намеревался изнасиловать меня, который мог бы вернуться и
завершить начатое, тот человек тоже испытал омерзение – от самого
себя. Возможно, он, как и я, провел всю оставшуюся жизнь в попытках
избавиться от своих воспоминаний, вытеснить их на обочину
сознания. Думаю, в ту ночь он так потерялся во тьме, что сам едва не
стал тьмою. Но этого не случилось. Он сделал выбор и все-таки не
превратился в
пустое место.
Утром солдат возвращается. Мне понятно, что это он, по запаху
перегара и по его физиономии – несмотря на полутьму, я волей-
неволей из-за страха запомнила ее. Крепко обхватив руками колени, я
начинаю то скулить, то завывать. Из
меня вырывается что-то
нечеловеческое. Но остановиться уже не могу. Я издаю монотонно-
заунывный звук, несколько напоминающий гудение насекомого.
Солдат опускается на колени у
моей детской кроватки. Он плачет,
повторяя всего два слова:
forgive me, forgive me. Я еще не разбираю их
значения – «прости меня», – однако запоминаю их звучание. Он
протягивает мне полотняный мешок, который слишком тяжел для
меня. Тогда солдат сам вытряхивает содержимое. На матрас
вываливается его армейский паек – маленькие баночки с
разноцветными этикетками. Он показывает мне наклейки. Тычет в них
пальцем и, словно обезумевший метрдотель, что-то объясняет и
объясняет, предлагая выбрать какое-нибудь блюдо. Не понимая ни
слова из того, что он говорит, я рассматриваю картинки. Солдат
открывает одну банку и кормит меня с ложки. Это
свинина с чем-то
сладким. С изюмом. Если отец не делился бы со мной принесенной
втихаря ветчиной, скорее всего, я не знала бы ее вкуса – правда, мне
кажется, что венгры не стали бы добавлять к свинине ничего сладкого.
Открываю рот и получаю очередную порцию. Конечно, он прощен. Я
умираю от голода, а он принес еду и кормит меня.
Каждый день солдат возвращается. Магда чувствует себя настолько
хорошо, что уже флиртует с ним. Первое время, я уверена, он исправно
посещает нас, поскольку ему приятно ее внимание. Но постепенно
солдат перестает замечать мою сестру. Он приходит ко мне. Я то, с чем
ему необходимо разобраться. Быть может, так он кается за чуть не
совершенное насилие. Или ему нужно доказать себе, что еще
возможно воскресить надежду и непорочность – его, мою, мировую;
что надломленная девушка когда-нибудь встанет на ноги и пойдет.
Американский солдат – уже шесть недель, как он заботится обо мне, а
я все еще слаба и разбита и не в
состоянии запомнить его имя, –
достает меня из деревянной кроватки, ставит на пол и, держа за руки,
уговаривает, шаг за шагом, пройти по комнате. При каждой попытке
движения боль в
верхней части спины такая, будто меня пытают
раскаленными углями. Концентрирую внимание на том, чтобы,
переступая с ноги на ногу, отследить момент переноса веса. Поднимаю
руки над головой, держась за пальцы солдата. Я представляю, что он
мой отец – отец, мечтавший о сыне, но все равно меня любивший.
Ты
Достарыңызбен бөлісу: