О чем мы молчим с моей матерью. 16 очень личных историй, которые знакомы многим

отцу, Ульриху. Когда-то он был управляющим в отелях Майами, а потом в
кабаре и ночных клубах одного курортного района близ Нью-Йорка. А
теперь он прикован к креслу и полностью зависит от своей второй жены
(которая на дух не переносит мою маму): она его кормит, купает, помогает
сходить в туалет. Но Ульрих слаб не только физически. Ему никогда не
хватало духу заступиться за свою дочь. Когда Эрика была маленькой, у нее
была астма, и ее мама иногда подбегала к ее кровати, вскинув руку со
щеткой для волос, и шипела: «Прекрати. Этот. Кашель», пока ее дочь не
научилась сдерживаться.
Ярость Эстер была для него так же неодолима, как и его паралич. Но
он сказал Эрике: «Я все уладил, дорогая. Когда меня не станет, у тебя все
будет хорошо». Поэтому мама была просто в шоке, когда спустя несколько
месяцев после его смерти обнаружила, что ее выгнали из дома, лишив
наследства. «Моя дочь, Эрика Эллнер, рассердила меня, о чем она потом
вспомнит и пожалеет, — процитировал юрист завещание, глядя на нее
поверх очков. — Я оставляю ей сумму в размере четырех тысяч долларов».
Все остальное имущество — а это много всего, включая и то здание, где
она живет, — отошло мачехе.
Это новое завещание.
— Его заставили это сделать, — уверяет мама. — Я могу подать в суд?
— Нет, ведь вы указаны в его завещании, — отвечает юрист. —
Собственно, поэтому вам и достаются эти четыре тысячи долларов.
Понимаете? Теперь вы не можете сказать, что он оставил вас без
наследства.
* * *
День благодарения 1976 года. Эрика в своем кабинете разбирает
бумаги, но вместе с тем создает беспорядок, что совершенно сбивает ее с
толку. И тут дочь вдруг спрашивает, может ли она забрать ее портрет,
написанный маслом, к себе в общежитие.
— Да, пожалуйста, — отвечает Эрика. — Я так устала смотреть на
него.
В ее голосе слышится легкое сожаление. Она стала другой, а вот
женщина на картине совсем не изменилась.
Она добавляет:
— Когда я была молодой, я позировала для Лиги студентов-
художников Нью-Йорка.

— Правда? — говорит ее дочь. У нее есть удивительная способность
реагировать на любую историю Эрики, не выказывая при этом особого
любопытства. — У тебя сохранились какие-нибудь работы?
— Нет. Но как-то раз я проходила мимо одного здания и увидела свой
портрет в витрине.
Пока она говорит, она перекладывает стопку коричневых конвертов из
бежевой бумажной папки в картонную и убирает на место. Она это делает
так, как будто это ничего не значащая работа по дому, а не сокрытие
десятка неоткрытых — не говоря уже о том, что не обналиченных, — чеков
для возмещения расходов на медицинское обслуживание, которое
осуществляет ее муж во время психотерапии. Она хранит каждый чек на
депозитном счету в банке, вносит сумму в специальную табличку и
подбивает все цифры. Дебет, кредит, категории. Но дело в том, что она не
умеет подбивать цифры. Поэтому и хранит все чеки, как белка.
Ее дочь приходит в восторг. Да, конечно, они обе знают это здание.
Оно красивое, в стиле французского Ренессанса, с очень высокими,
выступающими витринами.
— А ты ходила туда, пыталась купить его?
— Нет, — говорит Эрика. — Мне нужна помощь на кухне.
— Ты даже не попыталась найти художника?
— Мне это было не так уж интересно — думаю, поэтому.
— Тебе не был интересен твой собственный портрет?
Эрика закрывает «ушки» картонной коробки. На ней напечатано:
«ОДЕЖДА ДЛЯ БЕЗДОМНЫХ».
— Помоги мне порезать зеленую фасоль, — говорит она.
В коробке, должно быть, чеков на тысячу или две долларов.
Скоро придется заводить новую. Как она вообще избавляется от таких
вещей?
История с Биллом Риверзом — паразит, живущий у нее под кожей.
В 1946-м Билл Риверз приезжает в Нью-Йорк и три года учится в
Студенческой лиге искусств.
В 1947-м мама начинает работать там моделью.
Ей двадцать один год, у нее нет отца, ее выселили из дома. Она
уезжает с Уэст-стрит, 114 так далеко, как только может, туда, где улица
Минетта переходит в переулок Минетта-Лейн.
Ее новая квартира маленькая и темная, но само здание, в котором она
находится, похоже на замороженный торт. Эрика находит работу: продает
по телефону рекламу в «Желтые страницы» и делает это лучше всех в
офисе благодаря своему радостному-но-серьезному голосу.

А чтобы заработать себе «на булавки», она позирует в Студенческой
лиге искусств.
В студии вкусно пахнет живицей. Мама заходит и видит, что
большинство студентов — молодые мужчины. Она застывает, прижав
книгу к груди. Ее обнаруживает куратор и говорит: «Спасибо, что вы
пришли в нашу мастерскую», как будто она — художница, заглянувшая на
огонек.
Он протягивает ей свернутую белую простыню и провожает за ширму.
Мама осторожно снимает одежду. В том, чтобы позировать
художникам, нет ничего эротического. И она это знает. Это всего лишь
работа. И она это знает. Она смотрит на свое тело, такое сексуальное, с
пленительными изгибами, когда она одета, но, возможно, не такое
соблазнительное, когда она обнажена. Груди дерзко торчат, но вот соски
смотрят внутрь — и немного сморщены по краям. Ее доктор говорит, что
ей придется кормить малыша из бутылочки, когда придет время.
Мама заворачивается в простыню и выходит к студентам, распрямив
плечи.
Она отлично умеет позировать. После перерыва она легко
возвращается в ту же позу. Она думает, что студенты, сидящие перед ней,
могут быть не художниками, а медиками, судя по тому, с каким интересом
они изучают ее тело, нащупывая взглядом верную линию, свет, тень.
Ей кажется, что один из них, прищурившись, наблюдает за ней, пока
она облачается. Она отмечает, что он исключительно хорош собой, и
поэтому не спешит, поправляя простыню. Она останавливается рядом с
ним, чтобы посмотреть, как он ее рисует.
«Я еще не закончил, — говорит он и закрывает от нее свою работу. —
Меня зовут Хейвуд Риверз. Но ты можешь звать меня Биллом. — Он
протягивает ей руку. — Для меня большое удовольствие рисовать тебя,
Эрика».
Мама закрывает глаза. «Дай угадаю», — говорит она. Она смотрит
фильмы как заправский критик и удивительно хорошо слышит акценты.
Она и свой нью-йоркский акцент выработала, просто смотря фильмы.
«Северная Каролина», — говорит она и вызывает у него первый в их
отношениях безудержный взрыв хохота.
Апрель 1992 года, и у магнолии на заднем дворе моих родителей
цветы размером с салатную тарелку. Мой сынок играет в паровозики в
гостиной, игнорируя историю, которую для него на ходу сочиняет мой отец.
А на втором этаже мама рассказывает нам с мужем окончание ее
истории с Биллом Риверзом. Мы в ее заваленном барахлом кабинете. В

принципе, он уютный. Это мамина версия домашнего очага, вокруг
которого собирается вся семья.
Она говорит, что он подарил ей картину.
— У вас была картина Билла Риверза? — Муж жаждет подробностей.
Его интересует американо-африканское искусство — очень интересует; мы
начали собирать его как любители. Он совершенно точно знает, кто такой
Билл Риверз. — Где она?
— После того как мы потеряли друг друга из виду, — говорит мама, —
я попыталась продать ее.
Мы потрясены, мой муж — потому что он понять не может, как мама
могла упустить такую вещь, а я — потому что не могу понять, как можно,
если вы так близки, что у вас даже есть друг для друга ласковые прозвища,
просто так взять и продать подаренную картину?
Мама продолжает:
— Я как-то читала, что у Гарри Абрамса была большая коллекция
работ, сделанных черными художниками. Я позвонила ему. Рассказала о
картине, и он ответил: «Приноси».
Мама знает многих художников, чьи картины висят в офисе Гарри
Абрамса. Сейчас она работает в Метрополитен-музее и проводит свой
обеденный перерыв, прогуливаясь по галерее.
Он посмотрел на картину, затем на нее, потом снова на картину и
назначил слишком низкую цену, прекрасно отдавая себе отчет в том, что
однажды картина взлетит в цене.
«Спасибо, что уделили мне время», — сказала мама и забрала картину
домой.
Мы с мужем смотрим друг на друга. Она знала, что картина была
ценной.
— Так где же она? — спрашиваю я.
— Была повреждена во время переезда, — говорит мама рассеянно,
как будто все это случилось не с ней.
— Как повреждена? — пытаюсь понять я.
— Не помню, — отвечает она и описывает рукой круг в воздухе, как
бы говоря, что этот эпизод стерся из ее памяти, развеялся как дым.
— Сильно повреждена? — не унимается муж.
Мама пожимает плечами.
— Кто знает.
Мы с мужем снова обмениваемся взглядами.
— Но ведь картины подлежат реставрации, — говорю я, и мои слова
повисают в воздухе: «Ты ведь была на короткой ноге с художниками, ты

работала в музее, тебе ведь все это было известно». — Так что же с ней
случилось?
Мамины руки опять взмывают в воздух. Дым, сплошной дым.
— Выкинула.
История Билла Риверза — паразит, живущий у меня под кожей.

жүктеу/скачать 1,3 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: