Кант и русская философская культура

2. Кант и русская философская культура

______________________

9

 См., например, главу «Genius, Numen и другие» из книги: Р.Б.  Они- 

анс  .  На коленях богов.  Истоки  европейской мысли о душе,  разуме, 

теле, времени, мире и судьбе. М.: Прогресс-Традиция,  1999.

10

 «Пирующие студенты», стих.  1816 г.

164

JI.А. Калинников

М оцартом  стоит  все  же  Всеправедный  Господь?  Он  не  допус­

тит гибели  своего любимца,  поскольку  Requiem,  заупокойную 

обедню,  тот  пишет для  себя  самого,  и  отведет  Сальери  от  гре­

ха.  И  Бог дважды  предупреждает  Сальери  отказаться  от  заду­

манного,  но  столь  велико  сжигающее  душ у  стремление  изба­

виться  от  торжествующего  соперника,  что  жребий  поставлен 

на  третье  испытание:  уже  пан  или  пропал,  в  третий  раз  -   не 

миновать.  И он-то срабатывает -  заказ  принят.

Прямо  о  сальериевском  заказе  реквиема  Пушкин  не  гово­

рит,  но  если  внимательно  читать  текст,  сомнений  не  остается. 

Сальери,  услышав  от  М оцарта  о  сочинении  реквиема,  воскли­

цает  свое  «А!»  так,  как  можно  отреагировать,  уже  зная  о  его 

заказе.  Но он тут же спохватывается,  не выдал ли себя:  он сразу 

же  задает  вопросы:  «Ты  сочиняешь  Requiem?  Давно  ли?».  Од­

нако восклицание и  вопросы все равно  противоречат друг другу 

и  все  равно  выдают  Сальери.  Не  Моцарту:  он  в  увлечении  рек­

виемом  и  в  простоте душевной уловить  этого  не  в  состоянии,  а 

читателю. Не знай этого Сальери,  в его «А!» сразу же звучал бы 

вопрос  «А?»,  а  скорее  всего,  и  самого  восклицания  не  было  бы

-  сразу же звучал бы вопрос вроде «Как?» или «Неужели?»

Кстати,  в  своей  статье  о  «Моцарте  и  Сальери»  С.Н.  Булга­

ков  по  этому  поводу  писал:  «Вещий  ребенок,  в  своей  непо­

средственности  Моцарт  слышит,  что  происходит  в  Сальери, 

до  его  чуткого  уха  доносится  душевный  его  раздор,  но  он  не 

оскорбил  своей  дружбы  нечистым  подозрением  и  не  связал 

своих  переживаний  с  их  источником;  это  может  казаться  на­

ивным  до  глупости,  но,  вместе  с  тем,  благородно  до  гениаль­

ности.  М оцарт  мучится  мыслью  о  заказавшем  ему  реквием 

черном  человеке:  «Мне  кажется,  он  с  нами  сам-третий  сидит», 

и  однако  он  не  допускает  и  мысли,  что  это  -   черная  совесть 

самого  Сальери»11.  А.С.  Пушкин  эту  наивность  и  житейскую 

глупость Моцарта подчеркивает как существенные черты харак­

тера,  делающие  его  живым  человеком.  Кант  по  поводу  изобра­

жения  гения  в  искусстве  писал:  «...  когда  ни  один  из  задатков

11 

Булгаков С.Н.  Моцарт и Сальери // С.Н.  Булгаков. Тихие думы. М.: 

Республика,  1996. С. 51.

165

2. Кант и русская философская культура

души не выходит за пределы пропорции, необходимой в  свобод­

ном  от  недостатков  человеке,  не  приходится  ждать  того,  кого 

называют гением, в котором природа как бы отказывается от сво­

его  обычного  соотношения  душевных  сил  в  пользу  какой-либо 

одной из них» (V, 73).  Знал или нет великий поэт об этих словах, 

но действовал он в соответствии с их рецептом.

Пытаясь 

отрицать 

причастность 

Сальери 

к 

заказу 

Requiem ’a,  Г.Мейер  в  уже  упомянутой  статье  в  противоречии 

с  этим  пишет,  по-моему,  верно:  «Правда,  Сальери  не  боится 

черного  человека,  но  о  его  существовании,  о  его  исчерпываю­

щем  значении  в  судьбе  Моцарта,  наконец,  о  его  потусторон­

ности  он  знает  доподлинно  и  притом  раньше  и  большее  М о­

царта.  Иначе  Сальери,  уже  заготовивший  яд,  чтобы  отравить 

Моцарта,  не  мог  бы  скрыть  смущения,  слушая  рассказ  о  чер­

ном  человеке,  заказавшем  Requiem  (и  присутствующем  в  этот 

момент  в  трактире  за  столом,  по  уверению  Моцарта.  -   JI.K.) 

обреченному  им  же,  Сальери,  на  смерть»12.  По  Мейеру  выхо­

дит,  что  сам  по  себе  и  неизвестно  за  что  Моцарт  приговорен 

роком  к  смерти,  а  Сальери  в  своей  демонической  натуре  об 

этом  догадывается.  Он  просто  упреждает  событие,  отравливая 

гения.  А  трагедия  тем  самым  рассыпается  в  прах.  В  такой  ин­

терпретации,  когда  суть  трагедии  сводится  к  черной  мессе,  не 

найти и следа трагического катарсиса.

Конечно,  Сальери  дьявольски  проницателен  и  прекрасно 

владеет собой.  Он  сразу  же  оценил  и  понял,  что  моцартовская 

пьеса,  по  поводу  которой  М оцарт  хотел  слышать  его  мнение, 

хотя  она  подозрительно  похожа  на  заранее  заготовленное  ис­

пытание уже раскрытого замысла,

(Моцарт (за фортепиано)

Представь себе  ...  кого бы?

Ну хоть меня -  немного помоложе;

Влюбленного -  не слишком, а слегка, -  

С  красоткой, или с другом -  хоть с тобой,

Я весел...  Вдруг:  виденье гробовое,

Незапный мрак и что-нибудь такое...) -

12 

Мейер Г.  Черный человек.  ...  С. 228.

166

JI.А.  Калинников

эта вещая  пьеса никаким  испытанием  и предупреждением  не яв­

ляется,  что  Моцарт -   не  Гамлет,  а  он  -   Сальери  -   пока  еще  не 

король Клавдий. Умом  он понимает и видит чистоту, ангельскую 

невинность  Моцарта,  но  душа,  отравленная  извращенным  аф­

фектом,  не  хочет доверить  уму,  боится  своего  недоверия.  Неда­

ром вынесенный им Моцарту приговор исполняется в тот самый 

момент,  когда Моцарт выразил  ему свою  концепцию гениально­

сти,  исключающую романтическое  заигрывание  с  сатанинскими 

силами.  Шаг отчаяния,  шаг загнанного  в  угол:  противоположная 

ставка  так  же  безнадежна,  как  и  позитивный  расчет  на  самоот­

верженный  труд  -   ему  никогда  не  сравняться  с  гениями.  В  от­

чаянии Сальери мстит Богу, и только через минуту дает себе соз­

нательный  отчет.  Если  и  было,  пусть  обманчивое,  упование  на 

гениальность,  с  этого  момента  оно  испарилось  полностью  и  на­

всегда. ..  Ужас  совершенного  не даст  уже  сделать  ни-че-го!  «Не 

был  убийцею  создатель Ватикана».  Дальше  «его  ждет известная 

судьба: “шед удавися”»13, -  писал С.Н. Булгаков.

Гений  -   дар  случайный,  его  нельзя  заслужить,  нельзя  вы­

работать.  Но  это  выражение  идеальной  человечности,  в  кото­

рой  превыше  всего  мораль,  умение  следовать  велениям  кате­

горического императива:

...  гений  и злодейство -

Две вещи несовместные.

Непосредственно  он  дает  правила  искусству,  деятельность 

гения  -   эстетическая  деятельность,  совершаемая  по  законам 

красоты.  В  ней  он  достигает  образца  и  идеала,  а  в  идеале  сли­

ваются  прекрасное  и  возвышенное.  Красота  идеала  «должна 

быть  красотой  не  свободной,  а фиксированной  понятием  объек­

тивной  целесообразности,  следовательно,  должна принадлежать 

объекту  не  совершенно  чистого,  а  частично  интеллектуализи- 

рованного  (здесь  курсив  мой.  -  Л.К.)  суждения вкуса»  (V,  70), -  

так начинает Кант доказательство того,  что  идеал  красоты -  это 

только  человек  и  никакой  другой  предмет  в  мире:  «Лишь  то,

13 

Булгаков С.Н.  Моцарт и Сальери.  ... С.  51.

167

2.  Кант и русская философская культура

что  имеет  цель  своего  существования  в  самом  себе,  лишь  чело­

век,  который способен  сам определять  посредством разума свои 

цели,  или,  если  он  должен  черпать  их  из  внешнего  восприятия, 

все-таки  может  сопоставить  их  с  существенными,  всеобщими 

целями,  а затем  судить  об этом  сопоставлении  с  ними  и  эстети­

чески,  -   только  такой  человек,  следовательно,  способен  быть 

идеалом красоты, так же,  как человечество единственное среди 

всех  предметов  мира  способно  быть  в  его  лице  в  качестве  ин­

теллигенции  идеалом  совершенства»  (V,  71).  Для  идеального 

человека,  а  гений  -   именно  такой  человек,  существенна  не 

внешняя  красота,  безупречность  во  внешнем  восприятии,  а  все­

общность  цели,  дающаяся  только  интеллектуально,  только 

практическому  разуму.  Отсюда  ясно,  что  «идеал  состоит  в  вы­

ражении  нравственного...»  (V,  73).  Для  гения  как  идеального 

человека  первый  мотив  любого  его  поступка  -   моральный  мо­

тив,  его поведение не просто морально,  а всегда морально.  Ведь 

он, как гений, дает правш а для всего человечества.

Свободное  в  отношении  ценностном,  не  ограниченное  за­

конами  морали,  романтическое  толкование  сути  гения  Пуш­

кину  не подходит.  Недаром  мучился  он  и  стыдился грехов мо­

лодости,  выражал даже желание,  чтобы  в  потомках часть его -  

его недостойная -  умерла.

Именно  поэтому  трагедия  «Моцарт  и  Сальери»  -   это  сво­

его  рода  антропо-  и  теодицея.  Сальери  в  своих  мыслях  и  по­

ступках  ее  отвергает,  он  возлагает  вину  за  неудавшуюся,  как 

он  считает,  жизнь на Бога,  на порядок вещей.  Проницательный 

и  сильный разум,  не  отягощенный  моралью,  дает сбой.  Ему не 

удается  увидеть,  что  зависть  безблагодатна,  как  бы  она  ни 

объяснялась  и  чем  бы  она  ни  оправдывалась,  что  зло  самораз­

рушительно.  Ни люди,  ни  мир,  ни  Бог не  виновны  в  его  бедах. 

Самим  смыслом  бессмертного  своего  шедевра  Пушкин  дока­

зывает,  что  Сальери  вполне  мог  стать  гением,  если  бы  любил 

мир,  а не себя.  Ведь только этого ему и не хватает.

Вот эта близость Сальери к гению (но недосягаемая близость), 

на  мой  взгляд,  обманывает  С.Н.  Булгакова,  который  в  своей  ин­

терпретации называет трагедию  Пушкина трагедией дружбы,  по­

168

JI.A. Калинников

скольку  с  его  точки  зрения  «зависть  есть  болезнь  именно  друж­

бы»14.  Сближая  Моцарта  и  Сальери,  он  пишет,  что  А.С.  Пушкин 

изображает дружбу  не  в  здоровье,  но  в  болезни,  ибо  «в  болезнен­

ном  состоянии  нередко  проявляется  природа  вещей»15.  Платой  за 

свое  акцентирование  второстепенного  момента  Булгакову  прихо­

дится  придумывать  отрицательную  гениальность,  гениальность, 

которая дана лишь как стремление. В  итоге, сам того не осознавая, 

он, борец за истинное православие, допуская существование отри­

цательного,  злого  гения  наряду  с  положительным,  переходит  на 

позиции гностицизма вслед за Сальери и вместе с ним.

Но логика  вещей заставляет С.Н.  Булгакова делать  вынужден­

ные  оговорки.  «Отношения  Моцарта  и  Сальери  у  Пушкина заме­

чательны исключительным  изображением дружбы», -  пишет он и 

чувствует  необходимость добавить:  «они гораздо  четче  обрисова­

ны  относительно  Сальери  и  остаются  менее  выясненными  в  Мо­

царте,  быть может, вследствие неблагополучия  их у одного и бла­

гополучия  у другого»16.  За какую-то  исключительную  дружбу  он 

принял  лицемерие,  органически  к  дружбе  неспособное,  и  отзыв 

Сальери  о  Бомарше  говорит  об этом.  Сальери  просто льстит,  что 

Моцарту  известны  его  близкие  отношения  с  Бомарше,  называю­

щим  его  братом.  Но  в  устах  Бомарше  это  -   явно  панибратское 

обращение  и  только.  О  дружбе  же  Сальери  хорошо  говорит  его 

высокомерный отзыв о Бомарше:  «он слишком был смешон». Да и 

его уклончивое «Не думаю» в ответ на моцартовский вопрос (хотя 

тут-то  он доподлинно знал,  что  Бомарше  праведен,  что  никого не 

травил)  не  менее  красноречиво.  Подлинный  друг  с  презрением 

отверг бы пустую  молву,  а у  Сальери понятия  о  дружбе  поколеб­

лены  болезненным  самолюбием.  Необходимость  же  уточнения 

относительно  Моцарта  и  его  дружбы  вызвана  тем,  что  Пушкин 

изображает в  нем  (С.Н.  Булгаков  не  может этого  не чувствовать) 

простое товарищество,  естественный  интерес  и  желание  близости 

к ценимому им знатоку-профессионалу.

14

 Там же. С. 47.

15

 Там же.

16

 Там же. С. 49.

169

Все-таки  метафизика  творчества  и  место  творца  в  мире  -  

вот  конструктивный  базис  Пушкинской  трагедии.  Философ­

скую  позицию  Пушкина  часто  сближают  с  платонизмом  и  не 

обращают  внимание  на  его  явное  кантианство.  При  этом  надо 

иметь  в  виду,  что  обе  позиции  вполне  могут  быть  сближены, 

что продемонстрировал еще П.Д.  Ю ркевич17.

* * *

Выдвигая  аргументы  в  пользу  самостоятельности  и  из­

вестного  превосходства  искусства  по  отношению  к  науке, 

Кант  писал:  «Поэт  решается  представить  в  чувственном  обли­

ке идею разума о невидимых  сущностях -  царство  блаженных, 

преисподнюю,  вечность,  сотворение  мира  и  т.п.  -   или  то,  что, 

правда,  дано  в  опыте,  но  выходит  за  его  пределы,  например, 

смерть,  зависть  (курсив  мой.  -   Л .К .),  и  все  пороки...» 

(V,  156).  Первую  часть  Кантовой  формулы  выполнили  такие 

титаны,  как Данте  или  М ильтон...  Случайно  или  нет,  но  «Ма­

ленькие  трагедии»  как  бы  получают  в  этой  формуле  програм­

му  и  для  себя:  изображенные  в  них  пороки  даны  в  опыте,  но 

выходят за его пределы.  Гениальный поэт и  в  самом  деле  изо­

бражает  здесь  пороки  «посредством  воображения,  которое, 

следуя  по  стопам  разума,  стремится  достигнуть  максимума, 

представить  с полнотой, для  которой  примеров в природе нет» 

(5,  331).  На этом  пути его  творчество встает в  один ряд с вели­

кими предшественниками.

Что  же  говорит  нам  поэт  своей  таинственной  трагедией? 

Нет,  не  о  парадоксах  дружбы  (С.  Булгаков);  не  о  попытках 

найти  оправдание  и жалость в  нашем  сердце  к великому убий­

це  (JI.  Шестов);  не  о  мистической  природе  гениальности  и  от­

ветственности  за  нее  перед  темными  силами  (Г.  М ейер);  не  о 

сатанинском  протесте  против  вмешательства  божественной 

благодати  в  дела  человеческие,  не  о  надмившейся  гордости,

17  См.:  Юркевич  П.Д.  Разум  по  учению  Платона  и  опыт  по  учению 

Канта // П.Д. Юркевич. Философские произведения. М.,  1990.

2. Кант и русская философская культура

_____________________

Л. А. Калинников

ведущей  к  бунту  против  божества  (Вс.  Иванов);  не  о  желании 

сразиться  с роком,  испив  круговую  жертвенную  чашу,  по  слу­

чайности  доставшуюся  одному  М оцарту  (В.  В ацуро)...  Нет, 

конечно,  не  об этом ...  Не только об этом.  Хотя  и об этом тоже. 

Ведь  это  увидели  и  извлекли  из  трагедии  проницательные 

мудрецы,  сами  читающие  в  людских  сердцах.  Все  эти  и  неис­

числимые  другие  прочтения  -   только  стороны,  только  грани 

единого  кристалла истинного  смысла.

Ближе  всего  к  сути  произведения  подошел,  по-моему,  Ев­

гений  Аничков,  который  писал:  «И  Моцарт,  и  Сальери  -   оба 

детища  его  (Пушкина.  -   J1.K.)  раздумий  о  смысле  и  задачах 

творческих  порывов,  о работе осуществлений поэзии, то есть о 

своем  собственном гении»18.

Но  эта  трагедия  -   не  только  плод  раздумий  о  собственном 

гении,  хотя  ими,  без  сомнений,  инициирована.  C.JL  Франк  опи­

рался  на  документальные  свидетельства,  когда  отметил,  что 

отношение  к  Пушкину  «большинства  сановных  его  современ­

ников»  кратко  выразил  Фаддей  Булгарин:  «Жаль  поэта,  а  чело­

век  был  дрянной»19.  А  этому  «дрянному  человеку»  избежать 

общения с сановной чернью и сворой лакеев никак было нельзя.

В  трагедии  «Моцарт  и  Сальери»  Пушкин  сделал  все  от не­

го  зависящее,  чтобы  встать  на  отвлеченную  метафизическую 

точку  зрения,  для  чего  и  обратился  к  метафизичнейшему  из 

философов  -   Канту.  А  потому  это  трагедия  об  отношениях 

гения  и  консервативного  общества  как  таковых,  об  органиче­

ском  их  противоречии,  неизбежно  приводящем  к  столкнове­

нию  и,  как  правило,  гибели  гения.  Невозможность  его  понять, 

тревожащая,  указывающая  на  собственную  ограниченность  и 

неполноценность,  приводит  к  нестерпимому  желанию  этот 

источник зуда устранить.

Однако  можно  ли  устранить  духовное  начало  бытия?  Как 

устранить сам Дух, если жив человек?

18

  Аничков  Е.В.  Пушкин  и  театр.  К  «Моцарту  и  Сальери»  //  Заветы 

Пушкина. М.,  1998. С. 289.

19

  Франк  С.Л.  Пушкин  и духовный  путь  России  //  С.Л.  Франк.  Рус­

ское мировоззрение. СПб.: Наука,  1996. С. 692.

171