Литературные теории в поэтическом мире джона китса


ЭВОЛЮЦИЯ МИРА «БЕДНОГО ЧЕЛОВЕКА»



бет11/77
Дата15.12.2022
өлшемі1,4 Mb.
#57447
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   ...   77
Байланысты:
СТАТЬИ ВСЕ

ЭВОЛЮЦИЯ МИРА «БЕДНОГО ЧЕЛОВЕКА»
В ТВОРЧЕСТВЕ МИХАИЛА ЗОЩЕНКО 20-30-Х ГОДОВ

Акилова М.Т. – магистрант 2 курса группы МРЯ (М)-21-1


Научный руководитель: к.ф.н., профессор Мусабекова У.А.
ЦАИУ

Түйін: Мақалада ерте М.Зощенконың әңгімелері мен мақалаларында «кедей» ұғымын поляризациялаған көзқарастары осы жылдардағы көркем әдебиеттің жағдайымен салыстыра отырып талданады. 1910 жылдары жазушылық жолын бастамас бұрын Зощенко әдебиет пен өмірде екі полярлық принципті бөліп көрсетті: хайуандық – өміршең, сау және күшті, бірақ қарабайыр; жансыз – тазартылған, бірақ әлсіз, ерік-жігері әлсіз және өмір сүруге жарамсыз. Жазушы өз көзқарасын айта отырып, ғасырлар тоғысындағы азғындықтың «жансыздығын» еңсере отырып, әдебиет пен оның тілін одан әрі «жандандыруға» ұмтылады.


Summary: The article analyzes the views of the early M. Zoshchenko, who polarized the concept of "poor man" in stories and articles, comparing it with the state of fiction in these years. In the 1910s, before starting his writing career, Zoshchenko singled out two polar principles in literature and life: the bestial - viable, healthy and strong, but primitive; inanimate - refined, but weak, weak-willed and unviable. By stating his views, the writer will further strive to "revive" literature and its language, overcoming the "lifelessness" of decadence at the turn of the century.


Ранний Зощенко, начиная в притчах и лирических фрагментах с восприятия «звериного» и «умирающего» как внеисторических и внесоциальных качеств человеческой натуры, вслед за Блоком начинает отождествлять первое – с «народом» (низшими социальными слоями), а второе – с интеллигенцией, стремясь сделать литературу «народной» и доказать бесперспективность «интеллигентской» литературы. Чтобы убедиться в этом, рассмотрим оба начала в мире раннего Зощенко более подробно.


«Сосед» (1917) – первый рассказ, в котором присутствует поляризация героев. Его героиня, молодая женщина Маринка, прозванная за свою подвижность «Жженкой», предпочитает своему старому мужу молодого соседа-конторщика. В противоположность мужу Жженки, в конторщике чувствуется «звериная сила и желание». Воля к жизни и власти проявляется и во внешности героя: «молодой конторщик, будто отягченный своим ростом, с выпуклой грудью и толстой бычачьей шеей».
«Герой-зверь», воплощающий здоровое, живое начало, появившись впервые в этом рассказе, надолго остается в художественном мире Зощенко. Как модификации этого типа можно рассматривать, например, Гришку Ловцова в рассказе «Любовь», впоследствии – телеграфиста в «Козе», Яркина в «Людях», Кашкина в «Возвращенной молодости». Налицо – и общие сюжетные мотивы: Яркин оказывается, подобно конторщику, соседом Бе-локопытовых. Однотипны и портреты этих персонажей, схожие с портретом героя рассказа «Сосед»:
«В комнаты вошел Гришка – фуражку не снял, только сдвинул на затылок, аж всю бритую шею закрыл». («Любовь»)
«Нина Осиповна брезгливо смотрела ему вслед на его широкую фигуру с бычачьей шеей, и печально думала, что вряд ли здесь, в этом провинциальном болоте, можно найти настоящего изысканного мужчину». («Люди»)
Образ «зверя» проникает не только в художественные тексты раннего Зощенко, но и в критические статьи и письма. Современная литература в его восприятии тоже резко поляризирована: «неживым» или «мертвым». В плане книги «На переломе» к ним отнесены Зайцев, Гиппиус, имена которых внесены в раздел с подзаголовком «Мертвые», а также Северянин, Инбер, Вертинский – под заголовком «Неживые люди» противостоит «поэт-бунтовщик» Маяковский. Особенно ценной Зощенко представляется идея «физической силы», о которой он настойчиво повторяет в набросках к статье «Вл.Маяковский», причем эта идея, по мнению Зощенко, реализуется поэтом не только на идеологическом уровне, но и на уровне поэтики, обусловливая «мускулистое построение стиха», создаваемое нагромождением метафор.
Мотив животного, зверя неоднократно возникает в зощенковских характеристиках Маяковского, сближая поэта с героями рассказов. В наброске статьи обнаруживаем написанные столбиком слова:
«Животность.
Радость жизни.
Сила физическая».
В завершенной статье «О Владимире Маяковском» (июль 1919) Зощенко обнаруживает в декларациях Маяковского «звериную повадку», цитируя:
«В лес убежать, Донага раздеться И выть по-звериному…»,- и признается, что поэт «заворожил» его «огромной своей силой, волей к разрушению, идеей физической силы». «Воля к разрушению», кстати, вызывает двойную ассоциацию с Ницше: «воля к власти» и нигилизм.
Образ зверя Зощенко использует и, характеризуя новую пролетарскую «поэзию варваров» в поэме Блока «Двенадцать», произведшей на него большое впечатление именно потому, что в ней он увидел резонанс своим поискам «здоровой» поэзии. В статье «Конец рыцаря печального образа», написанной в 1919 г., Зощенко констатирует существование «героического эпоса» «с примитивом во всем, с элементарнейшими чувствами (наслаждение и опасность, восхищение и сожаление), с высокой волей к жизни и со здоровым звериным инстинктом».
Поляризация здорового и неживого появляется даже в личной переписке Зощенко того времени, что говорит о том, что автор воспринимал ее не только как проблему современного ему общества, но и как свою личностную проблему. В письме знакомой женщине, вышедшей замуж за комиссара, датированном весной 1920 г., Зощенко пишет:
«Помните, Ядвига, я смеялся однажды и говорил Вам: - Будь я женщиной, я влюбился бы в человека с огромными ручищами, в сильного зверя, энергичного и упрямого, чтобы совершенно чувствовать сильную его волю, чтобы он создал мне жизнь.
И Вы говорили: -Да.»
В том же письме поляризация двух начал в современном писателю обществе констатируется впрямую:
«Два мира:
Мечтатели и фантазеры,
Хамы».
Явно ницшеанская ситуация «любовного треугольника» разрешаемая тем, что «женщины идут за победителем», становится для Зощенко универсальной: она появляется не только как сюжет художественных произведений («Сосед», «Серый туман», «Как она смеет»), не только как средство осмысления событий собственной жизни, но и как метафора современной писателю политической ситуации. Именно в таком качестве использована она в фельетоне «Чудесная дерзость», датированном осенью 1918 г. Сюжет фельетона – переход власти в стране от «бессильного властелина» Керенского к сильным и «непримиримым к врагам своим» большевикам, обладающим необходимой для удержания власти «чудесной дерзостью». Ницшеанская воля к власти в полной мере присуща и большевикам. Россия, представленная в духе философской и поэтической традиции рубежа веков в образе женщины, подобно героиням зощенковских ранних рассказов, «Сентиментальных повестей», не может устоять перед «чудесной дерзостью» нового властелина. Показательно, что в фельетоне появляется ницшеанский мотив хлыста, усмиряющего женщину:
«Помните ли вы, как в те же недавние дни один талантливый остроумец сравнил Россию с женщиной, - ее желание к подчиненности, полнейшей и рабской, ее любовь к властелину, смелому и отважному.
Многие помнят это. Тогда ведь все кричали: «Да, это так, это гениальная и вернейшая мысль. «И ждали, и жаждали власти сильнейшей и дерзкой. Чтобы замирать, уничтожиться под сильной рукой, под свист занесенного хлыста.
Если это так, то поистине желание России-женщины исполнилось.
Кровавый рубец на нежной спине буржуа – воистину след власти сильнейшей, след чудесной дерзости всему миру.
Было бессилие и все кричали: «Сильней». И вот исполнилось желание... Целуйте же хлыст, занесенный над вами... Вы говорите, что жестоко? Да, но зато властно…».
Этот фельетон позволяет сделать некоторые выводы о политической ориентации молодого Зощенко, которая была, как представляется, связана с общим для его мировоззрения ницшеанским восхищением «волей к власти». Очевидно, что будущий писатель осознавал новую власть как «чужую», воспринимая вышедшие наверх социальные слои как «хамов» и «варваров». Но власть старую Зощенко воспринимал отнюдь не как более гуманную. «Его же бессильные руки чаще делали преступления, чем благодеяния», - пишет он о Керенском в «Чудесной дерзости», но зато как совершенно нежизнеспособную. Молодой Зощенко первоначально занял по отношению к большевикам позицию не сочувствующего участника революции, а скорее беспристрастного и несколько отстраненного «летописца», того самого фиксатора языковых особенностей эпохи, которым его представляют критики, литературоведы и лингвисты. В автобиографии, опубликованной в «Литературных записках» в 1922 г. и показательно озаглавленной «О себе, идеологии и еще кой о чем», писатель демонстративно заявляет о своей политической индифферентности: «...я не коммунист, не эсэр, не монархист, я просто русский. И к тому же – политически безнравственный».
Тот же сюжет о выборе женщины, на этот раз в жанре философской сказки, встречаем в «Капризе короля». Героев сказки – Короля и его вассала Огуму – отвергают собственные жены. «Я добр и мягок, хоть знаю, что женщине нужен хлыст...» - сетует Король с явной отсылкой к известной фразе Ницше.
Сродни этим условно-историческим персонажам и герой рассказа «Подлец» Борис, который недостаточно решительно ведет себя с любящей его женщиной и хочет, чтобы в их отношениях «было все красиво и не вульгарно». Борис сам объясняет Ирине, что в нем нет «зверя какого-то». Героиня покидает его. В рассказе тоже присутствует ницшевский мотив удара плетью, правда, несколько модифицированный: «Хочешь – ударь вон тем стэком. Я его поцелую. Я люблю...» - говорит Ирина Борису.
Однако «зверь» не несет с собой никаких позитивных идей, кроме пресловутой идеи всепобеждающей воли к жизни, поэтому он представляет ценность для Зощенко, уже тогда подошедшего к поиску положительного» начала, лишь как нечто противостоящее «неживому» и «умирающему».
В некотором роде символом «положительного» начала в мире раннего Зощенко становится «мудрец с задумчивым профилем». Как уже было сказано, впервые он появляется в эссе «Боги позволяют», одна из главок которого названа «О мудреце с задумчивым профилем и о кусающей истине».
Во второй раз мудрец появляется в статье «О Владимире Маяковском», воплощая позитивное начало, противостоящее как «умиранию» декадентов, так и нигилизму Маяковского: «И вот медленной поступью, непостижимый в своем величии, приходит гений с черной бородой, с задумчивым профилем мудреца и начинает строить все заново. Камень к камню. Кирпич к кирпичу».
Ни в современной ему литературе, ни в современной ему жизни Зощенко так и не находит реального воплощения своей идеи построения нового мира, здорового и мудрого одновременно. Но показательно, что именно мудрец, а не «зверь» становится его символом, хотя и «зверь» вызывает восхищение своими силой и здоровьем. Таким образом, уже в конце 10-х годов в мировоззрении Зощенко намечаются те поиски позитивного начала, которые в дальнейшем будут определять его литературную эволюцию и приведут к созданию «научно-художественных» повестей.
Однако «звери» представляли лишь один полюс художественного мира раннего Зощенко. На другом полюсе находились персонажи, которых автор определял как «неживых людей». Именно так - «Неживые люди» - назывался один из разделов задуманной книги критических статей «На переломе». Для характеристики этих героев автор обычно использует слова неживые, мертвые, безвольные, подкрепленные соответствующими сюжетными мотивами, связанными со смертью. Герои эти явно восходят к ницшевским «проповедникам смерти», о которых говорит Заратустра. Сами эпитеты неживые и безвольные включают в себя отрицание важнейших в ницшеанстве понятий воли и жизни.
Читатель, знакомый с «Сентиментальными повестями» и другими произведениями Зощенко 20-х - 30-х годов, может вспомнить героев такого типа. Прежде всего это слабые и безвольные интеллигенты: Белокопытов, Зотов, Мишель Синягин, Аполлон Перепенчук. Формируется же этот тип в «допечатный» период творчества писателя.
Итак, еще в 10-х годах, до начала своего писательского пути. Зощенко выделяет в литературе и жизни два полярных начала: звериное – жизнеспособное, здоровое и сильное, но примитивное – и неживое – утонченное, но слабое, безвольное и нежизнеспособное. Констатируя в набросках к книге «На переломе», что «жизнь ушла из литературы», писатель в дальнейшем будет стремиться «оживить» литературу и ее язык, преодолев «безжизненность» декаданса рубежа веков.
Однако эта задача изначально связывается для него и с преодолением собственной безжизненности, поскольку формирование его собственных взглядов в большой степени было связано с той самой «умирающей» и «анемичной» культурой, которую он впоследствии отвергает. Идея самосовершенствования впоследствии, как известно, окажется для писателя одной из важнейших, наряду с поисками «положительного» начала.
Как представляется, основной поворот в поэтике Зощенко, ознаменовавший начало нового периода, заключается именно в этом изменении точки зрения, в повышении интереса к пока еще чужому и неведомому писателю зверю. Впоследствии тип зверя эволюционирует в известного зощенковского рассказчика – принципиально антикультурного персонажа. Однако и в 20-х и в начале 30-х годов в числе героев Зощенко неизменно оказывается и интеллигент – слабый, «неживой» человек, – но автор смотрит на него уже иначе – глазами «зверя».

Литература:



  1. Затонский Д.В. Какой не должна быть история литературы?// Вопр. литературы. 1998. Январь - февраль. С. 6, 28-29.

  2. Гройс Б. О новом (утопия и обмен). М., 1993. С. 155, 116-117.

  3. Хализев В.Е. Драма как род литературы (поэтика, генезис, функционирование). М., 1986. С. 22-38.

  4. Успенский Б.А. Поэтика композиции. Структура художественного текста и типология композиционных форм. – М., 1970.-С. 5-16.

  5. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе: Очерки по исторической поэтике // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. С. 391, 399, 406.

УДК 821.512.122-1




Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   ...   77




©emirsaba.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет