И наоборот
Вам также не следует заранее предполагать, что вы известны тем
людям, которые сидят перед вами в зале. Ширли Повичу, ведущему
рубрики The Washington Post, лауреату многих премий и отцу работающей
на телевидении Мори Пович, пришлось убедиться в этом на собственном
опыте.
Ширли, ортодоксальный еврей и тем не менее один из известнейших
людей Вашингтона, был приглашен выступить на собрании еврейской
организации B'nai B'rith. Начал он с того, что, будучи евреем, заявил в
аудитории, заполненной одними евреями, следующее:
— Я рад быть здесь сегодня вечером, поскольку так или иначе среди
моих лучших друзей есть евреи…
Аудитория застыла в напряженном молчании, оскорбленная этим
бестактным штампом. Ширли сразу же осознал причину: никто не
объяснил слушателям, что он тоже еврей. И он поспешил добавить:
— …и в их числе все мои родственники.
На следующий день он рассказывал своим коллегам в Post:
— Это был миг божественного озарения. После этого я мог делать с
ними что хотел.
Против шерсти
Иногда успеха можно добиться, сказав аудитории нечто такое, чего
она никак не ожидает услышать.
Однажды я выступал перед аудиторией, состоящей из прокуроров и
начальников полицейских подразделений. Все началось с того, что мне
позвонил покойный Дик Герштейн, который много лет занимал в Майами
должность городского прокурора, и сказал:
— Ларри, у меня большая проблема. У нас в городе одновременно
проходят два больших съезда служащих правоохранительных органов —
Ассоциации городских прокуроров и Международной ассоциации
полицейских командиров. Оба съезда заканчиваются в один и тот же
воскресный вечер, и решено отметить это событие общим ужином в
«Фонтенбло».
— Ив чем же твоя проблема? — спросил я. Он ответил:
— Моя проблема в том, что мне нужно сгладить впечатление от речи
оратора, который на этом ужине произнесет заключительное слово нашего
съезда. Это Фрэнк Салливан, председатель комиссии по преступности
штата Флорида, а он худший оратор в мире. Ты не сможешь выступить
после него?
Я попытался возразить, сказав, что никто не знает, кто я такой. Но Дик
на это ответил:
— Мне нужно, чтобы кто-нибудь разбудил собравшихся после того,
как Салливан их усыпит. Не беспокойся, я тебя представлю в самом
лучшем свете.
Придя на ужин, я обнаруживаю, что Дик не преувеличивал. Салливан
что-то монотонно бубнит, и от всех его слайдов, таблиц и графиков нет
никакого проку. От его выступления весь зал, все две тысячи
присутствующих клонит в сон, в том числе и его собственную жену.
Я, впервые в жизни облачившийся в смокинг, сижу за первым столом
и наблюдаю, как все эти прокуроры и полицейское начальство в мундирах
клюют носом. Выступление Сал-ливана длится полчаса. Когда он
заканчивает, все встают и собираются уходить.
Видя это, Дик впадает в панику. Он подскакивает к микрофону на
трибуне в середине первого стола и поспешно заявляет:
— Прежде чем вы разойдетесь, послушайте моего хорошего друга
Ларри Кинга.
Вот тебе и «в самом лучшем свете»!
Теперь паника охватывает уже меня. Публика никогда обо мне не
слышала. Две тысячи людей только что выслушали самое бездарное
публичное выступление в истории англоязычного мира, они устали и хотят
поскорее отсюда смыться.
Я подхожу к микрофону и говорю нечто такое, чего никогда не сказал
бы сегодня, когда преступность стала такой грозной проблемой,
вызывающей всеобщую тревогу. Но это было тридцать лет назад. С
большим чувством я произнес:
— Леди и джентльмены, я радиожурналист. Мы на радио
придерживаемся принципа справедливости. Это называется «кодекс
равного времени», и я всем сердцем убежден в правильности этого
принципа. Мы только что слышали выступление Фрэнка Салливана против
преступности. В соответствии с принципом справедливости я сейчас
выступлю в защиту преступности.
Все замирают. Тишина такая, что слышно, как падает шерифская
бляха. Внимание приковано ко мне, только теперь мне нужно придумать,
что говорить дальше. И я спрашиваю:
— Кто из присутствующих желает жить в Бьютте, штат Монтана?
Никто не поднял руки. Я продолжил:
— Город Бьютт, штат Монтана, имеет самый низкий уровень
преступности в западном мире. В прошлом году в этом городе не было
совершено ни одного преступления. Но никто не хочет туда ехать.
Затем я задал еще два риторических вопроса:
— Какие города в Америке привлекают больше всего туристов? Нью-
Йорк, Чикаго, Лос-Анджелес, Лас-Вегас и Майами. В каких городах
Америки самая тяжелая криминогенная ситуация? В Нью-Йорке, Чикаго,
Лос-Анджелесе,
Лас-Вегасе
и
Майами.
Отсюда
можно
сделать
однозначный вывод: преступления — это туристический аттракцион. Люди
едут туда, где больше преступность.
Жена Салливана просыпается, а я продолжаю:
— Если подумать, у преступности есть и еще одно большое
достоинство: она увеличивает приток денег в местные увеселительные
заведения. Преступники не платят налогов федеральному правительству.
Букмекер, живущий в городе, идет в ресторан в этом же городе, и его
деньги никуда не уходят.
Я уже сам начинал верить в то, что говорю. А потом я наношу
завершающий удар:
— И вот еще что. Если мы послушаем мистера Салливана и обратим
внимание на его таблицы и графики и воплотим его идеи в жизнь, то
искореним в Америке преступность. И к чему это приведет? Все
присутствующие в этом зале останутся без работы.
Начальник полиции Луисвилля, штат Кентукки, по всей видимости
обладающий, несмотря на свою профессию, чувством юмора, вскакивает
на ноги и спрашивает:
— И чем же мы можем этому горю помочь?
Моя речь не была шедевром риторики, но я сумел расшевелить
сонную публику, сказав нечто диаметрально противоположное тому, что
мои слушатели ожидали услышать. И опять-таки мне помогло чувство
юмора.
А если вспомнить более серьезный случай, я однажды видел, как
губернатор Марио Куомо заставил переменить мнение своих слушателей
— также работников правоохранительных органов, но на сей раз ему помог
не юмор, а красноречие.
Несколько лет назад я председательствовал на торжественном обеде
для шерифов Нью-Йорка, где выступал губернатор Куомо. Во время обеда
я обратился к нему с вопросом:
— О чем ты собираешься сегодня говорить, Марио? Мне нужно это
знать, чтобы сказать присутствующим, когда я буду тебя представлять.
Куомо отвечает:
— Я буду выступать против смертной казни. Я ему на это говорю:
— Отлично придумано, Марио! В этом зале тысяча шерифов, все они
за смертную казнь, а ты хочешь сказать им, что ты против. Они от тебя
будут просто без ума!
И самое интересное — они действительно были от него без ума. Когда
он сказал этой тысяче шерифов, сидевших в зале, что он против смертной
казни, и потом объяснил почему, ему удалось склонить их на свою сторону
— исключительно благодаря своему дару красноречия, эмоциональному
накалу выступления и исчерпывающему знанию аргументов как своих
единомышленников, так и их противников.
Куомо отличается завидным красноречием, и любой оратор может
извлечь из его тогдашнего выступления два урока.
Первый — это важность подготовки. Куомо знал свою аудиторию и
сумел показать ей, что его позиция по вопросу о смертной казни глубоко
продумана и опирается на исчерпывающее знание вопроса.
Второй урок — значение эмоциональности выступления. Куомо
вполне мог подстраховаться и выбрать не такую острую тему; именно так
поступили бы на его месте многие политики. Вместо этого он выбрал
предмет, который его глубоко волновал, а эмоциональность придала силы
его доводам…
|