибири, Прибайкалья и др. С другой 
стороны, историческим следствием тех же процессов, развивавшихся в системе более широкого 
межплеменного обмена продуктами и способами предметно-культурной деятельности, явилось 
формирование пяти больших историко-этнографических областей: западно-сибирской с 
южным, примерно до широты Тобольска и устья Чулыма на Верхней Оби, и северным, 
таежным, и субарктическим, регионами); алтае-саянской (горнотаежной и 
лесостепной смешанной зоны); восточносибирской (с внутренней дифференциацией про- 
мысловых и сельскохозяйственных типов тундры, тайги и лесостепи); амурской (или амуро- 
сахалинской) и северовосточной (чукотскокамчатской). 
Выделенные хозяйственно-культурные типы и региональные историко-этнографические 
области характеризуют собой историко-этно-графическое многообразие Сибири. Но совре-
менная наука требует ответа и на более сложные вопросы зарождения и этнической истории 
коренных сибирских народов. Достаточно хорошо эта история известна со времени появления 
множества русских документов о Сибири, т. е. с 17 в. Более древние периоды этой истории
реконструируются в основном по данным археологии, лингвистики и антропологии. 
Правда, весь накопленный археологический материал древнейших времен (в основном ин-
тервале от 30—20 до 10—8 тыс. лет назад) отвечает скорее на вопрос о специфике хо-
зяйственного освоения Сибири первобытным человеком, нежели на вопрос о предполагаемой 
этнической принадлежности различных групп первопоселенцев в степи, тайге и тундре Сибири 
и Дальнего Востока. Антропологи к этому добавляют лишь то, что процессы формирования и 
эволюции антропологических типов значительной части сибирских аборигенов происходили на 
базе «генетического материала» верхнепалеолитического или ранне-неолитического местного 
населения. 
Большинство исследователей сходится на том, что наиболее реальны поиски истоков эт-
ногенеза и этнических культур палеоазиатских, уральских и алтайских по языку народов на-
чиная с эпохи развитого неолита и раннего металла (суммарно: 4—1 тысячелетия до н. э.). В 
этот период известные науке локальные («племенные») культуры аборигенов Сибири по их 
важнейшим признакам группировались по крайней мере в четыре больших региона: 
западносибирский, енисейско-байкало-ленский, средне- и нижнеамурский, северо-восточный 
(охотско-камчатско-чукотский). Возможно, что этим культурным регионам соответствовали 
какие-то этнолингвистические общности. Так, многие соображения свидетельствуют в пользу 
того, что уральская (угорская и самодийская) языковая общность формировалась в Западной 
Сибири, первоначально в лесостепной и южнотаежной области от Среднего Урала до Верхнего 
Приобья. В Восточной Сибири, вокруг Байкала и в Енисейско-Ленском междуречье, вероятно, 
формировалось то древнейшее «палеоазиатское» население, которое — по его предполагаемым 
потомкам юкагирам — может быть условно названо «протоюкагирским». Древний 
палеоазиатский пласт, но иного происхождения, угадывается в носителях неолитических 
культур Охотско-Камчатского побережья. Это был «проточу-котско-камчатский» 

этнолингвистический пласт, включивший в свой состав еще более архаичные этнические 
группы крайнего Северо-Востока Азии. Наконец, неолитические обитатели Среднего и 
Нижнего Амура вполне могут быть признаны «палеоазиатскими» предками нивхов. 
Сложнее обстоит дело с решением проблемы этногенеза народов алтайской языковой 
семьи, формировавшейся поначалу в среде весьма подвижного степного населения Цент-
ральной Азии, за пределами южной окраины Сибири. Размежевание этой общности на про-
тотюрков и протомонголов произошло на территории Монголии в пределах 1 тысячелетия до н. 
э. В Сибири позднее расселялись уже вполне сформировавшиеся порознь древние тюрки 
(предки саяно-алтайских народов и якутов) и древние монголы (предки бурят и ой-ратов-
калмыков). Область зарождения первичных тунгусоязычных племен находилась в Восточном 
Забайкалье, откуда и началось около рубежа нашей эры передвижение пеших охотников 
протоэвенков на север, в Енисейско-Ленское междуречье, а также впоследствии и на Нижний 
Амур. 
Самостоятельное течение этнокультурного развития народов Сибири неоднократно, ос-
ложнялось внешними переселениями и хозяйственно-бытовыми воздействиями. В конце 3 — 
начале 2 тысячелетия до н. э. в Южной Сибири существовала афанасьевская культура 
пастушеских скотоводов, типичных европеоидов по внешнему облику. Исследованные ар-
хеологами вещественные остатки их жизни сходны с одновременными им вещами на тер-
ритории Средней Азии и Нижнего Поволжья, где в древности формировались некоторые 
протоиранские (индоевропейские) племена, также европеоидного облика. Эти вполне со-
поставимые факты порождают гипотезу о ранних «европейско-сибирских» этнокультурных 
контактах. 
Интересна, хотя и загадочна в этногенети-ческом плане яркая самусьская культура мед-
но-бронзовых изделий 15— 13 вв. до н. э., как бы вдруг возникшая и распространившаяся по 
лесостепи от Томского Приобья до Тюменского Зауралья, а затем исчезнувшая, оставив 
некоторые свои традиции в кулайской (вероятно, южносамодийской) культуре железного века. 
Существует мнение, что носители самусьской культуры отошли в таежную зону в связи с 
расселением на юге Западной Сибири пришедших с запада андроновских пас-тушеско-
земледельческих племен древнеиран-ского происхождения. Под несомненным воздействием 
этих племен уралоязычное население Иртышско-Обского междуречья поднялось на новую 
ступень культуры — частично восприняло навыки сельского хозяйства и медно-бронзовой 
металлургии, ранние формы бытовой утвари, в частности керамику со сложным 
геометрическим орнаментом. 
Эпоха раннего металла (2 — 1 тысячелетий до н. э.) в Сибири вообще характеризуется 
многими потоками южных культурных влияний, доходивших до низовьев Оби и п-ова Ямала, 
до низовьев Енисея и Лены, до Камчатки и берингоморского побережья Чукотского п-ова. Но 
разумеется, наиболее значительными, сопровождаемыми этническими включениями в 
аборигенную среду, эти явления были в Южной Сибири, Приамурье и Приморье Дальнего 
Востока. На рубеже 2— 1 тысячелетий до н. э. имело место проникновение в Южную Сибирь, в 
Минусинскую котловину и Томское Приобье степных скотоводов центрально-азиатского 
происхождения, оставивших памятники карасукско-ирменской культуры. По убедительной 
гипотезе, это были предки кетов, которые позднее под давлением ранних тюрок отошли далее 
на Средний Енисей, а частично смешались с ними. Эти тюрки — носители таштыкской культу-
ры 1 в. до н. э. — 5 в. н. э. — разместились на Алтае-Саянах, в Мариинско-Ачинской и Ха-
касско-Минусинской лесостепи. Они занимались полукочевым скотоводством, знали зем-
леделие, широко пользовались железными орудиями, строили многоугольные бревенчатые 
жилища, имели упряжных лошадей и верховых домашних оленей. Возможно, что именно через 
их посредство домашнее оленеводство стало распространяться в Северной Сибири. Но время 
действительно широкого расселения ранних тюрок по южной полосе Сибири, к северу от 
Саяно-Алтая и в Западном Прибайкалье, — это, вернее всего, 6 — 10 вв. н. э. Между 10 и 13 вв. 
начинается передвижение прибайкальских тюрок на Верхнюю и Среднюю Лену, что положило 
начало формированию этнической общности самых северных тюрок — якутов и объякученных 
долган. 
Железный век, наиболее развитый и выразительный в Западной и Восточной Сибири, в 
Приамурье и Приморье на Дальнем Востоке, был ознаменован заметным подъемом про-
изводительных сил, ростом народонаселения и увеличением разнообразия средств культуры не 

только в прибрежьях крупных речных коммуникаций (Оби, Енисея, Лены, Амура), но и в 
глубинных таежных районах. Обладание хорошими транспортными средствами (лодками, 
лыжами, ручными нартами, упряжными собаками и оленями), металлическими орудиями и 
оружием, промысловыми снастями, добротной одеждой и переносными жилищами, а также 
совершенными способами ведения хозяйства и заготовки пищи впрок, т. е. важнейшими 
хозяйственно-культурными изобретениями и трудовым опытом многих поколений, позволило 
ряду аборигенных групп широко расселиться по труднодоступным, но богатым зверем и рыбой 
таежным местностям Северной Сибири, освоить лесотундру и выйти к побережью Ледовитого 
океана. 
Значительные передвижения в северной по-лоБине Западной Сибири совершали угорские 
и самодийские группы. В раннем средневековье они обитали не только в бассейне Нижнего и 
Среднего Приобья, но и освоили Северный Урал, отчасти Припечорье, Ямал и лесотундру 
между низовьями Оби и Енисея. На Крайнем Севере Западной Сибири и в тундре к западу от 
Полярного Урала стала складываться ненецкая (самоедо-юрацкая) народность. От Таза до 
Нижнего Енисея распространилась новая самоедоязычная общность — лесных и тундровых 
энцев. Отсюда самодийцы проникли и на Таймыр, где, смешавшись с местными палеоазиатами 
юкагирского ствола, образовали народность нганасан 
Но пожалуй, наибольшие переселения с широким освоением тайги и ассимилятивным 
внедрением в «палеоазиатско-юкагирское» население Восточной Сибири совершили тунгу-
соязычные группы пеших и оленных охотников на лося и дикого оленя. Перемещаясь в 
различных направлениях между Енисеем и Охотским побережьем, проникая из северной тайги 
на Амур и в Приморье, вступая в контакты и смешиваясь с иноязычными обитателями здешних 
мест, эти «тунгусские землепроходцы» в конечном итоге образовали многочисленные группы 
эвенков и эвенов и аму-ро-приморские народности. Средневековые тунгусы, сами овладевшие 
домашними оленями, способствовали распространению этих полезных транспортных животных 
среди юкагиров, коряков и чукчей, что имело важные последствия для развития их хозяйства, 
культурного общения и изменений в общественном строе. 
Наименее подвижными и в хозяйственных занятиях и в бытовой сфере оказались оседлые 
рыболовы и охотники за морским зверем в низовьях Амура и на Сахалине (нивхи), на Камчатке 
(ительмены), на Чукотке (эскимосы и береговые, «сидячие» чукчи). Однако и они не остались в 
полной изоляции от внешних культурных воздействий, переживая одновременно и внутренние 
социально-бытовые перемены. 
Необходимо особо подчеркнуть, что ко времени прихода русских в Сибирь коренные 
народы не только лесостепной полосы, но также тайги и тундры отнюдь не находились на той 
стадии социально-исторического развития, которую можно было бы считать глубоко пер-
вобытной. Социально-экономические отношения в ведущей сфере производства условий и 
форм общественной жизни у многих народов Сибири достигли довольно высокой ступени 
развития уже в 17 — 18 вв. Этнографические материалы 19 столетия констатируют 
преобладание у народов Сибири отношений патриархально-общинного строя, связанного с 
натуральным хозяйством, простейшими формами соседско-родственной кооперации, общинной 
традицией владения угодьями, организации внутренних дел и сношений с внешним миром при 
достаточно строгом учете «кровных» генеалогических связей в брачно-семейной и бытовой (по 
преимуществу религиозно-обрядовой и непосредственного общения) сферах. Основной 
социально-производственной (включающей в себя все стороны и процессы производства и 
воспроизводства человеческой жизни), общественно-значимой единицей социальной структуры 
у народов Сибири была территориально-соседская общность, внутри которой 
воспроизводились, передавались от поколения к поколению и накапливались все необходимые 
для существования и производственного общения материальные средства и навыки, 
общественные и идеологические отношения и свойства. Как территориально-хозяйственное 
объединение это могло быть отдельное оседлое поселение, группа взаимосвязанных 
промысловых стойбищ, локальное сообщество полукочевников. 
Но этнографы правы и в том, что в бытовой сфере народов Сибири, в их генеалогических 
представлениях и связях долгое время сохранялись живые остатки прежних отношений 
патриархально-родового строя. К числу таких стойких явлений следует прежде всего отнести 
родовую экзогамию, распространенную на довольно широкий круг родственников в нескольких 
поколениях. Существовали многие традиции, подчеркивающие святость и нерушимость 

родового начала в общественном самоопределении индивида, его поведении и отношении к 
окружающим людям. Высшей добродетелью считалась родственная взаимопомощь и 
солидарность даже в ущерб личным интересам и делам. В центре внимания этой родовой 
идеологии находилась разросшаяся отцовская семья и ее боковые патронимические линии. 
Учитывался и более широкий круг родственников отцовского «корня» или «кости», если, 
конечно, они были известны. Исходя из всего этого, этнографы полагают, что в истории 
народов Сибири отцовско-родовой строй представлял собой самостоятельную, весьма 
длительную стадию развития первобытнообщинных отношений, но в поле зрения письменных 
и этнографических источников он оказался уже в сильно модифицированном— упадочном или 
осложненном новыми социальными явлениями виде. 
Что же касается проблемы, предшествующей отцовскому роду материнско-родовой 
организации, то обоснование факта ее существования в Сибири носит характер гипотетической 
реконструкции на материале некоторых реликтовых явлений, которые могут быть истолкованы 
по моргановской схеме архаического материнского рода. Например, ссылаются на бытование у 
кетов, энцев и нганасан экзогамных норм, исключающих брачные связи с партнерами как 
отцовского, так и материнского счета родства. Эту билатеральность экзогамной системы 
некоторые авторы объясняют как сохранившееся свидетельство такой исторической стадии, 
когда на севере Сибири отцовский род еще не получил всех прав по отношению к своим 
членам, а материнский род еще не утратил прежних прав по отношению к потомкам своих 
членов, перешедших в другой род. Ссылаются также на старинный обычай поселения молодого 
мужа в семье его жены у юкагиров, эскимосов, ительменов, нивхов. У юкагиров известен 
старый порядок, при котором жених отрабатывал право взять жену в доме будущего тестя, а 
затем поселялся у него в качестве зятя. 
Однако все эти явления существовали в рамках промысловой общины с подчеркнутым 
преобладанием родства и норм обычного права по отцовской линии. Производственные и 
бытовые отношения между мужчинами и женщинами в семье и локальной общине строились 
на основе разделения труда по полу и возрасту. Значительная роль женщины в домашнем 
хозяйстве была отражена в идеологии многих сибирских народов в форме культа 
мифологической «хозяйки очага» и связанного с ним обычая «хранения огня» реальной 
хозяйкой дома. 
Следует, впрочем, учитывать, что используемый этнографами сибирский материал 
прошлых столетий наряду с архаикой показывает и очевидные признаки давнего упадка и 
разложения родовых отношений. Даже в тех местных обществах, где социально-классовое 
расслоение не получило сколько-нибудь заметного развития, обнаруживались черты, пре-
одолевающие родовое равенство и демократию, а именно: индивидуализация способов 
присвоения материальных благ, частная собственность на продукты промыслов и предметы 
обмена, имущественное неравенство между семьями, местами патриархальное рабство и 
кабала, выделение и возвышение правящей родовой знати и т. д. Эти явления в тех или иных 
разновидностях отмечены документами 17 — 18 вв. у обских угров и ненцев, сая-но-алтайских 
народов и эвенков. Этнография 19 в. обнаружила того же характера патриархально-общинные 
порядки на Нижнем Амуре и у северо-восточных палеоазиатов. 
Тюркоязычным народам Южной Сибири, бурятам и якутам в указанное время была 
свойственна специфическая улусно-племенная организация, сочетающая в себе порядки и 
обычное право патриархальной (соседско-род-ственной) общины с господствующими инсти-
тутами военно-иерархического строя и деспотической властью племенной знати. Царское 
правительство не могло не считаться с такой сложной социально-политической ситуацией и, 
признавая влиятельность и силу местной улусной знати, практически передоверяло ей 
фискально-полицейское управление рядовой массой сообщинников. 
Необходимо учитывать и то, что российский царизм не ограничивался только сбором дани 
— ясака с коренного населения Сибири. Если так обстояло дело в 17 в., то в последующие 
столетия государственно-феодальная система стремилась максимально использовать 
производительные силы этого населения, налагая на него все большие платежи и натуральные 
повинности и лишая его права верховной собственности на все земли, угодья и богатства недр. 
Составной частью экономической политики самодержавия в Сибири было поощрение торговой
и промышленной деятельности российского капитализма и казны. В пореформенный период 
усилился поток аграрного переселения в Сибирь крестьян из Европейской России. Вдоль 

важнейших транспортных магистралей стали быстро складываться очаги экономически 
активного пришлого населения, которое вступало в разносторонние хозяйственно-культурные 
контакты с коренными обитателями заново осваиваемых местностей Сибири. Естественно, что 
под этим прогрессивным в целом воздействием народы Сибири утрачивали свою 
патриархальную самобытность («самобытность отсталости») и приобщались к новым условиям 
жизни, хотя до революции это происходило в противоречивых и небезболезненных формах. 
Хозяйственно-культурные типы коренного населения Сибири. Это прежде всего формы 
хозяйственного и материально-бытового укла-даскотоводоз и земледельцев-татар лесо--
степной полосы Западной Сибири, тюркских народностей (тувинцев, хакасов, алтайцев
шорцев) Алтае-Саян, западных и восточных бурят Прибайкалья, восточносибирских ленско- 
алданскик) якутов. У всех этих народов к Периоду прихода русских скотоводство было развито 
значительно больше земледелия. Но с 18 в. земледельческое хозяйство занимает все большее 
место у западносибирских татар, распространяется оно и среди традиционных скотоводов 
южного Алтая, Тувы и Бурятии. Соответственно изменялись и материально-бытовые формы: 
возникали прочные оседлые поселения, кочевнические юрты и полуземлянки сменялись 
бревенчатыми домами. Впрочем, у алтайцев, бурятов и якутов долгoe время бытовали 
многоугольные срубные юрты с конической крышей, по внешнему виду имитирующие 
войлочную юрту кочевников. 
Традиционная одежда скотоводческого населения Сибири была сходна с центральноази-
атской (например, монгольской) и относилась к типу распашной (меховой и матерчатый халат). 
Характерной одеждой южноалтайских скотоводов была длиннополая овчинная шуба. Замужние 
женщины-алтайки (как и бурятки) поверх шубы надевали своего рода длинную безрукавку с 
разрезом спереди — «чеге-дек». Якутки тоже носили длиннополый меховой кафтан «сангыях», 
по покрою близкий алтайскому «чегедеку», но в отличие от последнего — с рукавами. 
Интересен высокий головной убор замужних якуток — «туосахта». Русская торговля в Сибири 
способствовала широкому распространению, особенно в 19 в., русских тканей и матерчатой 
одежды по русским народным образцам. 
Наибольший этнографический интерес представляют хозяйственно-культурные типы 
промыслового населения Севера — прямых потомков древних обитателей различных районов 
Сибири. Специфическими чертами отме-чен очень древний хозяйственно-культурный комплекс 
оседлых рыболовов низовий больших рек, а также ряда малых рек Северо - Восточной Сибири. 
Рыболовство в качестве основного занятия преобладало в бассейне Оби (у хантов, манси, 
селькупов), в нижнем течении Амура (у нивхов, ульчей, нанайцев), на Камчатке (у ительменов), 
а также у «пеших» коряков и эвенов Охотского побережья. Применялись различные способы и 
снасти круглогодичного рыбного промысла. Охота имела вспомогательное значение. Главная 
цель этого добывающего хозяйства — массовый улов, различные виды переработки рыбной 
продукции для текущего потребления и заготовки впрок. Обычно рыбу вялили и сушили, часть 
ее сохраняли в квашеном виде в ямах. Вытапливали рыбий жир и смешивали его с сушеной 
рыбой. Рыбьи кожи специально обрабатывались для изготовления одежды и обуви. 
С оседлым рыболовческим бытом были связаны такие элементы материальной культуры, 
как коллективные зимние землянки, наземные берестяные чумы и даже свайные «балаганы» 
(Камчатка) в качестве жилища, применение ездового (санного) собаководства. Обские ханты 
имели ткацкий станок для изготовления ткани из крапивных ниток. В 19 в. рыболовы низовьев 
Амура стали переходить к теплому наземному жилищу типа фанзы, а обские рыболовы — к 
бревенчатым юртам, отапливаемым пристенным камином — «чувалом». Все группы сохранили 
меховую долгополую одежду в качестве зимней и обыденной летней, но вместе с тем стали 
носить и покупную тканевую одежду. 
В обширной таежной зоне Сибири на основе древнего охотничьего уклада сформиро-
вался специализированный хозяйственно-кульТУрНЫЙ комплекс охотников -оленеводов, к 
которым относились эвенки, эвены, юкагиры, ороки, негидальцы. Промысел этих народов 
состоял в добывании диких лосей и оленей, мелких копытных и пушных зверей. Рыболовство 
почти повсеместно было вспомогательным занятием. В отличие от оседлых рыболовов 
охотники-оленеводы тайги вели кочевой образ жизни. Таежное транспортное оленеводство— 
исключительно вьючно-верховое. 
Материальная культура охотничьих народов тайги была полностью приспособлена к 
постоянным передвижениям. Характерный пример этого — эвенки. Жилищем у них служил 

конический чум, покрытый оленьими шкурами или выделанными кожами («ровдугой»), также 
сшитой в широкие полосы вываренной в кипятке берестой. При частых перекочевках эти 
покрышки перевозились во вьюках на домашних оленях. Для передвижения по рекам эвенки 
пользовались берестяными лодками, настолько легкими, что их без труда мог переносить на 
спине один человек. Превосходны эвенкийские лыжи: широкие, длинные, но весьма легкие, 
подклеенные шкурой с ноги лося. Старинная одежда эвенков была приспособлена к частой 
ходьбе на лыжах и езде верхом на олене. Эта одежда из тонких, но теплых оленьих шкур — 
распашная, с несходящимися спереди полами, грудь и живот закрывались своеобразным 
меховым нагрудником. 
Типичными оленеводами тундры являлись ненцы, оленные чукчи и коряки. В их хозяйст-
ве главную роль играло оленеводство, которое имело не только транспортное значение, но было 
основным источником средств существования. Охота и рыболовство имели лишь 
вспомогательное значение. 
Оленеводы тундры круглый год кочевали, передвигаясь со своими стадами с зимних 
пастбищ (у границ тайги) на летние (близ морского побережья), а осенью снова откочевывая к 
границам леса. Ненцы имели специальных пастушеских собак, которые помогали им собирать и 
охранять стадо от волков. Чукчи и коряки пастушеских собак не держали. В любое время года 
оленеводы тундры ездили на легких санках — нартах, запряженных 2—4—5 оленями. 
Материальная культура оленеводов небогата, но она удивительно приспособлена к ко-
чевому быту и к тяжелым природным условиям. Число предметов обихода сведено до 
возможного минимума. Жилищем ненцам служил разборный конический чум с остовом из 
шестов, покрытый оленьими шкурами. Посуда употреблялась деревянная, только для варки 
пищи приобретали у русских металлический котел. Одежда была исключительно меховая, в 
виде длинного мешка с рукавами и капюшоном, надеваемая через голову. В холодное время 
надевали малицу из оленьих шкур шерстью внутрь, а поверх — совик, или сокуй, из таких же 
шкур, но шерстью наружу. Обувью служили высокие меховые сапоги — пимы. 
Жилище кочевых чукчей и коряков — яранга — отличалось от конического чума ненцев 
тем, что остов ее сооружался из шестов различной длины и состоял из двух частей: нижней 
цилиндрической и верхней конической. Внутри яранги, покрытой сверху оленьими шкурами, 
устанавливался дополнительный полог — закрытое со всех сторон кубической формы 
помещение из оленьих шкур. Если ненцы отапливали чум открытым очагом (костром), то чукчи 
и коряки свою ярангу — плошкой с жиром, в которой горел фитиль из скрученной жгутом 
травы. 
Наконец, арктическими охотниками на морского зверя в Сибири были эскимосы, оседлые 
чукчи и коряки, жившие не в тундре, а на морском побережье Чукотки. Весь их хо-
хозяйственный цикл состоял в промысле тюленей (зимой и весной) и моржей (весной и летом). 
Морского зверя били гарпуном с поворотным отделяющимся наконечником. Зимою 
охотник подстерегал добычу у проделанных тюленем (нерпой) отдушин (отверстий) во льду, а 
весной и летом выходил на промысел в море на легкой лодке, состоящей из деревянного 
каркаса, обтянутого кожей. Для передвижения по суше использовались собаки, запряженные в 
нарты. 
Некогда приморские жители обитали в землянках, имевших ход сверху, через дымовое 
отверстие, но уже в 19 в. они стали сооружать яранги такого же типа, как и оленеводы 
чукотской тундры. Традиционная одежда тех и других была меховой, двухслойной: нижняя — 
шерстью к телу, верхняя — шерстью наружу; будучи нераспашной («глухой»), она надевалась 
через голову. 
Хотя хозяйственный строй, культура и общественные институты промысловых народов 
Севера отличались отсталостью, общий ход исторического процесса в различных районах 
Сибири резко изменили события 16 — 18 вв., связанные с появлением русских землепроходцев 
и включением в конечном итоге всей Сибири в состав Российского государства. Оживленная 
русская торговля и прогрессивное влияние русских поселенцев произвели значительные 
изменения в хозяйстве и быту не только скотоводческо-земледельче-ского, но и промыслового 
коренного населения Сибири. Уже к концу 18 в. эвенки, эвены, юкагиры и другие промысловые 
группы Севера стали широко использовать огнестрельное оружие. Это облегчило и количест-
венно умножило добычу крупных животных (дикого оленя, лося) и пушных зверей, особенно 
белки — основного объекта пушного промысла 18 — начала 20 в. К исконным промыслам 

стали добавляться новые занятия— более развитое оленеводство, использование тягловой силы 
лошадей, земледельческие опыты, зачатки ремесла на местной сырьевой базе и т. д. Вследствие 
всего этого изменялась и материально-бытовая культура коренных жителей Сибири. 
Духовная жизнь. Однако в бытовой жизни народов Сибири до самой революции сущест-
вовала и такая сфера, которая менее всего поддавалась прогрессивному культурному 
воздействию. Это область религиозно-мифологических представлений и различных 
религиозных культов. Наиболее распространенной формой верований у народов Сибири был 
шаманизм. 
Отличительной чертой шаманизма является вера в то, что определенные люди — шаманы 
— имеют способность, приведя себя в исступленное состояние, вступать в непосредственное 
общение с духами — покровителями и помощниками шамана в борьбе с болезнями, голодом, 
пропажами и прочими несчастьями. Шаман же обязан был заботиться об успехе промысла, 
удачном рождении ребенка и т. д. Шаманизм имел несколько разновидностей, 
соответствующих различным стадиям общественного развития самих сибирских народов. У 
наиболее отсталых народов, например у ительменов, шаманить могли все, и особенно старые 
женщины. Пережитки такого «поголовного» шаманства сохранились и у других народов; в 
частности, у чукчей наряду с наличием профессиональных шаманов существовали шаманские 
обряды, которые исполнялись главами семей во время семейных празднеств. 
У некоторых народов функции шамана составляли уже особую специальность, но сами 
шаманы обслуживали родовой культ, в котором принимали участие все взрослые члены рода. 
Такое «родовое шаманство» отмечалось у юкагиров, хантов и манси, у эвенков и бурят. 
Профессиональное шаманство расцветает в период распада патриархально-родового 
строя. Шаман становится особым лицом в общине, противопоставляющим себя непосвя-
щенным сородичам, живет доходами со своей профессии, которая становится наследственной. 
Именно такая форма шаманизма наблюдалась в недавнем прошлом у многих народов Сибири, 
особенно у эвенков и тунгусо-язычного населения Амура, у ненцев, селькупов, якутов. 
У бурятов шаманизм приобрел усложненные формы под воздействием буддизма, а с 
конца 17 в. вообще стал сменяться этой религией. Среди народов Алтае-Саян распространился 
тот же буддизм (в Туве), частью христианство (у хакасов и алтайцев), а в связи с ними 
появились новые верования (так называемый бурханизм — поклонение богу Бурхану). 
Западносибирские татары некогда исповедовали шаманизм, но с 16 в. он был вытеснен 
исламом. 
У народов Сибири существовали и другие формы религии, частью связанные с шаманст-
вом, частью бытовавшие отдельно от него. К категории таких самостоятельных верований 
можно отнести семейно-родовой культ. У нивхов культ медведя был чисто родовым культом, 
во время свершения которого шаману не дозволялось камлать. У ненцев существовало развитое 
шаманство, но изображения семейных духов-покровителей изготовляли и хранили главы семей. 
Известен также промысловый культ, состоящий в жертвоприношениях «хозяевам» при-
роды, духам-покровителям. Этот культ местами увязывался с шаманизмом, но чаще носил 
характер родового и даже индивидуального культа. Например, ненцы, приступая к промыслу, 
каждый в отдельности приносили жертвы «сядеям» — покровителям охоты и рыболовства. 
Царское правительство, начиная с 18 в., усердно поддерживало миссионерскую дея-
тельность в Сибири православной церкви, причем христианизация нередко проводилась 
принудительными мерами. К концу 19 в. большинство сибирских народов было формально 
крещено, однако их собственные верования не исчезли и продолжали оказывать немалое 
воздействие на мировоззрение и поведение коренного населения. 
В целом накануне Октябрьской революции большинство народов Сибири, особенно Се-
вера, продолжало оставаться в состоянии хозяйственной, социальной и культурно-бытовой 
отсталости. Хищнический российский капитализм, вторгшийся в жизнь этих народов, больше 
заботился об их безудержной эксплуатации, нежели о развитии элементарной образованности и 
культуры. 
Социалистические преобразования. Сразу же после установления Советской власти в 
Сибири возникло государственно организованное и поддержанное трудящимися на местах 
своеобразное направление перехода от патриархальной отсталости к социалистическим формам 
экономики и культуры, минуя капиталистическую стадию развития. 
Уже в 1922—1924 гг. были предприняты первые шаги по ликвидации отсталости народов 

Сибири путем развития потребительской кооперации, материальной помощи через го-
сударственные органы, ограничения неэквивалентной частной торговли и эксплуататорских 
элементов в натуральном производстве. В 1922 г. были образованы Бурятская и Якутская 
АССР, Автономная область алтайцев; в 1923 г.— Хакасская автономная область. 
Каждая автономия должна была объединить коренное население, выявить его силы и 
мобилизовать трудовые массы на строительство новой жизни в братском сообществе народов 
СССР. Автономия была наиболее удобной формой связи между Советской властью и 
национальностями Сибири. Она же сыграла важную роль в налаживании на местах школьного 
образования, культурно-просветительной и медицинской работы. С помощью центральных 
учреждений создавалась национальная школа, письменность, печать. 
В области материального производства развитие автономных единиц пошло по линии пе-
реустройства, кооперирования и укрупнения сельского хозяйства, по линии создания про-
мышленных очагов, улучшения всех видов транспорта и связи. В результате социалистического 
строительства Бурятия, Алтай, Тува и Якутия превратились в развитые промышлен-но-
сельскохозяйственные районы с высоким уровнем культуры коренного населения. Здесь 
возникло много новых городов и рабочих поселков. 
Труднее было поднять к новой жизни население глухих, удаленных районов тайги и 
тундры Крайнего Севера. Мало того, что это население вообще отличалось вековой отста-
лостью, в период империалистической и гражданской войн оно совершенно разорилось. 
Советское строительство у народностей Севера развернулось на 5—8 лет позже, чем в 
Центральной России. Первоначальная советизация Севера проводилась на основе террито-
риально-родового деления населения. Органами местного управления с 1926 г. становились 
родовые Советы, районные туземные съезды и исполнительные комитеты, которые должны 
были собрать воедино разрозненные части коренных народов, донести до них основные идеи 
советской национальной политики, обеспечить на местах власть народным массам при 
изоляции эксплуататорских элементов. 
Дальнейшим шагом советского строительства на Севере было создание национальных 
районов, а в 1929—1931 гг. — национальных (ныне автономных) округов: Ненецкого, Ямало-
Ненецкого, Ханты-Мансийского, Долгано-Ненецкого, Эвенкийского, Корякского и Чукотского. 
В ведении окружных руководящих органов, состоящих из представителей местных 
национальностей, оказались все стороны экономической и социально-культурной жизни, все 
рычаги социалистического воздействия на процесс преобразования традиционного образа 
жизни промыслового населения. В задачи округов входило социально-экономическое 
кооперирование и коллективизация охотников, рыболовов и оленеводов, сначала в форме ППО 
— простейших производственных объединений, а затем, с конца 30-х годов, в форме уставных 
колхозных артелей. В 60-х годах имело место массовое преобразование окрепших 
промысловых колхозов в государственные хозяйства—совхозы. Техническая реконструкция 
северного промыслового хозяйства потребовала специальной подготовки массовых кадров 
охотников, рыбаков и пастухов путем сочетания государственной общеобразовательной и 
профессионально-технической системы с традициями народной «школы» трудового 
воспитания и обучения. В различных отраслях общественного производства северных округов, 
по данным за 1970 г., было занято до одной тысячи лиц с высшим образованием и до четырех 
тысяч лиц с незаконченным высшим и средним образованием из коренных национальностей. 
Основная масса коренного населения северных округов (до 70% в 1970 г.) по своему 
социальному положению остается сельским. Тем не менее в среде северных народов 
развиваются процессы урбанизации, причем в настоящее время даже более быстрыми темпами, 
чем в целом по стране. Это выражается в том, что все большая часть северного населения 
непосредственно втягивается в процесс промышленного освоения местных природных ресурсов 
и в связи с этим совершает массовое переселение из промысловых поселений в новые города и 
поселки городского типа на территории округов и вне их пределов. Так, в 1970 г. среди ненцев 
северных округов горожане составляли 68% всех ненцев, среди чукчей — 62,6, среди хантов — 
66,5%. Миграция в города представителей северных народов связана в первую очередь с 
изменениями характера труда, условий жизни, образовательного уровня, развитием социально-
культурных ориентации и новых потребностей. Урбанизация определенной части народов 
Севера находится в тесной связи со степенью освоения широкими массами этих народов языка 
и культуры русских поселенцев в округах; она же, в свою очередь, способствует их взаимному 

сближению через участившиеся смешанные браки. 
О современном уровне общего образования народностей Севера можно судить по таким 
красноречивым данным: если в 1926 г. среди коренного населения было свыше 90% 
неграмотных, то к 1970 г. подавляющее большинство северян имело образование выше на-
чального, причем была заметна тенденция опережающего роста образовательного уровня 
женщин не только по доле имеющих более высокую степень образования (среднее специальное 
и частично высшее), но и по среднему числу лет обучения. В целом по Северу в настоящее 
время созданы все условия для осуществления всеобщего среднего образования через систему 
школ-интернатов на полном государственном обеспечении. 
Подготовку специалистов коренных сибирских национальностей успешно проводит 
широкая сеть средних специальных и высших учебных заведений как на местах, так и в других 
областях Сибири, Дальнего Востока и европейской части страны. 
Подъем образовательного уровня народов Севера сопровождается заметными сдвигами и 
в других сферах массовой социалистической культуры. За последние годы выросла и окрепла 
сеть местных клубных учреждений, киноустановок и библиотек, поднялся тираж местных газет, 
шире распространяются радиотрансляция и прием телевизионных передач. Культурная 
информация поступает к населению как на русском, так и национальных языках. Заметно 
выросла современная художественная литература. Издаются альманахи и книги на языках 
народов Севера. В их среде выросли известные всей стране ученые, писатели, поэты, деятели 
профессионального искусства. Новые стимулы и формы приобрело массовое народное 
творчество — танцевальное, певческое, поэтическое, художественно-прикладное. 
Современная Сибирь находится на стадии высокого подъема — не только через уско-
ренное и крупномасштабное индустриальное развитие, но и путем глубокой перестройки 
сельского образа жизни, а в целом благодаря расширению материального базиса и социально-
культурных средств и форм по-новому устроенного общественного процесса жизнедея-
тельности, в типических чертах представленного новой исторической общностью советского 
народа периода развитого социализма. 

жүктеу/скачать 1,82 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: