Образ древности в советской историографии: конструирование и трансформация
жүктеу/скачать 2,89 Mb. Pdf көрінісі
|
Крих С. - Образ древности в советской историографии. Диссертация
разделена на три историографические эпохи (доклассическую, классическую, постклассическую 34 ), каждая из которых делится на периоды, а между периодами и эпохами лежат переходные промежутки, называемые интервалами (они же «разрывы» или «переломы» 35 ) или интервалами- кризисами, которые могут быть двух видов: «кризисы упадка» и «креативные кризисы». 36 Автор, судя по его формулировкам, полагает, что могут быть определены сравнительно точные временные интервалы (в 6, 8, 12 лет), в
32 В качестве примера такого рода исследований, при этом глубоко трактующих материал, см.: Жуков К.В. Ранневизантийский историк Зосим и проблемы падения Западной Римской империи в англо-американской историографии. Диссертация ... кандидата исторических наук. М., 2004; Волошин Д.А. Падение Римской империи в исторической мысли Германии и Франции XIX - XX вв. Диссертация ... кандидата исторических наук. Армавир, 2006; попытки открыть новое видение дореволюционной отечественной историографии древности: Алмазова Н.С. Культура Рима эпохи перехода от Республики к Империи в отечественной историографии конца XIX-начала XX веков. Казань, 2004; Воробьёва Н.Н. Проблема отношений христианской церкви и государства в Римской империи I-IV вв. в освещении отечественной историографии второй половины XIX - начала XX в. Учебное пособие. Омск, 2005.
33
факультетах // Диалог со временем. М., 2009. Вып. 26. С. 355-373; Он же. «Историографические эпохи» в истории изучения античности // Диалог со временем. М., 2009. Вып. 28. С. 240-262; Он же. Кризисы в исторической науке об античности (XVII – начало XX вв.) // Наука и школа. М., 2009. № 4. С. 59-62. Нам осталась недоступна следующая статья: Он же. Развитие антиковедения в начале XX века: конец классической или начало современной науки о Древней Греции и Древнем Риме? // Наука и школа. М., 2010. № 1. С. 115-121. Подробная критика и ответ на неё: Крих С.Б. О «бритве Оккама» в современной историографии. По поводу «историографических эпох» А.В. Юдина // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. М., 2011. Вып. 34. С. 365-377; Юдин А.В. Ещё раз о вопросах периодизации истории антиковедения. По поводу рецензии С.Б. Криха // Там же. С. 378-387.
34 Однажды А.В. Юдин называет её «постнеклассической». Он же. «Историографические эпохи» в истории изучения античности. С. 260.
35
36 Он же. Кризисы в исторической науке об античности (XVII – начало XX вв.). С. 61. Сама идея интервалов не нова, новым является стремление унифицировать эти «разрывы» во временном измерении. См.: Савельева И.М., Полетаев А.В. История и время. В поисках утраченного. М., 1997. С. 448 и сл.; Они же. Знание о прошлом: теория и история. Т. 2. Образы прошлого. СПб., 2006. С. 296.
20
которые действительно меняются основные характеристики антиковедческой науки во всех странах, где она существует (тем самым, специфика национальных историографий им в значительной степени нивелируется). Достаточно односторонним представляется мнение, будто парадигмы в науке меняются только исходя из перемен в философии 37 . А.В. Юдин, кроме того, прямолинейно трактует связь между развитием историографии и появлением в ней ключевых трудов. Практически каждому труду (даже многотомному) в его схеме соответствует один конкретный год выхода, а многолетний труд какого-либо учёного часто сводится также к одной-единственной монографии (часто
выбранной произвольно), которая должна
символизировать все его достижения в науке 38 . Так в случае с советской историографией в качестве символа «утверждения концепции единой рабовладельческой формации со специфическими законами развития» 39 взята
«История античных рабовладельческих обществ» (1935) А.И. Тюменева, хотя претендентов на это место может быть более чем достаточно, а данная работа Тюменева, несмотря на известные её достоинства, в итоге затерялась среди других.
40 При этом советская историография античности в концепции А.В. Юдина определена во времени, но практически не рассмотрена по существу – поскольку этого и не предполагал его подход.
37 Такое понимание парадигмы противоречит и Т. Куну. См.: Кун Т. Структура научных революций. М., 2001. С. 17; 129.
38 О существовании промежутка между изданием труда и восприятием в научной среде см.: Савельева И. Классика в историографии: формы присутствия // Классика и классики в социальном и гуманитарном знании. М., 2009. С. 302.
39 Там же. С. 369.
40 Возможно, автор избрал эту книгу Тюменева потому, что она была чуть ли не единственной книгой тех лет в советской науке, в которой история древних Греции и Рима была сведена под одной обложкой. Возможен и более простой вариант: согласно учебнику под ред. В.И. Кузищина, после 1934 г. завершается становление антиковедения в СССР, а первая из крупных работ по античности, появившаяся после 1934 г. – Тюменева… См.: Историография античной истории. С. 335.
21
За исключением ряда статей по отдельным вопросам изучения древности в советской историографии 41 , больше нельзя назвать работ, которые бы могли претендовать на обобщающие характеристики в отношении темы в целом.
Следует, однако, кратко коснуться нескольких весомых исследований, которые обращаются к изучению феномена советской историографии на примере разработки отдельных тем в её границах. Преимущественно эти исследования сосредоточены также на сталинском периоде развития отечественной исторической науки – как центральном в плане её становления, теоретического и организационного оформления. Можно сказать, что действительно новый этап в изучении советской историографии следует отсчитывать с работ, которые начинают применять новые методы – и вообще внимательно относятся к самой проблеме методологии исследования. На наш взгляд, первой работой такого рода, в которой новая методика была не просто манифестирована или продемонстрирована, а действительно применена, было исследование С.В. и Т.Н. Кондратьевых, посвящённое дискуссиям о французском абсолютизме среди советских учёных сталинской эпохи. 42 Авторы чётко сформулировали, насколько важно исследование дискурса советской историографии, подчеркнули, что, судя по всему, марксистская теория нуждается в таком исследовании в первую очередь – поскольку учила подходить к источникам со своими вопросами и своей терминологической шкалой, прямо принуждала исследователя не замечать лексики источника. Авторы уловили феномен борьбы за монополизм трактовок в марксистской историографии: «Мессианство, которое характерно для марксизма, не обошло цех советских
41 Превосходный очерк, посвящённый работе над изучением античной науки: Жмудь Л.Я. Изучение античной науки в ИИНиТе на фоне 1930-х гг. // Вопросы истории естествознания и техники. 2013. № 4. С. 3-26.
42
о французском абсолютизме и классовой борьбе: 20-е – начало 50-х годов XX века. Тюмень, 2003.
22
медиевистов. Почти каждому хотелось стать классиком». 43 Впервые в отечественной историографии в основу историографического анализа были положены идеи о том, что «мир слов организует мир вещей», а кроме того, мир слов в состоянии создавать собственное пространство, особые смыслы, которые при этом обладают вполне реальным воздействием на умы историков. 44 Ряд приёмов, использованных С.В. Кондратьевым и Т.Н. Кондратьевой, как и некоторые их выводы, близки тому подходу, который применён и в нашей работе. Исследование Л.А. Сидоровой посвящено трём поколениям советских историков. 45 Автор избрала предметом своего изучения середину XX в. – интересный период, поскольку это, безусловно, время «классической» советской историографии (после революционного становления и ещё до первых оттепельных сомнений), а кроме того, время, когда сосуществовали и творили дореволюционное поколение («старая школа»), первое советское («красная профессура») и второе
советское (послевоенное). Сосредоточившись преимущественно на деятельности ведущих научных центров Москвы и Ленинграда, изучая их на основании архивных источников (стенограммы заседаний) и воспоминаний участников процесса, Л.А. Сидорова старается взвешенно решить проблему воздействия политической системы на историков, показать, как сами историки воспринимали марксистскую теорию и как действовали согласно ей. Автор говорит о новизне используемого ей генерационного подхода (который, в сочетании с историко-антропологическим, выступает фактически в качестве основного), но, конечно, новизна здесь не в самой идее разбиения историков по поколениям (особенно сообразно меняющимся
43 Там же. С. 50. 44 Там же. С. 30. 45 Сидорова Л.А. Советская историческая наука середины XX века: Синтез трёх поколений историков. М., 2008.
23
обстоятельствам их научного взросления), 46 а скорее в том, что эта идея проведена достаточно последовательно. Метод присутствует в исследовании не в виде малоценной надстройки (как иногда бывает с теоретической частью некоторых книг), он соотнесён с анализом конкретного материала. В плане внутренней эволюции советских историков Л.А. Сидорова более всего сосредоточена на изучении чувства страха за себя и близких. В её исследовании присутствует образ правильной, «чистой» науки, которая, несмотря на все препоны со стороны власти, иногда берёт своё, а иногда отступает. Носителем образа этой науки оказывается поколение «старой школы», которому, не без противостояния с поколением «красной профессуры», удаётся передать высокие ориентиры послевоенному поколению. Отметим, что это объяснение, кроме прочего, позволяет легитимировать советскую науку уже в современном контексте (она предстаёт наследницей не «красных профессоров», а «настоящей» науки). Правда, достигается это ценой ухода от вопроса, как на самом деле советский марксизм изменил историков и их труды: в главах, посвящённых процессу обсуждения монографий или использования цитат классиков марксизма- ленинизма, речь идёт фактически о том же внешнем давлении и необходимости на него известным образом реагировать. Наиболее продуктивными (и наиболее спорными) представляются следующие идеи Л.А. Сидоровой: тезис о разности отношения поколений исследователей к марксистской теории и выделение трёх вариантов толкования этой теории: творческого, догматического и формального. 47
Сидоровой, спорность их отчасти отмечена ей же. Очевидно, что строгое
46 Применительно к советским антиковедам его кратко формулировал, например, А.С. Шофман. См. Мягков Г.П. «Мы зажгли свои свечи от их творческого огня»: историк А.С. Шофман в череде поколений // Мир историка. Историографический сборник. Вып. 5. Омск, 2009. С. 74-75. Кстати, простейший прообраз идей Л.А. Сидоровой можно найти и у В.З. Рубинзона. См. Рубинзон В.З. Муза Клио на службе КПСС. С. 173-175.
47
поколений историков. Автореферат на соискание учёной степени доктора исторических наук. М., 2009. С. 16 и сл.
24
выделение трёх поколений не вполне возможно, и дело тут не только в том, что возраст не всегда определял выбор модели поведения, но и в том, что на самом деле ученик далеко не всегда перенимал от учителя, скажем, ту же степень жёсткости высказываний. Что же касается выделения вариантов обращения с марксистской методологией, то Л.А. Сидорова признаёт, что в чистом виде они почти не встречаются. В самом деле, советский марксизм – специфическое поле, в котором творчество часто реализовывалось с помощью умения прикрыться цитатами; догматизм же в его полном смысле слова был невозможен – по факту периодической смены догм. Одно из самых солидных исследований советской историографии, посвящённых складыванию концепции русской истории в сталинский период, было
проведено А.М.
Дубровским. Большой
объём восьмисотстраничной монографии 48 обусловлен тем, что автор постарался рассмотреть свою тему во всех аспектах, если не с точки зрения полноты привлекаемого материала (который практически неисчерпаем), то с точки зрения логики: обрисованы общие черты развития советского исторического сознания, показано отображение исторических представлений в художественной литературе, рассмотрена проблема учебников, уделено внимание судьбам историков, в том числе и тех, чьи версии истории были периферийными, не совпадали с общепринятой. Казалось бы, разнообразие тем могло превратить книгу в набор очерков, но перед нами именно монография – единство подхода, ряд общих идей позволяют автору организовать все сюжеты в качестве составных частей последовательного историографического анализа. С точки зрения методики анализа книга стоит выше всяких похвал: А.М. Дубровский никогда не спешит сделать выводы, которые бы не были в достаточной степени обоснованы, и не смущается подробнейшим разбором мельчайших деталей (одного доклада или одной статьи), если это оказывается действительно необходимым.
48 Дубровский А.М. Историк и власть: историческая наука в СССР и концепция истории феодальной России в контексте политики и идеологии (1930-1950-е гг.). Брянск, 2005.
25
Основные выводы А.М. Дубровского таковы: в советской идеологии было две тенденции – революционно-классовая (утопическая) и национально государственная (прагматическая), обе
тенденции «использовались партийно-государственной элитой
в зависимости от менявшихся политических обстоятельств». 49 Разработанная историками вместе с партийными чиновниками ГАИМК теория социально-экономических формаций (идея восходит к исследованиям А.А. Формозова) стала обязательной, но её внедрение обрекло науку на одностороннее развитие. Основы советского марксизма были быстро законсервированы, своеобразная российская история была «стилизована под западно-европейскую модель, представленную в трудах Маркса и Энгельса». 50 В результате произошедших перемен появился особый тип «советского историка», в который преобразовались как «старые специалисты», так и «красные профессора», хотя каждый человек имел собственную меру допустимого компромисса с официальной идеологией. 51
книга А.Л. Юрганова о русском национальном государстве в восприятии историков эпохи сталинизма. 52 Юрганов сосредоточен не просто на избранной теме, но на её самом близком из возможных рассмотрении – на тщательном, в духе классической филологии, анализе источников. 53 В виду источниковедческого характера исследования (источниками служат статьи и книги историков, их доклады и выступления в прениях, черновики, правки на полях работ и т.п.), в книге очень много цитат, но цитаты здесь не брошены автором, как это бывает часто, в надежде на то, что они будут говорить сами за себя, напротив, подвергнуты разбору, соотнесены друг с другом, и всё это
49 Там же. С. 781. 50 Там же. С. 787. 51 Там же. С. 788. 52 Юрганов А.Л. Русское национальное государство. Жизненный мир историков эпохи сталинизма. М., 2011.
53 О влиянии литературоведения также на интерес к антропологическому исследованию творчества см.: Корзун В.П. Образы исторической науки на рубеже XIX-XX вв. С. 17.
26
– с целью проследить вызревание той или иной трактовки исторических процессов, формирования определённых оценок и складывания консенсуса в научной среде по различным вопросам. 54
историков с властью и влияния власти (в т.ч. Сталина) на вопрос о русском национальном государстве – это как раз тот случай, когда представители партийной верхушки хорошо контролировали процесс. В определении общего воздействия сталинизма на историческую науку особенно следует отметить взвешенную позицию автора, когда он отказывается рассматривать его лишь как процесс насильственного принуждения к определённой точке зрения: «сталинизм в исторической науке – это не только давление сверху, но и постепенное, добровольное – со стороны большинства историков – включение в свой жизненный мир цитат из трудов Сталина. Это – добровольное стремление учёных постичь историческую истину во всей её полноте». 55 Следует согласиться с Юргановым и в том, что Сталин, направляя историческую науку, отнюдь не стремился давать ей точных и однозначных рекомендаций по отдельным вопросам – как потому, что его взгляды менялись, так и потому (Юрганов считает это основным), что тем самым Сталин занимал удобную позицию единственного носителя истины: не делая её доступной историкам, он сохранял за собой право критики всех и одновременно сам постоянно был выше любой критики. Книги Юрганова и Дубровского, как и отчасти книга Кондратьевых, фиксируют определённый поворот в современной отечественной историографии советского периода: отказ от монизма в исследовании сознания историков прошлого («власть давила – историки терпели или противились»); ориентация на тщательный анализ текстов (в том числе их ранних редакций) с тем, чтобы рассмотреть процесс рождения новых
54 Иногда это напоминает приёмы т.н. «генетической критики». См.: Генетическая критика во Франции. Антология. М., 1999.
55 Юрганов А.Л. Русское национальное государство. Жизненный мир историков эпохи сталинизма. С. 674.
27
трактовок истории; рассмотрение поступков историков как истории интеллектуального выбора, обусловленного эволюцией общих идей, но не сводящегося к ним. Самая заметная попытка раскрыть внутреннюю сущность советского марксизма и при этом не уйти от конкретики – то есть, по сути, найти новый вариант «проблемного» нарратива – была, на наш взгляд, осуществлена в монографии А.В. Гордона, посвящённой советской историографии Французской революции. 56 Не отрицая возможностей традиционных подходов, он предлагает рассмотреть проблему прежде всего в культурно- историческом ключе. Сами понятия, используемые А.В. Гордоном, не новы, но это как раз тот случай, когда автор ищет новые идеи, а не новые слова. 57
Базовый концепт, введённый автором в историографический анализ, – «культура партийности», 58 с помощью которого он предлагает (естественно, с необходимыми ограничениями и оговорками) постигать советскую историографию, а лучше сказать – советское историческое мышление. 59
преимущественно ритуалистического характера (цитатничество, иерархия цитат – тема, тонко проработанная и Л.А. Сидоровой) в сочетании с понятийным каноном (учение о формациях, «теория отражения», руководящая роль партии) и, при настойчивом давлении властных структур, стала частью (в известном смысле слова, органичной) исторического сознания. Не только данью постмодернистским поискам, но и пониманием неизбежности такого выбора является предложение А.В. Гордона (по сути развивающее идеи С.В. и Т.Н. Кондратьевых) рассматривать советскую
56 Гордон А.В. Великая Французская революция в советской историографии. М., 2009. 57 См. также: Корзун В.П., Чеканцева З.А. Бриколаж по-советски: размышления о книге А.В. Гордона // НЛО. 2010. Вып. 104. С. 351-356; Бовыкин Д. Ю. Великая? Французская? Революция? (о новой книге А.В. Гордона) // Французский ежегодник 2010. М., 2010. С. 443-458.
58 См. также раннюю работу: Гордон А.В. Власть и революция: советская историография Великой французской революции. 1918-1941. Саратов, 2005.
59
28
историографию как метатекст. Иными словами, речь идёт о целостном её восприятии, выяснении тех культурных основ научной жизни, без которых анализ отдельных её элементов (научных дискуссий, коллективных монографий, личных
взаимоотношений) оказывается фактически бесполезным. В этом отношении глава, посвящённая становлению культуры партийности, представляет собой превосходный историографический очерк, по значению далеко выходящий за пределы темы Французской революции. А.В. Гордон показывает, как в начале 30-х гг. были полностью отвергнуты все прежние историографические традиции, как партийное руководство спровоцировало тем самым кризис идентичности советских историков, заставило их чувствовать себя неуверенно. Навязываемое вместо прежнего плюрализма (хотя бы и в рамках марксизма) единоверие представлялось панацеей от всех бед. Автор отказывается считать страх единственным побуждающим мотивом в этом процессе: 60 происходило действительно перерождение сознания. Но этого было мало. Власть не просто была заинтересована в единой точке зрения, она ещё и хотела, чтобы историки поддерживали точку зрения партии, как бы она ни менялась (из-за внутрипартийной борьбы или невежества партийных лидеров), при этом делая вид, будто никаких зигзагов нет. Тем самым знание отождествлялось с властью, а наука становилась частью государства, утрачивая личностное начало и становясь на путь вырождения. 61
взаимоотношениям власти и филологической науки в Ленинграде 40-х гг. 62
Это прежде всего исполинская сводка источников, редких или опубликованных впервые, которым автор допускает говорить «от первого лица», сводя свою роль по преимуществу к тематической организации,
60 Там же. С. 99. 61 Там же. С. 112. 62 Дружинин П.А. Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Т. 1-2. М., 2012.
29
систематизации материала. Учитывая объём и
использованного материала, по своей ценности книга П.А. Дружинина выходит за пределы обзора собственно состояния филологии (и собственно Ленинграда), показывая широкий процесс утверждения и закрепления определённых форм отношений с властью в позднесталинский период. Нет необходимости говорить, что результаты такого «воспитания» общественных наук со стороны власти автор оценивает однозначно негативно, как фактический разгром науки, достижение искусственного научного единомыслия, держащегося на одной только идеологии 63 .
выделяя отдельные аспекты в теме советской историографии (опять же, в основном сталинского периода), иногда, в основном в целях иллюстрации базовых положений, обращаются и к исследованию древности. Таковы работы А.Н. Дмитриева об «академическом марксизме» 20-х гг., 64 статья К.А. Богданова о формировании эпического восприятия реальности в сталинской культуре. 65
Копосова, автора, вероятно, наиболее впечатляющих трудов по теории исторической науки последнего десятилетия. Он разделяет советскую историографию на сталинский и поздний этапы. При Сталине основной акцент в работе историков был перенесён на классовую борьбу, экономическое развитие интересовало лишь в той мере, в какой оно раскрывало отношения классов. В это время общество мыслилось в трёх сферах («модель трёх сфер»): социально-экономической, социально- политической и социально-идеологической. При Хрущёве и Брежневе начался заметный дрейф к идеям технократии и возрождения идеала
63 Там же. Т. 2. С. 588. 64 Дмитриев А. «Академический марксизм» 1920-1930-х годов: западный контекст и советские обстоятельства // НЛО. № 88 (2007). С. 10-38.
65 Богданов К. Наука в эпическую эпоху: классика фольклора, классическая филология и классовая солидарность // НЛО. № 78. М., 2006. С. 86-124.
30
эмпирического исследования. Акцент с классовой борьбы был перенесён на эволюцию социальных институтов, а основными институтами стали («технократическая история экспертов»): экономика, общество, политика, культура. 66 Нужно отметить, что выводы нашего исследования в целом соотносятся с выводами Н.Е. Копосова. жүктеу/скачать 2,89 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|