For the first time she thought seriously about clothes. Apart from
warmth, protection and propriety, what was the idea of clothes
exactly? […] Patently the idea was to express something through the
medium of shape and colour. But express what? Were clothes just
saying «Look!»? Money and sex seemed to be the main commodities
on offer here. Clothes could deny or affirm either of these. Mary specK
ulated what her own clothes might have to say on the topics of
money and sex. Could clothes express a lack of one and a simple
bafflement about the other? Yes, but that wasn't what clothes were in
business to do; that wasn't clothes' line; that wasn't what clothes were
keen on expressing.
Clothes were interested in other things, in
abundance and expertis.
Obliquely and perhaps inadvertently, clothes also did a third thing:
they told other people about the soul they encased by
dramatizing your
attempted lies about money and sex…
Martin Amis: Other People (1981)
93
При формировании индивидуальности цен
тральное место всегда занимают символы, будь то
распятие, английская булавка, используемая в каче
стве украшения для пирсинга, или национальный
костюм. Эти символы должны иметь определенное
значение и сообщать информацию о том, кто их
носит. К примеру, некоторые цвета стали ассоцииро
ваться с политическими симпатиями, как случилось с
анархизмом и комбинацией красного и черного. В
предшествующих общественных формациях, в част
ности в феодальном обществе, коды, содержавшиеся в
одежде, носили более стабильный характер и вполне
однозначно могли указывать на социальную идентич
ность. Однако в новейшие времена эта стабильность
практически исчезла, и одежда стала менее точным
показателем того, что за человек ее носит. С конца
XVIII века люди стали гораздо меньше украшать одеж
ду декоративными мотивами специфического значе
ния, а вместо этого придавали большее значение
фасонам и текстуре. Последнее привело к тому, что
одежда в меньшей степени демонстрировала иден
тичность ее владельца
130
. Однако и теперь мы судим о
человеке по его одежде. Если мы видим человека с
Впервые она задумалась об одежде серьезно. Не считая
сохранения тепла, защиты и правил приличия, в чем же
заключалась идея одежды? [...] Очевидно, идея эта состояла в
передаче чегоKто по средством формы и цвета. Но передаче
чего? Говорила ли одежда лишь: «Смотри!»? Деньги и секс, судя
по всему, были основными предложениями. Одежда могла
подтвердить либо отрицать их наличие. Мэри размышляла о
том, что ее собственная одежда могла бы сказать по поводу
денег и секса. Выражала ли она недостаток одного и
небольшие затруднения с другим? Да, но не это было
специальностью и предназанчением одежды, не это она
стремилась выразить. Одежда была заинтересована в
другом: в изобилии и компетентности. Косвенно и, вероятно,
неумышленно одежда выполняла и иные функции: она
рассказывала остальным людям о душе, которую она
скрывала за театром твоих попыток солгать
о деньгах и сексе…
Мартин Энис: «Другие люди» (1981)
не меньше словаря любого разговорного языка,
«поскольку он включает все виды одежды, причесок и
украшений, которые когдалибо были созданы».
Кроме того, в моде существует целый ряд диалектов,
интонаций, архаизмов, заимствованных слов, слен
говых выражений и пр. Аналогию с языком можно
продолжать и дальше. По словам Лурье, существует
пропорциональная зависимость между количеством
одежды, которая есть у человека, и способностью
визуального самовыражения, поскольку одежда – это
визуальный словарь индивида
132
. Поэтому человек со
скромным гардеробом мало может сообщить с помо
щью одежды, в то время как человек, находящийся во
власти моды и имеющий большой гардероб, в состоя
нии донести множество различных сообщений.
Однако весьма мало оснований полагать, что это в
действительности так. Большинство видов одежды
выражает столь мало, что даже большое ее количе
ство не будет достаточно информативным, так что
вряд ли можно приписывать среднестатистическому
моднику бo1льшую способность к визуальному сам
овыражению, чем, скажем, человеку, у которого одеж
ды не так много, но она указывает на его принадлеж
ность к отдельной субкультуре.
Лурье пытается также найти ряд эквивалентов
для «психологических речевых недостатков» во вне
шнем виде: человека, который всегда носит одну и ту
же одежду, «заикается», в то время как женщина, на
платьях которой постоянно присутствуют детские
рюши и банты, «сюсюкает как ребенок», яркие цвета
95
94
полным садомазохистским оборудованием, мы пред
ставляем себе его сексуальные предпочтения, а если
мужчина целиком одет по рисункам из альбома «Том
из Финляндии»*, можно сделать вывод, что он гомо
сексуалист. Если политический лидер носит военную
форму, легко предположить, что он представляет
сильную военную группировку или государство, и т.д.
Подобная одежда имеет явную символическую окра
ску, но картина усложняется, поскольку мода в одежде
массового производства заимствует элементы воен
ной униформы, фетишной одежды и одежды для голу
бых. Тем не менее эту одежду носят и люди, которые
совсем не идентифицируют себя с первоисточником
последней. И хотя определенная одежда несет в себе
однозначную информацию – по крайней мере, для
специфических групп, которые могут прочесть
содержащиеся в ней коды, – пожалуй, нельзя говорить
о том, что
вся одежда передает определенную инфор
мацию подобным образом.
Вероятно, самую экстремальную – и весьма не
убедительную – попытку рассмотреть одежду как
язык, мы находим у писательницы Элисон Лурье** в
книге «Язык одежды». Как утверждает Лурье во всту
плении к своей книге, если одежда – это особый язык,
то язык этот должен иметь свой словарь и свою грам
матику
131
. Лурье считает, что такой словарь по объему
*Том из Финляндии – финский художник Туоко Лакусен, который
еще в 1978 году начал рисовать картины мускулистых обнаженных
мужчин для полуподпольных гейклубов.
** Э. Лурье (р. 1926) – американский исследователь и писа
тельницароманистка.
тунец», сумка, которая заявляла: «Когданибудь я обя
зательно увижу НЛО», и юбка, сообщающая: «Моя
мама живет в Сакраменто, но мы часто говорим по
телефону»
136
. Совершенно очевидно, что одежда не
может сообщать подобную информацию.
Ролан Барт осуществил, возможно, самую амби
циозную теоретическую попытку рассмотрения
одежды как особого вида языка. Его книга, посвящен
ная системе моды, была издана в 1967 году, но начата
десятью годами ранее. После ее опубликования Барт
пришел к выводу, что его попытка не удалась. Книга
достаточно сложна для прочтения и кажется гораздо
объемнее, чем те 300 страниц, из которых она состо
ит. Барт решил изучить «систему моды», которую он
определяет как общность социальных связей и дей
ствий, необходимых для существования моды. Для
начала он выделяет три формы существования одеж
ды: 1) настоящая одежда, 2) представляемая одежда и
3) используемая одежда. Все эти три формы присут
ствуют в системе моды. «Настоящая» одежда – это
конкретная одежда, которая производится, «предста
вляемая» одежда демонстрируется в модных магази
нах, а «используемая» одежда – это та, которую поку
пают и носят. В своей книге Барт в большей мере
сосредоточился на «представляемой» форме,
поскольку именно ее показывают нам как потреби
телям. Мы видим одежду, которая уже продемонстри
рована и всегда имеет форму, диктуемую модой. Поэ
тому Барт настаивает на том, что «действительную»
одежду невозможно представить вне дискурса моды
97
96
по аналогии являются «криком», а бесцветная одежда
соответствует «возможности говорить только шепо
том»
133
. Такие аналогии не особенно убедительны, а
Лурье часто непреднамеренно дает повод для паро
дии, поскольку выражается слишком однозначно,
например, когда утверждает, что яркий галстук дол
жен выражать мужественность, а священник без гал
стука «символически кастрирован»
134
.
Вся книга Лурье построена на необоснованной
аналогии между одеждой и языком, и аналогии этой
придается чересчур большое значение, то есть одеж
да
Достарыңызбен бөлісу: |