Литературная, культурно-просветительская газета башил (декабрь), 2011

 Литературная,                                                              культурно-просветительская газета                      башил (декабрь), 2011

№

5

Л и т е р а т у р н а я

Выходит на русском, карачаево-балкарском языках

Джырчы Сымайыл

Исмаил Семенов

«Беседовал

со всем

подлунным

миром я...»

1891 - 1981

ДЖЫРЧЫ СЫМАЙЫЛ –

ХАЛКЪ АТАГЪАН АТ

Чыкъдым кёклеге учунуб, учуб,

Мийикден къараб, дунияны кёрдюм,

Мен эшитмеген таууш къалмады,

Джашаугъа: «Сейир-тамаша!» – дедим.

Манга келгенед аллай бир кёзиу: 

Джумлай аламгъа айтдым сёзюмю,

Къарачай тилни сыйлы этдирдим,

Къарачай джырны кенгнге эшитдирдим.

Алай не келсин – джазыу буюрду,

Учхан къанатым, сыныб, къуюлду,

Бош ышаннганем джазыу джибине,

Тёнгереб тюшдюм аякъ тюбюне.

Мен – шайтан джелде бурулгъан зыгъыр,

Джазыу тирменде эзилген бюртюк…

Къыйыным – халал, кесим а – харам,

Бырнак этдиле кючлюле тюртюп.

Бир кёл басханым – джап-джангыз бир зат:

Джырчы Сымайыл – халкъ атагъан ат,

Ёлюп кетсем да, ол атым къалыр,

Халкъ ауузунда джырым сакъланыр.

У 

каждого народа есть бес-

смертные  имена,  став-

шие символами националь-

ной культуры: у русских – это 

Пушкин, у грузин – Руставе-

ли, у балкарцев – Кязим… 

Такое явление культуры, та-

кая национальная гордость 

для карачаевцев – Исмаил 

Семенов. …О, это был изу-

мительный старик! Он был из 

плеяды древних пророков. А 

еще сильнее он напоминал 

мне могучего предводителя 

нартов из вашего эпоса, ко-

торого не смогли сломить ни 

годы борьбы многоголовыми 

чудовищами, ни другие испы-

тания судьбы. Вообще, с это-

го великого старца достой-

но было бы  изваять скуль-

птуру нарта, рожденного из 

звездного камня, посланно-

го самим Небом на Землю 

на борьбу со злом, ставшего 

олицетворением добра, му-

жества и мудрости. Его пес-

ни, как и сам он, были отра-

жением Великой Горы. Эль-

брус вставал перед глаза-

ми  во всем величии, когда 

он пел о нем. И в его голосе 

было столько силы, красоты, 

обаяния, что, даже не пони-

мая, не зная карачаевского 

языка, можно было слушать 

его часами. Я был заворожен 

его манерой исполнения соб-

ственных песен. В свое вре-

мя он стал победителем в 

состязании народных певцов 

(акынов и ашугов) всего Со-

ветского Союза. И он не мог 

не победить. Нет, он поразил 

меня, даже сам Гомер меня 

не удивил бы больше, на-

верное, встреть я его сегод-

ня. Гёте говорил: «Для того 

чтобы понять поэта, надо по-

бывать на его родине». Ког-

да  я  вижу  высокие  белые 

горы, летящие горные пото-

ки, устремленные вверх со-

сновые леса, - всегда вспо-

минаю великого певца Кара-

чая – Исмаила Семенова.

Давид КУГУЛЬТИНОВ,

народный поэт Калмыкии,

 лауреат Государственных 

премий

2

Литературная Балкария и Карачай

№ 5, башил (декабрь), 2011

«Находить утешение в вере – 

мое спасение...»

У индийского племени квакутов существо-

вало правило – человек, взявший долг, от-

давал в залог свое имя. До его возвращения 

оставался безымянным, как бы переставшим 

на время существовать. Думая об Исмаиле 

Семенове, вспоминаю этот обычай, в кото-

ром и метафизика, и метафора, и реальность. 

Наш долг перед его Словом, Светом, Судьбой 

столь безмерен, опустошителен, необъясним, 

что его возвращение включает в себя многое...

Да,  в  истории  мировой  культуры  гении 

очень часто оставались не услышанными 

своими современниками, которые свою глу-

хоту и близорукость передавали еще и своим 

потомкам. Но и в столь повторяемом прави-

ле на этой земле опыт Исмаила Семенова ис-

ключителен. Неизменно и другое – как насле-

дие каждого гения, его наследие непременно 

встретится и встречается со «счастьем вос-

крешения».

Одно из последних его стихотворений «Мно-

го испытано боли было при жизни» – откры-

тое завещание с требованием и мольбой услы-

шать его голос. Невозможно поверить, что их 

произносит 100-летний старик, который при-

нял на себя испытания «века-волкодава», ста-

рик, которого обрекли на немоту, вложили в 

руки тяжелую плиту из людской злобы, тру-

сости, химер. А у него вопреки всему «не ока-

менело сердце, ухватившись за истину свою. 

Благодарю Аллаха – мелкой не стала надеж-

да моя, Знаю – мою жизнь, меня спасет слово 

мое». Уверенность, достоинство, сила в этом 

стихотворении обогащены тем, что автор знал 

– «что есть спасение, что подлежит спасению 

и как совершается спасение». От этого зна-

ния – сила прощать, оплакивать, понимать, 

возрождаться.

Всегда сидел на правом плече у Исмаила Се-

менова ангел белый. Он омывал его откры-

тую рану, любуясь отвагой, красотой души, 

которая спасала все, что было ценным для 

нее, одаривая новой силой.

С 1940 года Семенов не печатался. Умер 

поэт в 1981 году. 50 лет – ничем не нарушае-

мое общественное одиночество. Когда думаю 

об этом – озноб, поскольку это непосильное 

истязание многократно усиливалось тем, что 

«воля предназначения» у него была, на мой 

взгляд, определяющей. О том, что он полно 

осознавал свое задание, свою миссию, гово-

рят ряд стихотворений – «Певец Исмаил», 

«Утешаю себя», «Я сын Трама Семенова» и 

т.д. Поэтическая констатация «Я  – голос Ка-

рачая», конечно, внеоценочна. В ней только 

определена сущность собственного предна-

значения и мера его осознания.

Если бы он был только лириком, подхвачен-

ным жаждой самовыражения и художествен-

ным даром, такая пытка немотой изматывала 

бы, опустошала. А здесь скорбь более сокру-

шительная. Отсеченный от мира, изъятый, 

заглушенный ирреальными мегафонами, его 

голос искажал, принижал, обесцвечивал го-

лос Карачая. Зло, преследующее его, пресле-

довало прошлое и будущее его народа, погру-

жая его настоящее в антижизнь. Вниматель-

ное прочтение Семенова приоткрывает эту 

его скорбь. Спасала от безумия, слома его ин-

дивидуальная религия, которую невозможно 

обхватить традиционным исламом. Опреде-

ляющим в миропонимании, в стиле самовы-

ражения и самосохранения, думается, было 

его религиозное чувство. Первично оно. И без 

осмысления состава, структуры его «гена ре-

лигиозности», его своеобразия, понимание 

сущности, личности и творчества поэта будет, 

на мой взгляд, особенно усеченным и невер-

ным. Органично сцеплен этот ген с природ-

ным заданием великого национального поэ-

та – отражать лик народа, его воспоминания 

о себе, его непроясненные, неосознаваемые 

силы и слабости, его любовь, его радость. И, 

конечно, – 

 

…Если только он

Есть нерв великого народа,

Не может быть не поражен,

Когда поражена свобода.

                            (Я. Полонский)

Исмаил Семенов был таким «нервом», и 

свобода на всем его пути была не только по-

ражена, а замурована.

«Чтобы понять слова твои, нужен был сло-

варь твой. А его не было...» – в эту фразу вну-

ка Семенова, Ракая, вложено много. Нет и не 

будет такого Словаря, в котором он услышал 

и воссоздал души птиц, листьев, ночи,  дождя, 

человека, народа. Как каждое новое, художе-

ственное, единственное явление, и Семенов 

обречен на то, что те, кто будут обращаться 

к его слову, будут слышать свое и изобретать 

свой перевод из его Словаря. С подлинником 

эти усилия, видимо, будут иметь немного со-

впадений. Осознавая это, преодолевая расте-

рянность перед светом поэзии и судьбы Семе-

нова, я осмелюсь тезисно обозначить конту-

ры и своего перевода. Оправдание – любовь 

к его слову, необходимость понять – как, от-

куда, куда и зачем...

«СПАСЕТ МЕНЯ

               СЛОВО МОЕ»

«На каждый звук

и мысль встает…»

«Джырчы» – «Певец» – одно из самых устойчи-

вых, неизменных определений поэта, и частично 

оно верно. С оговоркой: все великое в поэзии – пес-

ня. Мыслитель Т. Карлейль настаивал: «Поэт тот, 

кто думает музыкальным образом, и я воздаю Дан-

те величайшую похвалу, когда говорю, что его «Бо-

жественная комедия» представляет собой во всех 

смыслах неподдельную Песнь!» Этими словами 

можно определить творчество Семенова. Точно, 

веско – Песнь! 

Богатое 

и 

уникальное 

музыкально-

этнографическое наследие карачаево-балкарского 

народа, к сожалению, скупо и фрагментарно иссле-

довано. Но обнаружить в нем произведение, сопо-

ставимое по силе ритмики, объемности музыкаль-

ной мысли, подчиняющих в «Минги-Тау» Семено-

ва, думается, невозможно. И одно то, что это про-

изведение воспринималось массовым сознанием 

как элемент народного творчества, свидетельству-

ет об уровне разработанности музыкальной этни-

ческой культуры и уверенности народа в возмож-

ности создавать и такие композиторские шедевры 

безымянными сказителями. Но, несмотря на эту 

составляющую, рассматривать это произведение 

как пример народного, традиционного «джыра», на 

мой взгляд, огорчительное заблуждение. Традици-

онная народная песня, прекрасная и проницатель-

ная, остается одной из песен в ряду песен других. 

При всей мощи, богатстве, уникальности инсти-

тута народных певцов в Карачае уже в раннем твор-

честве Семенова «традиционный джыр» обновлен и 

отличен. «Минги-Тау» – единственен. Он навсегда 

стал национальным символом, гимном, автографом 

народа, и то, что вылепил, угадал их еще молодой 

человек, свидетельствует и о редком поэтическом 

даре, и о предназначении этого дара. Преобладает 

в нем один из значимых музыкальных элементов  

– восхваления. Идеи и образы музыки выполняют 

мощную гимническую функцию – они обязывают 

выпрямиться. Обещают победу и праздник. Провоз-

глашают, что они честно завоеваны и заслужены. 

Движение, сила ритма, его рисунок, звуки выстра-

ивают подлинный национальный символ и гимн. И 

в первую очередь, думается, «Минги-Тау» – инди-

видуальное музыкальное произведение. 

Более сложна и парадоксальна художественная 

логика И. Семенова, соединившего такую музы-

ку с самим текстом. Вербально Минги-Тау дается 

как портрет живого, непредсказуемого и дорогого 

человека, с которым кровное родство. Во что одет, 

каким бывает в гневе, как умеет любить. Он обра-

щается к Эльбрусу не как к «обиталищу богов», 

«воплощению космоса», «Мировой горе» и т.д., а 

как к человеку, который:

Когда небо сердится,

Ветрами своими раскачивает твой подол.

Ты подбадриваешь, сам себе говоря:

Меня сильней нет…

С благодарностью к нему:

Ты вовремя нам напоминаешь,

Что нельзя забывать о зиме...

С просьбой:

Если не будешь милосердным,

Народ твой растеряется...

С согласием:

К тому, кто неподготовленным к тебе

                                               направляется,

Бываешь очень беспощаден...

Право имеешь. Вскользь – прекрасна ты, един-

ственна ты, –  не с чем сравнить. Но взгляд любова-

ния редкий, и это взгляд горца, который живет ря-

дом с горой. И простые слова, вмещая в себе много 

конкретных подробностей и единичных гипербол, 

раскрывающие образ Эльбруса, гармонично соче-

таются с гимнической музыкой. Вместе  – текст и 

Исмаил Семенов с сыном Азретом

Литературная Балкария и Карачай

№ 5, башил (декабрь), 2011

3

«То, что я увидел этот мир – 

мое предназначение»

музыка – торжественная великая Песнь. Песнь  «Акъта-

макъ». В ней и сюжет, и состав, и тайна – поэзия, ее но-

визна, осязаемость. Помню удивление и ликование, ког-

да впервые прочитала поэму в 1996 году. П. Успенский, 

один из достойных учеников суфия Гурджиева, потрясен-

ный замыслом, красотой мавзолея царицы Мумтаз-Махал, 

воздвигнутый супругом после смерти своей жены, кото-

рый, кстати, воздвигали строители-суфии, писал о том, 

что взгляд на мавзолей рождал новую реальность, По-

вседневность преобразовалась… Вместо знакомой  – от-

крылась реальность другая. При чтении поэмы Семенова 

было аналогичное чувство – несколько миров одновре-

менно. Внешнее совпадение – оба памятника воздвига-

лись во имя любви, и в несмирении со смертью в любви. 

В воплощении – неисчерпаемость художественных смыс-

лов, обновление замысла – воплотить невоплотимое, от-

чеканить душу, подняться над землей, потому что небо 

– в душе. В поэме, заметим, неоднократно звучит глагол 

«строю», выражая отношение Семенова к этому произ-

ведению, впрочем, и другим, как словесному строитель-

ству. В «Акътамаке» он – виртуозный зодчий. 

В поэме мета гения в качестве поэтической речи. Язык 

– и сюжет,  и волшебство, которые подчиняют, колдуют, 

преображают. И этот «феномен языка» в его творчестве 

– тема отдельных исследований. 

Все немногие интерпретаторы Семенова (а по ряду сви-

детельств и сам поэт) считают его суфием. «Акътамакъ», 

на мой взгляд, также один из уникальных поэтических 

шедевров в столь богатой и великой суфийской литера-

туре. К этой прозрачной и лабиринтной поэме существу-

ет свой «мастер-ключ»  – не просто его обнаружить....

Суфизм, именуемый мистической традицией в исла-

ме, сопровождают в трактовке столь же метафизические 

определения, но есть ряд конкретных дефиниций. Одна 

из особенностей суфизма – он очень разный и подвержен 

весьма серьезным изменениям в зависимости от специ-

фики культурного опыта того, кто обращен к нему. Ду-

ховное же бытие великого национального поэта Семено-

ва, связанного с ним, существенно преображает это уче-

ние (вновь – серьезная, увлекательная, айсберговая тема).

В творчестве Семенова, в модели его отношений со 

временем, человеком, самим собой можно обнаружить 

наиболее значимые четыре стадии суфизма. Это дорога, 

пройденная другими, и тропа, по которой каждый про-

ходит впервые. Тропа  – в пустыне. Нужен либо прово-

дник, либо путник должен твердо знать – куда, как и за-

чем он идет. Это личностное постижение истины, спря-

танной в пути по двум разным дорогам, и, наконец, об-

ретение в своем путешествии такого знания, опыта, что 

они подводят к великой и ясной мудрости. Освещает путь, 

ведет в этом странствовании любовь. 

В такой последовательности Семенов эти дороги про-

шел. Остальное –  всесильное время, место и Поэт. И от-

сутствуют зафиксированные закономерности. А в анали-

зе его творчества они зачастую преобладают. Так, в су-

ществующих немногочислен-

ных работах о нем наиболее 

часто употребляемые катего-

рии – фольклорность, народ-

ность, мифопоэтичность, ко-

торые, конечно, присутству-

ют в его поэтике. Но…

Когда У. Фолкнер утверж-

дает, что «национальная ли-

тература не может быть рож-

дена фольклором, хотя одному богу известно, сколько раз 

нам пытались внушить обратное. Национальная литера-

тура – это подлинное самовыражение» , – он прав частич-

но. Фольклор – первичные данные в биографии этноса, и 

они впечатаны в духовную биографию каждого великого 

национального художника. Независимо от воли, созна-

ния, первичный импульс у И. Семенова, безусловно, са-

мовыражение. Но, выражая себя, он непроизвольно, ор-

ганично отражает контуры генетического кода, одними из 

составляющих которого является религиозность и куль-

турный опыт народа, которые Семеновым были получе-

ны уже при рождении. И его мировоззрение, мышление, 

отношение к временному и вневременному управляют-

ся, повторюсь, – очень своеобразным религиозным чув-

ством. И естественно соседство в его творчестве конста-

таций – «Мое имя запомнит народ», «Слово мое в устах 

народа сохранятся навсегда» и рядом  –  «Я такой же, как 

все вы. Я – один из вас». Это выражение самоутвержде-

ния личности в вечности, которое действительно явля-

ется нервом религиозной жизни. Параллельно, органич-

но будучи национальным поэтом, он утверждает в веч-

ности и свой народ.

Фольклорность И. Семенова в составе его крови. Эта 

составляющая не внешний прием, ни, тем более, один из 

периодов в «эволюции развития». Его феноменальность в 

том, что он, пожалуй, единственный из основоположни-

ков национальных литератур, который начал свое твор-

чество и завершил его, отталкиваясь только от лично-

го опыта, судьбы. Один пример. Известно, что он знал, 

любил поэзию Востока. Обладая редкой памятью, знал 

наизусть, например, поэму Навои «Лейла и Меджнун». С 

другими художественными мирами не был знаком из-за 

языковой недоступности. При этом ни единым значимым 

штрихом он не отразил присутствия в своей душе этой 

любви. Обнаружить перекличку, отголоски, естествен-

ный и, казалось бы, неизбежный отсвет восточной поэ-

зии в творчестве Семенова очень сложно.

Широкая практика обработки известных сюжетов, их 

самостоятельное, талантливое переосмысление и приви-

вание к родной словесности на Северном Кавказе (напри-

мер, шедевры К. Мечиева «Бузжигит», «Тахир и Зухра») 

Семенова не увлекала. Все – от себя. Обнаружить влия-

ние культуры Востока в связке «оптимистического ми-

роощущения пастуха и скотовода» с темами бренности 

человеческого бытия в его поэзии не серьезно. 

Ведь и у самого «типичного пастуха» вопрос о «не-

постижимости человеческого бытия» может возникнуть 

как-то и без влияния восточной поэзии. Достаточно са-

мой жизни, эти вопросы диктующей неустанно и изобре-

тательно. Еще – в «типичности» Поэта столько исключе-

ний, что «обнаружить правило» можно только во внеш-

ней его жизни. Во внутренней его истории иная карти-

на. Просто такое явление, как Исмаил Семенов, откло-

няет педантизм, методологические указатели, схемы. И 

будущим его исследователям предстоят неожиданные ра-

достные открытия, к которым можно приблизиться, ис-

ключив стандартность, технологичность, преднамерен-

ность. Нужна любовь, дар понимания, доверия к тексту 

и первичность текста.

«Сказали мне –

отрекись от веры

своей»

Не знаю, какие режимы должны еще перевернуться 

в нашей империи, какие позволения на покаяние долж-

ны поступить, чтобы прекратить политическое пресле-

дование И. Семенова. Уже позабыты даже «коллектив-

ные прозрения» 90-х, а и сегодня по сути преследование 

продолжается. В недоговоренности, в согласии с абсур-

дом и ложью, в торопливом бормотании о «политиче-

ских обвинениях» – присутствует торжество безымян-

ной и мрачной силы, которая преследует поэта и сегод-

ня. Речь не об отсутствии официального почитания, а об 

отсутствии его книг. Но так уж повелось у нас, что одно 

сцеплено с другим, и сегодня, через 70 лет после запре-

та на публикацию его произведений, издан только один 

поэтический сборник «Песни и стихи» (1992). Состави-

тель, идеолог сборника Билял Лайпанов, как кровный 

сын, многие годы терзается от чувства личного долга пе-

ред памятью Исмаила Семенова и делает все, что может. 

В Нальчике, в журнале «Минги Тау» главный редактор 

А. Бегиев, управляемый этим же чувством, в 1996 году 

издал «Акътамакъ». 

В Карачае – ни еди-

ной книги за 70 лет. 

Здесь можно сказать: 

Суслов бессмертен и 

заслуженно  похоро-

нен рядом со Стали-

ным. Наверное, были 

и  личные  мотивы  у 

этой зловещей маски 

системы для такой зоологической ненависти к Карачаю. 

Но возникает чувство, что до конца своих дней он с Ка-

рачая своего трусливого, мутного, беспощадного взгля-

да не отводил. Выкорчевывал все настоящее, вольное, 

талантливое. И все чрезвычайные трагедии ХХ века 

в жизни карачаевского народа он умножил в квадрате 

черном своим присутствием в ней. Во всяком случае, 

сфокусировать себя со своей плебейской сущностью на 

многих ему удалось блестяще. О своих «преступлени-

ях» Семенов все сказал сам, выступая и защитником и 

обвинителем. Вина в том, что был не в силах «отречься 

от веры своей», не в силах подпевать неправде и гнету. 

Вина – «искал только истину», вина – молился Аллаху 

за всех обманутых и сломленных. Преступление – со-

весть, вера, дар. В стихотворении «В час печали» он не 

сожалеет, что плата за то, что был неспособен изменить 

себе, своему заданию – «дни  – зимние ночи без огонь-

ка», плата – «при крыльях перебитых – надежды, протя-

нутые до звезды седьмого неба». Горечь каждого боль-

шого поэта – «мог и не сумел открыть сердца закован-

ные», и этой горечью пропитана душа, слова. 

«В разговоре с “известным” певцом» Семенов откры-

то провозглашает свою поэтическую идеологию, свою 

версию о том, что такое поэт, его задача, крест и воздая-

ние. Задолго до перестройки он дает объемный и беспо-

щадный портрет официозных литераторов, которые слу-

жили системе, были раздавлены и возвеличены ею. «За 

то, что для правды не находили в себе души», за то, что 

«не было у вас молитв и слов для молитвы», за то, что 

«смешали правду и ложь», вы приговорены к забвению 

и исчезновению.

Почти дословно Семенов повторяет констатацию Пуш-

кина «раб и льстец одни приближены к престолу, а небом 

избранный певец молчит...». Это где-то очень естествен-

ное и, видимо, неизменное правило. Только избранному 

певцу молчать не дано, не дано честь менять на «поче-

сти», не дано отречься от своей правды. «Вместе с наро-

дом я горел на одном огне», – отмечает Семенов без па-

фоса – не дано иначе.

В депортации и возвращении Семенов – голос каждого 

карачаевца и голос земли, оторванной от своего хозяина. 

Этот пласт в его творчестве и надгробный камень всем 

убиенным, истерзанным, не погребенным, и надгробный 

камень тому, что не вернется, что утеряно в жерновах ге-

ноцида. Он свидетельствует, оплакивает, молится. Песнь 

скорби, вопрошания, надежды, в которых его индивиду-

альность отходит на окраину. Он – мост над пропастью. 

Одна задача – удержать и удержаться.

Семенов также один из немногих, кто вскрыл драму и 

нашего возвращения. В стихотворении «Говорю с моло-

дым поэтом» он скорбно и изумленно констатирует, что 

за годы его пребывания в аду другими стали соседи, это-

го ада избежавшие. И потому что не названное, не осмыс-

ленное, морально и юридически не наказанное зло будет 

тянуться, тянуться и порождать зло новое...