Образ древности в советской историографии: конструирование и трансформация
Древность в позднесоветских и постсоветских концепциях
жүктеу/скачать 2,89 Mb. Pdf көрінісі
|
Крих С. - Образ древности в советской историографии. Диссертация
| 4.6. Древность в позднесоветских и постсоветских концепциях
исторического процесса Кризис и распад Советского Союза отразился на всех сферах жизни общества и на исторической науке в той мере, в какой эти события казались наполненными историческим смыслом. История словно сама указывала, кто прав, а кто нет в интеллектуальных спорах. Тем более что постсоветское и даже не-советское понимание истории начали зарождаться во вполне ещё советском обществе и мировосприятии. Время сильно изменило отражение этого периода даже в воспоминаниях участников процесса, но всё же можно утверждать: в послесталинский период не-советское восприятие истории зарождалось из тех же истоков, что и «реформистское» (пример которого мы могли наблюдать при изучении творчества Е.М. Штаерман), и вряд ли первоначально отделяло себя от него, но потом их пути разошлись. Это иное видение всегда было в той или иной мере подпольным и всегда в той или иной мере марксистским – потому что, критикуя официальную науку, авторы всё равно очень долго мыслили её терминами и образами, но сам факт наличия иного взгляда уже расшатывал монополию взгляда официального. Именно поэтому рассмотрение ряда постсоветских элементов образа древности нельзя хронологически отделить от того времени, когда ещё вполне было жизнеспособно большинство элементов советского образа – процессы трансформации и отвержения образа зарождались и развивались одновременно, а крушение СССР только вывело второй процесс на поверхность. 384
Признавая это, не следует, тем не менее, упрощать положение в науке после 1991 г. В интеллектуальной сфере, особенно если речь идёт о научном исследовании, гораздо легче осознать неизбежность перемен, чем приступить к ним. Проблемы, которые вставали перед советскими историками древности до падения СССР, никак этим падением разрешены быть не могли. Если говорить о том, что здесь могло бы помочь заимствование идей с Запада, то, в действительности, с новыми концепциями и теориями многие советские историки были знакомы, а кроме того, никакая национальная историография не может решить собственные задачи путём простого заимствования, речь должна идти, как минимум, о перемене мировоззрения. Всё это требовало времени, в том числе и освоения новых методик: советские учёные знакомились с ними в основном для критики, не для применения. Во всех этих смыслах для историографии древности 1991 г., конечно, не был значимой датой. Наконец, сам
процесс становления современной российской историографии древности был и остаётся неоднозначным. Наряду с попыткой обрести новую идентичность путём освоения достижений мировой историографии, сравнительно быстро начался не менее активный процесс актуализации марксизма, также скорее хаотичный, с одновременной критикой истмата советского образца и апелляцией к «незамутнённому» Марксу в духе тех же послесталинских времён. Всё это отразилось в знаменитой примиряющей схеме мировой историографии, согласно которой есть
два подхода
к эволюции общества: формационный и цивилизационный. 306 И конечно, эта модель историографии была выдвинута для того, чтобы заявить о научной продуктивности соединения этих двух подходов. За понятием «формационный подход», по сути, скрывался марксизм. На самом деле, восприятие различных (и часто принципиально
306 То, что марксизм может применяться и в рамках теории цивилизаций (культурно- исторических типов или циклов), показывают работы С.И. Ковалёва 20-х гг., которые были рассмотрены во 2-ой главе. См.: Ковалёв С.И. Курс всеобщей истории. Пг., 1923. Т. I. С. 24 и сл.
385
различных) теорий развития общества в свете этих двух делений – ещё одно творение советского исторического сознания, перешедшего в постсоветский период. 307
Тем самым, российская историография древности 1990-2000-х гг. является по ряду своих характеристик постсоветской. Это не означает того, что не появляется новых тенденций и попыток по-другому писать историю, 308
но при этом пока соблюдается превалирование советского наследия – неслучайно пользуются такой популярностью переиздания учебников 40-х гг. (т.е., советской классики) С.И. Ковалёва и Н.А. Машкина. Как мы попробуем показать ниже, и образ древности, несмотря на его продолжающуюся трансформацию, остаётся всё ещё (пост)советским 309
;
307 Потому-то критика «цивилизационного подхода» или даже, как пишут некоторые авторы, «цивилизационной теории» – стрельба по выдуманной мишени. См.: Майоров Н.И. Введение в историю Древнего Востока. Учебное пособие. Томск, 2003. С. 19 и сл. В принципе, был близок к признанию того, что циклическая и линейная модели исторического развития никак не менее важны, чем деление на два подхода, В.Д. Жигунин. См.: Жигунин В.Д. Древность и её место в историческом процессе (Пять лекций в Самаре). Самара, 1996. С. 6.
308
Мы можем назвать несколько таких работ, в которых, на наш взгляд, присутствует другой подход к материалу и которые, соответственно, могут расцениваться как начинающие формировать новый образ древности. Подчеркнём, что мы здесь не поднимаем вопроса относительно того, насколько эти исследования удачны с точки зрения работы с источниками или спорны в своих методологических основаниях. Карпюк С.Г. Общество, политика и идеология классических Афин. М., 2003; Он же. Климат и география в человеческом измерении (архаическая и классическая Греция). М., 2010 (сам выбор темы последней книге в принципе стоит за пределами советского нарратива); Емельянов В.В. Древний Шумер. Очерки культуры. СПб., 2001. В последней работе (вызвавшей споры и критику), пожалуй, можно проследить и влияние советской «культурологической» традиции.
309 Это соображение будет более весомым, если мы обратим внимание на то, что за пределами узкопрофессиональной сферы больших перемен не произошло. Вполне показательный пример в этом отношении – учебники по экономической истории, написанные не историками, а экономистами, в которых постепенно элиминируется советская терминология, но не сам образ рабовладельческой экономики. См.: Экономическая история зарубежных стран. Курс лекций / Под общ. ред. В.И. Голубовича. Минск, 1997; Конотопов М.В., Сметанин С.И. История экономики. М., 2000; Тимошина Т.М. Экономическая история зарубежных стран. Учебное пособие. М., 2006; История мировой экономики / Под ред. Г.Б. Поляка, А.Н. Марковой. М., 2002. Несколько особняком стоит пособие Р.П. Толмачёвой с попыткой создания своей теории, но эта попытка реализована на основе фантастически искажённых фактических данных. Толмачёва Р.П. Экономическая история. Учебник. М.. 2003. Но появляются и примеры нарастания вполне любительского вторжения в историю представителей других наук. Для этого не обязательно ссылаться на такие экстравагантные случаи как «новая хронология» 386
рождение нового образа, если и подготавливается, пока не является очевидным 310 и, кроме того, не является темой нашего исследования. Возможность характеризовать современную отечественную историографию древности как постсоветскую следует обосновать, помимо логического рассуждения, и внешними характеристиками. Так, в ней сохранились те же тенденции, что и в советской историографии: затухание дискуссий; 311 отказ от теоретизации в сфере античной истории и, напротив, «бесконечная» (иногда её обозначают как третью) дискуссия об «азиатском способе производства» в истории Древнего Востока. Появление новых тенденций в постсоветской ипостаси современной историографии, скорее всего, невозможно, поскольку исчезли те условия, которые их порождали и направляли. Но коль скоро рождение нового образа всё ещё не состоялось, необходимо обратиться к историографии последних тридцати лет, чтобы определить, почему так произошло. 312
А.Т. Фоменко. Можно привести в пример опубликованную пусть не в столичном, но в научном журнале статью доктора экономических наук, полную фактических ошибок и отмеченную предельным примитивизмом изложения. См.: Мамедов О.Ю. Из истории экономических преступлений государства. Губительная страсть. Как неистовая любовь древнеримского государства к древнеримской экономике погубила эту самую экономику. Забытые тайны старинной катастрофы // Terra Economicus (Экономический вестник Ростовского государственного университета). 2009. Т. 7. № 2. С. 104-116.
310 Вполне показательная реакция постсоветского на несоветское: Тихонов А.Н. О попытке отрицания античной формы собственности в новейшей отечественной историографии // Древность и Средневековье: вопросы истории и историографии. Материалы III Всероссийской научной конференции студентов, аспирантов и молодых учёных. Омск, 24-25 октября 2014 г. Омск, 2014. С. 101-104.
311 Пример позднего «отклика» на дискуссию о Римском государстве: Коптев А.В. Античная форма собственности и государство в Древнем Риме // ВДИ. 1992. № 3. С. 3-28; дискуссии о переходе от античности к средневековью: Гюнтер Р. Социальные проблемы перехода от античности к средневековью // Там же. С. 112-118; Коптев А.В. Формирование крепостного права в Поздней Римской империи // ВДИ. 1994. № 4. С. 40- 63. См. также: Крих С.Б. «Смерть» дискуссий в постсоветской науке: история древнего мира // Университетская корпорация: память, идентичность, практики консолидации: Материалы всероссийской научной конференции с международным участием, посвящённой 210-й годовщине основания Казанского университета; Казань 27-29 ноября 2014 г. Казань, 2014. С. 204-208. 312 В специально оговорённых случаях мы будем расширять и эти хронологические рамки до всего послевоенного периода, поскольку некоторые тенденции в современном развитии могут быть корректно объяснены только таким образом.
387
Как мы могли видеть, и в конце 80-х гг. в советской историографии была одна монопольная методология. Но этот монополизм уже был в значительной мере расшатан не столько внешними условиями, сколько всё меньшей верой научного сообщества в его научную легитимность. В столицах и ряде научных центров это проявилось во всё большем бегстве в «неглавные» темы по древности: культуру и религию, но важнее в этом бегстве было не то, какие избирались темы, а то, какой избирался для них подход. Исследований культуры и особенно идеологии было много и в предыдущий период, а советская историография древности отнюдь не была сосредоточена преимущественно на социально-экономической тематике, но только М.Л. Гаспаров открыл внутренние тенденции развития античной литературы, которые не выдвигались как заменяющие экономические, но развивались вполне логично и параллельно общей схеме социальных отношений 313
, и только С.С. Аверинцев по сути вернулся к настоящему исследованию христианства как религии, а не как социального и политического института 314 . Начало культурологии античного мира как особого направления в исследованиях можно возвести к работам Г.С. Кнабе 315
. В то же время всё более размывалась и схема развития античного христианства, установившаяся в советской науке со времён А.Б. Рановича и Р.Ю. Виппера. Сложнее
обстояло дело
с провинциальными центрами. Историографические исследования в Казанском университете, например, сохраняли строго определённую приверженность партийной идеологии. Тем не менее, утрата веры в силу монополизма неожиданно и здесь обнаруживает себя. Очень хорошо свидетельствует об этом кандидатская диссертация Ю.А. Окуня, посвящённая творчеству Р. Сайма. 316 Анализируя творчество Сайма – 313
См.: История всемирной литературы. Т. 1. М., 1983.
314 Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977.
315 Кнабе Г.С. Древний Рим – история и повседневность. Очерки. М., 1986. Общего влияния А.Ф. Лосева на все эти подходы нельзя отрицать, но как раз особое внимание к Лосеву и его настоящая популярность начинаются в 80-е гг., когда сформировался тот условный читатель, который мог оценить его труды и нуждался в их прочтении.
316
Окунь Ю.А. Рональд Сайм и проблемы древнеримской истории: диссертация на соискание учёной степени кандидата исторических наук: 07.00.09. Казань, 1983.
388
исследование это проведено для советского времени (с его не преодолённой и поныне ограниченностью в литературе) на высоком уровне знакомства с материалом, – Ю.А. Окунь постоянно использует в анализе марксистские и чаще даже ленинские «установки», цитируя столпов истмата в каждой важной части историографического исследования. Но сама тонкость произведённого подбора цитат оказывается обличительной: читателю раскрываются элементарные вещи, вроде того, что Р. Сайм пишет не всегда однозначно и не во всём определился с общей концепцией римской истории, а при этом под них подводится сложное обоснование, связанное со спецификой классовой борьбы в современном обществе. Марксистская методология и конкретный историографический анализ наконец идут здесь рука об руку, одно обосновано другим и накрепко с ним связано, уровень обработки доступных фактов и прочитанной литературы по вопросу высочайший – но само исследование при этом остаётся вопиюще неубедительным, и теперь нельзя сказать, что тут дело в недостаточной освоенности методологии или недостаточном знании конкретных материалов. Методология уже приходит в противоречие с уровнем работы историка (в данном случае, историографа), и тем не менее, методология остаётся обязательной. Такое положение вещей было очевидным для большинства историков. И судя по всему, большинство полагало, что дело не в методологии, а в её монополизме. С утратой монополизма предоставлялась возможность по- другому (хотя и по-марксистски) охарактеризовать исторический процесс и, возможно, разрешить все назревшие в теории противоречия. Стремление к «улучшению» («очищению») марксизма, как можно было видеть из предыдущей главы, также не было новой тенденцией, являясь одной из неотъемлемых черт советской послесталинской историографии. Но если прояснение и осмысление марксизма ещё были более или менее допустимы в тот период, то попытки переосмысления не получали одобрения со стороны контролирующих органов партии, а без них и прояснение теряло свой смысл. 389
Поэтому оба этих желания приобрели в постсоветское время особенные остроту и ясность форм. Вторая схватка советских учёных вокруг проблемы «азиатского способа производства» началась фактически с 50-х гг., и не окончена даже по сей день – представители того поколения, подобно последним диадохам Александра, ещё до сих пор сходятся в изнуряющих битвах. Растянутость этой эпопеи делает необходимым, для её целостного рассмотрения, не разделять принципиальной гранью позднесоветский и постсоветский этапы, по двум основным причинам: во-первых, как было сказано выше, именно уход марксизма с официальных позиций позволил воюющим сторонам наиболее полно раскрыть свои позиции, до 80-х гг. остававшиеся неразвёрнутыми; во-вторых, новое начало спора о специфике развития стран Востока было и началом падения классического образа древности в советской историографии. Теория смены пяти общественно экономических формаций была расшатана этим в большей степени, чем любой другой интеллектуальной авантюрой. Именно поэтому дискуссия 60-х гг. об «азиатском способе производства» должна оцениваться с совершенно других позиций, чем отдельные дискуссии в советской исторической науке, ограниченные несколькими годами и несколькими изданиями, в которых публиковались их материалы. Это многосоставная дискуссия с несколькими векторами, размах которой выводит её на уровень скорее принципиального противостояния в советской марксистской историографии, нежели просто нескольких стадий дебатов на волнующую тему. В этом отношении она сходна с дискуссией о переходе от античности к феодализму, которая прошла сравнительно короткий этап открытого столкновения нескольких точек зрения на базе одного научного журнала, но, кроме того, имела этап предварительного латентного развития и долгого продолжения в работах различных авторов и в разного рода научных публикациях. Отличие дискуссии об «азиатском способе производства» заключалось лишь в том, что она характеризовалась 390
значительно большим масштабом, выходящим за пределы собственно историографии древности. Чаще всего в отечественной литературе принято считать, что вторая дискуссия об «азиатском способе производства» началась в 1965 г., 317 после
публикации в журнале «Народы Азии и Африки» отрывка из работы французского марксиста М. Годелье и откликов советских авторов, в том числе В.В. Струве, признавшего обоснованность нового обсуждения проблемы. 318 В этом кратком сообщении патриарх советской науки писал: «Термин и концепция «азиатский способ производства» десятилетиями отвергались советскими историками, и кличка «азиатчик» стала позорящим словом, несмотря на то, что не кто иной, как К. Маркс ввёл в историческую науку эту концепцию». 319 И хотя далее Струве согласился с Годелье лишь отчасти, признав «азиатский способ производства» самой ранней стадией развития общества, вышедшего из родовых отношений, причём стадией с локальным распространением, и отвергнув его как отдельный путь развития общества (поскольку он неизбежно сменился рабовладением, а потом феодализмом), – словом, лишь немного изменил прежнюю концепцию, воздействие статьи было значительно более сильным, чем Струве, вероятно, рассчитывал. Надо полагать, здесь имела место такая особенность советского мышления, как склонность «читать между строк», видеть за написанным
317
Можно согласиться с Дж. Софри в том, что важнейшим фактором, возродившим дискуссию, была публикация К.А. Витфогелем «Восточного деспотизма» (1956), но советская историография всегда специфично реагировала на внешние раздражители, и датировать только «по Витфогелю» не вполне доказательно. См.: Sofri G. Il Modo di Produzione Asiatico. Storia di una controversia marxista. Torino, 1969. P. 133 ff. Ю.И. Семёнов с большим основанием говорит о конце 50-х гг., а с середины 60-х гг. признаёт лишь нарастание интенсивности (с затуханием в 70-е гг.). См.: Семёнов Ю.И. Политарный («азиатский») способ производства: сущность и место в истории человечества и России. Философско-исторические очерки. М., 2011. С. 112. Мы затрудняемся определить начальную дату возрождения дискуссии, поскольку, как старались показать выше, безраздельное господство рабовладельческой концепции было относительным – некоторая «оппозиция» проявляла себя и во второй половине 30-х гг., и во второй половине 40-х гг. Бесспорно лишь то, что открытая фаза началась именно в 1965 г.
318 Годелье М. Понятие азиатского способа производства и марксистская схема развития общества // НАА. 1965. № 1. С. 102-104; Струве В.В. Понятие «азиатский способ производства» // Там же. С. 104-109.
319 Там же. С. 104.
391
определённые знаки. Повторимся, мы не знаем, рассчитывал ли Струве на подобный эффект (поскольку он ушёл из жизни в 1965 г., то более не мог пояснить свою позицию), но если обратиться от текста уже к контексту, то публикация выглядела своеобразной рекламой концепции М. Годелье. Желающим прочитать эту ситуацию в символическом смысле она представала таким образом: советские учёные (Струве) обязаны критиковать неортодоксальную гипотезу Годелье, но сам факт, что французскому марксисту дано слово и притом он не разгромлен в пух и прах, означает допустимость подобного подхода. Сравнительно быстро появляются работы советских исследователей, которые заимствуют приём Годелье. В этом отношении примечательна статья Л.С. Васильева и И.А. Стучевского «Три модели возникновения и эволюции докапиталистических обществ» (1966), в которой говорится о трёх параллельных путях развития единой докапиталистической классовой формации, исходящих из общин азиатской, античной и германской. Первый путь сочетает в себе черты рабовладельческой и феодальной формаций, находясь тем самым между античным и германским, и поэтому не способен к принципиальному развитию. Античный путь развития склонен к движению по кругу, и только германский (феодальный) порождает настоящий прогресс. 320
Востока было в этот раз весьма сильным, а критика обрела системность. 321
Правда, при этом не сформировалось единой противостоящей точки зрения, поскольку различные исследователи предложили много вариантов и
320 Васильев Л.С., Стучевский И.А. Три модели возникновения и эволюции докапиталистических обществ (к проблеме азиатского способа производства) // ВИ. 1966. № 5. С. 77-90.
321
См.: Семёнов Ю.И. Проблема социально-экономического строя Древнего Востока // НАА. 1965. № 4. С. 69-89; Меликишвили Г.А. К вопросу о характере древнейших классовых обществ // ВИ. 1966. № 11. С. 65-80; Коранашвили Г.В. О причинах неразвитости рабства на Древнем Востоке // ВИ. 1969. № 9. С. 102-111.
392
подвариантов нового подхода, а кроме того, они натолкнулись на тенденцию, которую условно можно назвать консервативной. Условность заключается в том, что, помимо принципиального положения о рабовладельческой сущности древневосточных обществ, учёные, её представлявшие, признавали почти все те оговорки и уточнения, которые предлагались стороной пересмотра. Различие было в оценках и, если можно так выразиться, в степени драматизации ситуации в историографии: если сторонники пересмотра указывали на «вопиющие» несоответствия, сторонники прежних определений говорили о необходимости более тонкого раскрытия уже имеющихся понятий и определений. Возможно, некоторые исследователи поддерживали рабовладельческую концепцию потому, что вполне освоили работу в существующей системе координат и их больше интересовала конкретика материала, чем бесконечные споры. 322
Сильнейшим представителем консервативной тенденции, готовым к её теоретической защите, был И.М. Дьяконов, 323
а наиболее полное обоснование она получила в работах В.Н. Никифорова (1920-1990), особенно в монографии «Восток и всемирная история», в которой Никифоров обосновывал нелогичность пересмотра общей концепции рабовладельческой формации. 324
тот же Никифоров мог не без оснований считать, что и вторая дискуссия закончилась победой концепции рабовладельческого строя на Древнем Востоке. Историографическая часть труда Никифорова написана с позиций полной уверенности в своих силах: по его мнению, несмотря на изменение количества фактов, сама по себе концепция всегда оставалась примерно
322 Упрёк «критикам» за то, что они, не разбираясь в вопросе, приписывают Древней Индии различные черты «азиатского способа производства»: Бонгард-Левин Г.М., Ильин Г.Ф. Древняя Индия. Исторический очерк. М., 1969. С. 578-580; Они же. Индия в древности. М., 1985. С. 491-492.
323 Дьяконов И.М. Проблемы собственности. О структуре обществ Ближнего Востока до середины II тыс. до н.э. // ВДИ. 1967. № 4. С. 13-35; Он же. Проблемы экономики. О структуре обществ Ближнего Востока до середины II тыс. до н.э. // ВДИ. 1968. № 3. С. 3- 27; № 4. С. 3-40.
324
Никифоров В.Н. Логика дискуссии и логика в дискуссии // ВИ. 1968. № 2.; Он же. Восток и всемирная история. М., 1977 (первое издание – 1975 г.).
393
одинаковой, от Струве до настоящего момента, и в этом смысле, что называется, никогда не изменяла ни собственной логике, ни логике вообще. Это, надо признать, не что иное, как высказанное в скрытом виде презрение к противникам, которые много колеблются, меняют точки зрения, – что уже само по себе как бы свидетельствует против их построений. Этот тон триумфатора был не слишком уместным, ведь в СССР снова наступал период сворачивания ненужных (то есть, относительно свободных) дискуссий, и противной стороне оставалось только молчать и радоваться, что их не вынуждают громогласно отказываться от своих взглядов. 325
Теперь, правда, сами сторонники концепции рабовладения – такие, как И.М. Дьяконов и В.А. Якобсон, – прилагали всё более заметные усилия по созданию новой концепции истории древности. В 80-х гг. несколькими изданиями (1982, 1983, 1989) выходит инициированная Дьяконовым на базе Института Востоковедения АН СССР «История древнего мира» в трёх частях – учебное пособие, составленное из лекций, написанных авторами разных взглядов (в основном близких дьяконовским), которое в любом случае противопоставляло себя вузовским учебникам истории – доминировавшему до 80-х гг. учебнику под редакцией В.И. Авдиева 326 и пришедшему ему на смену учебнику под редакцией В.И. Кузищина. 327
Здесь излагалась уже к тому времени закрепившаяся концепция трёх классов рабовладельческого общества (третий – мелкие производители), что в общем совпадало с «Историей Древнего Востока» под редакцией Кузищина, но обоснование Дьяконова было более тонким и характеристики классов менее
325 Но попытки возражать были: Меликишвили Г.А. Некоторые аспекты вопроса о социально-экономическом строе древних ближневосточных обществ // ВДИ. 1975. № 2. С. 18-45.
326
Разгромный разбор первого издания этого учебника см.: Лурье И.М., Дьяконов И.М. Рец.: В.И. Авдиев. История древнего Востока, ОГИЗ, 1948, 588 стр. цена 13 руб. // ВДИ. 1950. № 1. С. 116-133.
327 История Древнего Востока. М., 1979. Этот учебник (в переизданиях и с дополнениями) является основным в вузах и по сей день.
394
противоречивыми. 328
Примечательно то, что наличие нерешённых теоретических вопросов в книге не только не спрятано, но подчёркнуто и возведено в принцип, хотя без особенной необходимости авторы лекций в спор не вступали. Не менее важно и то, что было поставлено целью написание именно истории древности в целом, без разделения на Восток и античность, что позволило, например, избежать односторонности в описании эпохи эллинизма, предложить критерии по выделению ранней и поздней древности и т.п. Во введении признавалось, однако, что накал дискуссии теперь ослаб. 329
Ю.И. Семёнов утверждает, что к середине 70-х гг. «статьи сторонников концепции «азиатского» способа производства было запрещено печатать». 330
Наличие определённых препон отрицать нельзя, но тем не менее в конце 70-х гг. выходит сборник статей «Социальная и социально-экономическая история Китая», в котором особое место уделено теории В.П. Илюшечкина (1915- 1996), в чём-то сходной с идеями Васильева и Стучевского, развивающими концепцию автора, в начале 70-х гг. выраженную с формулировке «рабовладельческо-феодальной формации». Теперь Илюшечкин подходит к проблеме более тонко, получая возможность дать также достойный ответ недавно торжествовавшему В.Н. Никифорову. Начинает исследователь с того, что пытается разорвать изначальную связку теории формаций с историческими эпохами: «традиционные
328 Впрочем, недостатки были замечены и (ранее) М. Финли, и (в 1988 г.) Ю.И. Семёновым.
329 История древнего мира / Под. ред. И.М. Дьяконова, В.Д. Нероновой, И.С. Свенцицкой. Ч. 1-3. М., 1983. Первая часть книги была позднее переведена на английский язык и вызвала некоторый интерес зарубежных историков – вместе с тем, признавая отдельные достижения советской науки, рецензенты указывали и на досадную неосведомлённость авторов в современной литературе по ряду вопросов. См.: Early Antiquity / Diakonoff I.M., volume editor. Chicago, 1991; Wenke R.J. Rev.: Early Antiquity. I.M. Diakonoff and Philip L. Kohl, editors. University of Chicago Press, Chicago, 1991. XXIII + 461 pp., maps, index. $ 49, 95 (cloth) // Amerocan Antiquity. Vol. 57. № 4 (Oct., 1992). P. 737; Sherrat A. Rev.: Diakonoff, I.M. (vol. ed.). Early Antuquity (project ed. Philip L. Kohl) trans. Alexander Kirjanov. XXIV, 461 pp., maps. Chicago, London: Univ. of Chicago Press, 1991. ₤ 39.95 // Man, New Series. Vol. 28. № 2 (Jun., 1993). P. 366.
330 Семёнов Ю.И. Политарный («азиатский») способ производства… С. 9.
395
исторические эпохи и стадии общественной эволюции, т.е. формации, – далеко не одно и то же». 331 Автор раскрывает этапы становления теории основных исторических эпох, показывая, как произвольно распределялись и переносились грани меж ними, и признаёт, что идею Сен-Симона об эволюции форм труда (рабский, крепостнический, наёмный) использовал и развил К. Маркс, поскольку тогда она казалась соответствующей состоянию исторической науки. Однако при этом он утверждает, что это был, по сути, временный компромисс, что основная идея «Капитала» заключается в обратном: формации определяются только
«типами жүктеу/скачать 2,89 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|