Дом, дача, сад/пляж. Интересно, что понимания дома как родового
гнезда, где происходит взросление и мужание, у Кристиана нет. В его
отношениях с родителями отсутствует доверительность, тепло, воспоминания
раннего детства у Кристиана тоже отсутствуют – вероятно, о той же причине.
Пожалуй, это единственный герой Водолазкина, у которого, по сути, нет
детства. Для героев последующих романов дом – это в первую очередь
счастливое детство, как правило, связанное со старшими членами семьи: дед
Арсения в «Лавре», бабушка в «Соловьёве и Ларионове» и «Брисбене»,
родители Иннокентия и отец Анастасии в «Авиаторе». С уходом старшего
поколения и вылетом из семейного гнезда дом как место счастья, с которым
«связывала пуповина», для героев перестаёт существовать: домов в их жизни
будет много, но все они утрачивают своё «домовое качество» и становятся
«местом жительства» [20, с. 33]
У Кристиана изначально нет места, с которым он «связан пуповиной».
Любое жильё воспринимается им не более чем место жительства, как и
квартира, снятая для него родителями. Она находится на тихой мюнхенской
улице Зондремайерштрассе, являющейся продолжением Английского сада,
который был заложен в конце 18 века и, что важно отметить в контексте
исследования, является местом культурной и исторической памяти Мюнхена и
его жителей.
Итак, новая квартира – просторная, расположенная на двух этажах
изящного коттеджа – казалось бы, должна подтвердить статус Кристиана как
взрослого самостоятельного человека, но истинное взросление героя
произойдет не здесь, хотя в квартире протекает некоторая часть его
биографического времени. Именно здесь он знакомится с той сферой, которая
для него прежде не существовала, – последними новостями. Новости, пожалуй,
единственная нить, соединяющая его на тот момент с современностью. Всё
остальное – это прошлое, начиная с места, где он обитает, и заканчивая его
окружением.
Люди, окружающие Кристина в начале романа, – пожилые, вокруг него
нет ни одного молодого лица, ни одного сверстника. Даже человек, который
«открывает» мир новостей для Шмидта, его сосед Кранц, – старик, а место
альтернативной службы – дом престарелых. Переступая его порог, герой
испытывает чувство, похожее на страх молодости перед старостью: «Мне
почему-то подумалось, что … все престарелые этого дома … бросятся меня
тискать и потащат по муравьиному в самые свои глухие закоулки». [22, с. 22]
Интересно, что в романе дом назван Домом – так же, как Пушкинский Дом в
книге воспоминаний «Дом и Остров, или Инструмент языка» [20]. Дом стал
прощанием с детством и «положил начало моему знакомству с жизнью, о
которой я знал очень мало. Он познакомил меня со смертью, о которой я знал
ещё меньше». [22, с. 17]
Для Кристиана Дом становится материализованной историей каждого
отдельно взятого человека, поэтому, вероятно, отмечается предельный лаконизм
автора в описании помещений: они безлики, похожи на больничные палаты.
Дом в данном случае – просто серое панельное здание, собравшее под одной
крышей живую историю, воплощённую не в деталях интерьера, не в изысках
внешнего вида и внутреннего убранства, а в людях. Подопечные (как живущие в
нём, так и находящиеся на попечении персонала и проживающие в собственных
квартирах) – олицетворение прошлого, символ «старой Европы», прошедшей
через Вторую мировую войну, пережившей ужасы Холокоста и постепенно
умирающей, уходящей в небытие. Болезнь, дряхление, смерть – вот маркеры
Дома, а значит, и уходящей Европы.
Время в Доме как бы остановилось, оно подчинено привычному
распорядку: приём пищи, разговоры за столом – в основном воспоминания,
занятия по интересам, процедуры… «Единственным событием, случавшимся
там время от времени, была смерть его престарелых обитателей. Это были не
смерти, а именно смерть как постоянный признак этого заведения, как единый и
непрерывный, ему свойственный процесс. Поэтому, строго говоря, даже смерть
не являлась там событием, и время, лишённое для обителей Дома всяких
примет, незаметно переходило в вечность». [22, с. 109]
Здесь же вместе с Кристианом трудятся и люди среднего и зрелого
возраста. Самые яркие и «знаковые» герои – это фрау Хоффман, бывшая
модель, живущая для себя женщина лет пятидесяти, которая занимается с
жильцами рисованием; и Шульц, массажист, оказывающий старикам (обоего
пола) также и интимные услуги за определённую плату. Они, можно сказать,
олицетворяют ценности современной Европы и в прямом смысле пытаются
соблазнить Кристиана, который этому не чтобы не противится – он как будто
безучастно наблюдает со стороны за своим красивым двойником и ждёт, чем всё
закончится, однако ряд случайностей не даёт этому произойти.
За встречами и разговорами Кристиана с жильцами Дома явственно
слышен голос автора и его позиция по отношению к историческим событиям
как прошлого, так и настоящего.
Старики – это живая история, которая проходит через отдельно взятую
жизнь. Фиксируя их воспоминания, молодой Кристиан практически сливается
с ними, смотрит на прошлое их глазами.
Фрау Вольф и Сара – две ипостаси войны, две её жертвы. Хотя для фрау
Вольф жизнь и история никак не связаны (история, по её словам, «существует
только для того, кто хочет обращать на неё внимание» [с. 61]), и все её
воспоминания – это воспоминании о счастливой любви, о жизни с мужем, а для
Сары всё пережитое напрямую связано с историческими событиями, обоих
война отправила в вынужденное изгнание, лишила родных и, по сути,
настоящего и будущего. И обе, потеряв смысл существования, возвращаются в
Мюнхен. Обращает на себя внимание сходство в описании этих моментов на
уровне даже образного ряда: для каждой из них символ счастливого детства –
это Английский сад, и даже конкретно обозначенное место – старый бук, под
которым они обе, не зная друг о друге, играли в детстве.
Сара
Фрау Вольф
«Я вернулась не потому, что кого-то
здесь простила, но и не затем, чтобы
ежедневного стыдить немцев, как
это делают некоторые люди моей
крови. Я вернулась и не потому, что
эта страна чем-то меня особенно
привлекает; я не могу так сказать. Я
вернулась, как птицы возвращаются
в
свои
убогие
скалы,
как
возвращается бумеранг, понимаете?
Мне хотелось гулять по тем же
дорожкам Английского сада, по
которым до войны мы гуляли с
родителями,
видеть
здешнюю
мутную речку, которой так же, как
мне, безразлично, кто сейчас в этом
городе живёт». [22, с. 32]
«Сейчас я вернулась – непонятно
зачем, но вернулась. Вернулась из
какого-то упорства, словно хотела
кого-то переспорить. А спорить не с
кем. Я ждала возвращения пятьдесят
лет и не заметила, как оно потеряло
смысл. Иногда мне кажется, что я
осталась там». [22, с. 61]
«Фрау Вольф … окажется в
Достарыңызбен бөлісу: |