История русской литературы XIX века. Часть 1: 1795-1830 годы

которая едва прикрывает ее, Колеблемая дыханием ветра, Небрежно наброшена на тело… 
Хмель опоясывает ее и служит украшением рук… В руке ее легкий тирс»). Вся обстановка у 
Парни статична. Венера, богиня любви, изображена кокетливой девушкой: «Самая юная, 
однако, остановилась, позвала Миртиса (герой стихотворения, галантный пастушок – В.К.)  и 
устремилась вдруг под тень соседнего леса». Но кокетливость эта слишком суха: «Ее 
небрежность, ее нагота, ее томные глаза, ее улыбка обещали любовные наслаждения и 
исступление сладострастия». В описании влюбленных французский поэт тоже холоден. «Ее 
уста, смеющиеся и свежие, предлагают устам пастуха красочный плод винограда». Парни 
заканчивает эпизод характерной перифразой: «девушки цимбалами утомляли эхо гор». 
В стихотворении Батюшкова воссоздано любовное преследование «на празднике 
Эригоны». Поэт придал эпизоду характер ритуального языческого действа. Статике Парни 
Батюшков противопоставил динамику погони, экстаз любовного чувства. Они, с точки 
зрения Батюшкова, характеризуют античное языческое мироощущение. У героев – 
«пылающи ланиты Розы ярким багрецом», героиня «неистова», ее страсть «В сердце льет 
огонь и яд!». Любовный эпизод у Батюшкова – не статуарная зарисовка, а динамичная и 
живописная картина «вакхического» бега, увенчанного победой юноши: 
Эвры волосы взвивали, 
Перевитые плющом; 
Нагло ризы поднимали 
И свивали их клубком. 
Поэт счел необходимым внести в стихотворение отсутствующие у Парни признаки 
движения («Жрицы Вакховы текли», «Жрицы Вакховы промчались»). В этом динамичном 
духе Батюшков изменил и концовку: стихотворение заканчивается танцем девушек, которые 
бегут мимо влюбленных с ритуальным «воплем»: 
Жрицы Вакховы промчались 
С громким воплем мимо нас; 
И по роще раздавались 
Эвоэ!  и неги глас! 
И в этом стихотворении Батюшков ослабляет чувственность, вводя славянизмы 
(«текли», «ризы», «ланиты») и слова в старом значении («нагло» – внезапно; ср.: «наглая 
смерть»). Поэт передал неумолимое торжество неукротимой страсти, целиком охватившей 
человека. Благодаря энергии движения, живописной красочности и пластической 
рельефности («Стройный стан, кругом обвитый Хмеля желтого венцом…») стихотворение 
Батюшкова затмило французский текст. Это отметил Пушкин, написав о нем на полях 
«Опытов…» – «лучше подлинника, живее»42. 
Батюшков часто рисует вымышленные театральные сценки, красочные и живые. При 
этом слова, употребляемые им, как и у Жуковского, играют своими предметными и 
метафорическими значениями. Слово «хмель» и «Вакханке» – не только атрибут богини 
любви, но и пьянящая радость; слово «роза» – не только обозначение цвета «ланит», но и 
роскошь наслаждений, расцвет жизненных сил, всесилие страсти43. Все стихотворение 
42 Анализ стихотворения также см.: Гуковский Г.А Пушкин и русские романтики. М., 1965. С. 102–103; 
Семенко И.М.  Поэты пушкинской поры. М., 1970. С. 34–37, 55–56; Она же. Батюшков и его «Опыты». В кн.: 
Батюшков. Опыты в стихах и прозе. («Литературные памятники»). М., 1977. С. 451–453. 
43 Этот принцип поэтического употребления сохранится у Батюшкова до конца его творческого пути. 
Например, в стихотворении «К другу», написанном в 1815 г., есть строфа: 
Но где минутный шум веселья и пиров? 

говорит об упоении жизнью и земными чувствами. Так Батюшков украшает чувственность, 
возвышая ее духовно. Сюда же относятся и античные реалии, призванные придать 
праздничность переживаниям и создать атмосферу гармонии, непосредственности, 
эпикурейской беспечности и мудрости. 
Было бы ошибочно думать, что Батюшков сосредоточен исключительно на любви. Эта 
страсть представляется ему, конечно, одним из самых гармоничных и прекрасных 
проявлений души, но любовь у Батюшкова всегда духовна и не мыслится им вне простых и 
естественных свойств и переживаний личности. Она сопряжена с добром, отзывчивостью, 
чуткостью, бескорыстием. Она свободна и не знает расчетов. 
Утверждая гуманные и прекрасные идеалы, Батюшков не мог не задумываться об их 
скоротечности и гибели. В его стихотворениях передана и грусть об исчезающей юности, о 
блекнущих и увядающих цветах весны, символизирующей расцвет природы и жизни. Порою 
эти мотивы омрачают, как в стихотворении «Веселый час», иногда же они выливаются в 
горькую эпитафию-элегию, как в прекрасном антологическом стихотворении «Надпись на 
гробе пастушки», где героиню не пощадил грозный и жестокий удар судьбы, и она умерла 
«на утре дней», едва успев насладиться жизнью. Смерть возлюбленной («На смерть Лауры») 
может означать для героя гибель сладких обольщений жизни («И все с Лаурою в минуту 
потерял!»), а может рождать мужественную печаль («Вечер»), исторгающую звуки лиры и 
силой песнопений вызывающую дорогую тень. 
И все-таки скорбные настроения не могут отменить пережитых земных радостей. В 
стихотворении «Привидение» герой, предчувствуя близкую кончину, воображает себя 
умершим. Что же он обещает своей возлюбленной? Да ту же верность, что на земле, ту же 
нежность, ту же привязанность, то же очарование ее совершенством и то же блаженство, 
которое им было испытано. И только непереходимость грани между смертью и жизнью («Но, 
ах! Мертвые не воскресают») вызывает в нем глубокое сожаление. Однако в стихотворении 
«Элизий» Батюшков преодолел и эту трудность: сам «бог любви прелестной» провожает 
любовников в Элизий. Этот спокойный, плавный переход из мира живых в царство 
блаженных праведников совершается без трагедийных изломов, катаклизмов, столь же 
естественно, как жизнь и смерть. Любовь, начавшаяся «здесь», на земле, с еще большей 
силой, с новой энергией расцветает «там», и ей вновь сопутствуют красота, духовность, 
поэзия. 

жүктеу/скачать 2,98 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: