О чем мы молчим с моей матерью. 16 очень личных историй, которые знакомы многим

от матери. Они казались мне слишком похожими на сказки. Как это вообще
возможно — повеситься на столбике кровати?
Одна история носила почти библейский характер. Наши предки из
Ангиера, Северная Каролина, отправились как-то ночью в непогоду в путь
— мужчина, женщина и ребенок, верхом на лошади. Мужчина и женщина
были убиты, но ребенка нашли завернутым в виноградную лозу, живого! К
этому моменту я уже сама была взрослой женщиной, матерью. В
аспирантуре я изучала южную готику
[42]
и прекрасно знала, о чем речь.
Однажды, сидя в кухне, отец составлял генеалогическое древо своей
семьи. Он был очень скрупулезен — его волновали только факты. Мама
считала, что это скука смертная. А лично для меня это ее заявление было
равносильно признанию в том, что все ее семейные истории — выдумка
чистой воды.
Поэтому я решила узнать у нее подробности — особенно той истории
про тетку, которая повесилась.
— Это не могло произойти, чисто логически это как-то странно, —
сказала я. — И слишком уж драматично.
Но мама не сдавалась. Мы тогда даже поругались из-за этого. В конце
концов она немного уступила:
— Хорошо, — сказала она. — Можешь мне не верить.
Я вернулась домой — я жила тогда всего в миле от нее — с чувством,
что моя взяла. А вечером мама пришла ко мне и принесла газетные
вырезки, сохраненные в качестве семейной реликвии. Они были написаны
в традициях южной готики, которые я так хорошо знала, и повествовали о
слепой и недееспособной матери моей тетки, которая, находясь в соседней
комнате, не могла ничем помочь и только слушала предсмертные хрипы
дочери.
— И что теперь ты скажешь об этой истории? По-прежнему думаешь,
я все выдумала?
Мне пришлось согласиться.
Когда наличие ребенка, найденного в виноградной лозе, спустя годы
тоже подтвердилось (в одной небольшой, напечатанной самиздатом
книжечке, рассказывающей об Ангиере), я сдалась окончательно. К этому
моменту я уже стала писателем. И однажды мне в голову пришла мысль:
тот факт, что я слушала все эти истории, мог частично повлиять на мой
выбор профессии или по крайней мере воспитал во мне чувство
прекрасного. Неудивительно, почему меня так и тянет к магическим
реалистам и всякого рода выдумщикам: мне нравится налет абсурдности. С
одной стороны, рассказывать мне все эти истории в столь раннем возрасте

— довольно сомнительное проявление материнской заботы, но с другой —
возможно, именно это и было нужно подающему надежды беллетристу,
чтобы он мог, хорошенько впитав полученный материал, сплести свою
художественную паутину. Когда мне было чуть больше тридцати и у меня
уже вышло два романа, я решила, что наступило время написать часть
нашей семейной истории.
* * *
Вот еще одна правдивая история: моя бабушка выросла в доме
проститутки в Роли, Северная Каролина, во времена Великой депрессии. Ее
мама была распорядительницей этого заведения. Это скрывали от моей
мамы все ее детство; она была единственной, кто был не в курсе. На самом
деле, именно мой отец и рассказал ей: они с мамой были еще
молодоженами, когда он услышал об этом в одном из тех разговоров,
которые ведут мужчины, растягивая слова, когда выйдут перекурить на
крылечко. Мама была в шоке, но в то же время все сразу встало на свои
места, как это часто бывает, когда выходит на поверхность долго
скрываемая правда.
Хочу внести ясность: со временем я пришла к мысли, что невероятно
важно рассказывать семейные истории, выпускать их наружу. В семье
моего отца было особо не принято распространяться. Его отец умер, когда
ребенку было пять лет, — он попал в аварию на армейском джипе, — и
только спустя несколько десятилетий, когда моему отцу было под сорок, он
узнал, что мама бросила мужа примерно за полтора года до этого. Она
нацарапала ему записку, находясь в их квартире в Бруклине, и потащила
троих детей обратно в Западную Вирджинию, одна.
Мне вся эта история казалась очень нездоровой, и, когда я вышла
замуж за белого англосаксонского протестанта
[43]
(в семье которого было
принято держать язык за зубами), я начала активно проповедовать, как
важно все рассказывать друг другу, ничего не тая. Детство моего мужа
было омрачено разводом родителей, поэтому он воспринял мою идею с
энтузиазмом.
К этому моменту моей бабушке уже исполнилось восемьдесят, ее
здоровье сильно пошатнулось. Я понимала: для того чтобы узнать о ее
детстве из первых рук, мне нужно поговорить с ней и сразу же записать
всю эту историю, хотя я и сомневалась, готова ли ее выслушать.
Вооружившись маленьким диктофоном, мы с бабушкой сели на диван

в ее розовой квартирке, она взяла на колени своего пуделя, и я начала ее
расспрашивать. У нее было прекрасное детство, сказала она. Она любила
родителей. У нее были чудесные воспоминания о тех женщинах, что жили
в их доме. Мужчины часто давали ей мелочь, чтобы она сходила в кино. Но
когда однажды ее мама уехала с каким-то мужчиной, ее и одного из ее
братьев на какое-то время отправили в детский приют. А когда ей
исполнилось пятнадцать, стало уже ясно, что она не может больше жить в
одном доме с проститутками: это было слишком опасно. Тогда она вышла
замуж за лучшего друга своего брата, моего дедушку. Когда он избил ее в
первый раз, она села в автобус и уехала в родительский дом. Чего я никогда
не могла понять — и сейчас отказываюсь, — это того, что, узнав о
случившемся, ее мать отправила дочь обратно к мужу.
Довольно скоро я поняла, что бабушка неплохо справляется с
интервью, а вот я нет. Мне было тяжело. Я реагировала слишком
эмоционально, и мне приходилось удаляться в ее розовую ванную, чтобы
побрызгать водой на лицо и привести себя в чувство.
В конце концов я научила ее пользоваться принесенным мной
диктофоном, чтобы наговаривать воспоминания на кассету глубокой ночью,
пока она страдает от бессонницы. Таким образом, я в любой момент могла
остановить запись, не прерывая бабушку, если мне делалось не по себе.
Как-то раз бабушка рассказала мне о нескольких вещах, о которых я не
должна говорить маме. Их не так много, но все равно их нужно записать.
Так я стала буфером между ними.

жүктеу/скачать 1,3 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: