*
Сантьяго вышел от цыганки в сильном разочаровании и решил, что
никогда больше снам верить не будет. Тут он вспомнил, что пора и делами
заняться: отправился в лавку, купил кое-какой еды, обменял свою книгу на
другую, потолще, и уселся на площади на скамейку попробовать нового
вина. День был жаркий, и вино волшебным образом охладило Сантьяго.
Овец своих он оставил на окраине городка, в хлеву у своего нового друга.
У Сантьяго по всей округе были друзья — он потому и любил
странствовать. Заводишь нового друга — и вовсе необязательно видеться с
ним ежедневно. Когда вокруг тебя одни и те же люди — как это было в
семинарии, — то вроде бы само собой получается, что они входят в твою
жизнь. А войдя в твою жизнь, они через некоторое время желают ее
изменить. А если ты не становишься таким, каким они хотят тебя видеть,
обижаются. Каждый ведь совершенно точно знает, как именно надо жить
на свете.
Только свою собственную жизнь никто почему-то наладить не может.
Это вроде как та старуха цыганка, что толковать сны умела, а вот сделать
их явью — нет.
Сантьяго решил подождать, пока солнце спустится пониже, и тогда уж
гнать овец на выпас. Через три дня он встретится с дочкой суконщика.
А пока он взялся за новую книжку, которую выменял у местного
священника. Книга была толстая, и на первой же странице описывались
чьи-то похороны, и вдобавок имена у героев были такие, что язык
сломаешь. «Если я когда-нибудь сочиню книгу, — подумал юноша, — у
меня на каждой странице будет новый герой, чтобы читателям не надо
было запоминать, кого как зовут».
Только углубился он в чтение и увлекся описанием того, как
покойника зарывали в снег — Сантьяго самого озноб пробрал, хоть солнце
и жгло нещадно, — как подсел к нему неизвестный старик и затеял
разговор.
— Что это они там делают? — осведомился он, указывая на людей на
площади.
— Работают, — сухо отвечал юноша, делая вид, что погружен в
чтение.
На самом же деле он думал о том, как острижет четырех овечек перед
дочкой суконщика, и она увидит, на что он способен. Сантьяго часто
рисовал себе эту сцену и каждый раз мысленно объяснял изумленной
девице, что овец надлежит стричь от хвоста к голове. Еще он перебирал в
памяти разные занятные истории, которыми развлечет ее во время
стрижки. Истории эти он вычитал в книгах, но собирался сказать, что они
происходили с ним на самом деле. Во лжи его она не уличит никогда,
потому что читать не умеет.
Старик однако оказался настырным. Он сказал, что утомился и хочет
пить, и попросил глоток вина. Сантьяго, надеясь отделаться, протянул ему
свою фляжку.
Не тут-то было — старик желал беседовать. Теперь он спрашивал, что
за книгу читает юноша. Сантьяго уже думал поступить неучтиво и просто
пересесть на другую скамейку, но отец всегда учил его быть вежливым со
старшими. Он молча протянул книгу соседу и сделал так по двум
причинам. Во-первых, он сам не знал, как правильно произносится ее
название. А во-вторых, если старик неграмотный, он сам отсядет от него,
чтобы не чувствовать себя униженным.
— Гм… — сказал старик, оглядев ее со всех сторон, словно в первый
раз видел книгу. — Хорошая книга, о важных вещах, только уж больно
скучная.
Сантьяго удивился: старик, оказывается, не только умел читать, но
даже и эту книгу прочел. Что ж, если она и вправду скучная, он еще успеет
обменять ее на другую.
— Она о том, о чем написаны почти все книги, — продолжал
старик. — О том, что человек не в силах сам выбрать свою судьбу. Она
старается, чтобы все поверили в величайшую на свете ложь.
*
— А что это за величайшая на свете ложь? — удивился Сантьяго.
— Звучит она так: в какой-то миг нашего бытия мы теряем контроль
над своей жизнью, и ею начинает управлять судьба. Ничего более лживого
нет.
— Со мной все было не так, — сказал Сантьяго. — Меня хотели
сделать священником, а я ушел в пастухи.
— Так оно лучше, — согласился старик. — Ты ведь любишь
странствовать.
«Он будто прочел мои мысли», — подумал юноша.
А старик тем временем листал толстую книгу и вроде бы даже не
собирался возвращать ее. Только сейчас Сантьяго заметил, что он одет в
арабский бурнус — впрочем, ничего особенного в этом не было: Тарифу от
африканского побережья отделял лишь узкий пролив, который можно было
пересечь за несколько часов. Арабы часто появлялись в городке — что-то
покупали и несколько раз в день творили свои странные молитвы.
— Вы откуда будете? — спросил он старика.
— Отовсюду.
— Так не бывает, — возразил юноша. — Никто не может быть
отовсюду. Я вот, например, пастух, брожу по всему свету, но родом-то я из
одного места, из городка, рядом с которым стоит старинный замок. Там я
родился.
— Ну, в таком случае я родился в Салиме.
Сантьяго не знал, где это — Салим, но спрашивать не стал, чтобы не
позориться, обнаруживая свое невежество. Он уставился на площадь, по
которой с озабоченным видом сновали прохожие.
— Ну, и как там, в Салиме?
— Как всегда, так и сейчас.
Ухватиться было не за что. Ясно было только, что город этот не в
Андалусии, иначе он бы его знал.
— А чем вы там занимаетесь?
— Чем занимаюсь? — старик раскатисто расхохотался. — Я им
правлю. Я — царь Салима.
«Какую чушь иногда несут люди, — подумал юноша. — Право, лучше
уж общаться с бессловесными овцами, которым бы только есть да пить.
Или книги читать — они рассказывают невероятные истории и именно
тогда, когда хочется слушать. А вот с людьми хуже: они брякнут что-
нибудь, а ты сидишь, не зная, что на это сказать, как продолжить
разговор».
— Зовут меня Мелхиседек, — промолвил старик. — Сколько у тебя
овец?
— Достаточно, — ответил Сантьяго: старик хотел знать слишком
много о его жизни.
— Ах, вот как? Я не могу помочь тебе, раз ты считаешь, что овец у
тебя достаточно.
Юноша рассердился всерьез. Он не просил о помощи. Это старик
попросил сначала вина, потом книгу, а потом — разговора.
— Книжку верните, — сказал он. — Мне пора трогаться в путь.
— Дашь мне десятую часть своей отары — научу, как тебе добраться
до сокровищ.
Достарыңызбен бөлісу: |