Российская академия наук центр цивилизационных и региональных исследований

Например, увеличение продуктивности природных пастбищ требует целый ряд 
дорогостоящих мер, возможных только в индустриальных обществах. Даже временное 
увеличение поголовья скота достигалось главным образом посредством увеличения 
пастбищных территорий. В основном это было возможным лишь благодаря военной 
экспансии, в результате которой поля обращались в пастбища. Древняя и средневековая 
история изобилуют примерами подобного развития. Однако такой экстенсивный метод 
увеличения продукции не мог быть постоянным или стабильным. Он слишком зависел от 
соотношения сил между кочевниками и земледельцами. Кроме того, пастбищные 
территории, даже увеличенные военным путем, рано или поздно достигали предела своей 
продуктивности, что делало дальнейший рост скота невозможным. 
Зависимость кочевников от внешнего мира определялась также еще одним фактором. 
Кочевое скотоводство как экономическая система отличается хронической нестабильностью. 
Оно основано на балансе между тремя переменными: природными ресурсами (такими, как 
растительность и вода), поголовьем скота и численностью населения. Все они постоянно 
колеблются, но отнюдь не синхронно, потому что каждая переменная в свою очередь зависит 
от многих факторов, как постоянных, так и временных, как регулярных, так и нерегулярных. 
Простейшими и наиболее хорошо известными примерами временного дисбаланса являются 
массовые потери скота и последующий голод, связанные с природными бедствиями и 
эпизоотиями. В других случаях, напротив, рост поголовья скота приводит к превышению 
продуктивные способности пастбищ. Именно такие циклические колебания поддерживали 
долговременный баланс в экономике кочевого скотоводства, но в кратковременной 
перспективе их последствия могли быть весьма негативными. Иначе говоря, баланс был не 
статичным, а динамичным. 
Одним из путей преодоления хронических недостатков кочевой экономики было 
развитие собственного земледельческого производства. И действительно, на протяжении 
долгих исторических периодов многие, если не большинство, из тех, кто кочевал в 
евразийских степях, были не чистыми кочевниками, а, скорее, полукочевниками, 
практиковавшими земледелие в качестве второстепенного и вспомогательного занятия. 
Однако, как показала советская кампания по освоению целинных земель, даже в ХХ веке 
земледелие без ирригации является рискованная занятия в аридных зонах и часто приводит к 
сверхэксплуатации хрупких экосистем. В древности и средневековье земледелие в этих зонах 
было еще менее стабильным и надежным. Полукочевничество было неспособно решить 
проблему неавтаркичности кочевой экономики. Поэтому кочевники нуждались в оседлых 
обществах как своего рода гарантийном фонде, необходимом для их жизнеобеспечения. 
Хотя они мало что инвестировали в этот фонд, он был незаменим для них, когда они 
получали доступ к его прибыли, а иногда даже к основному капиталу. Однако для того, 
чтобы иметь доступ к этому фонду, они должны были приспосабливаться к 
социополитическим и культурным особенностям внешнего мира. 
Интегральной частью идеологий кочевников был антитезис между кочевым и оседлым 
образами жизни, в известной мере отражавший реальные различия. Этот антитезис, будучи 
символическим отражением универсальной "ты – они" оппозиции, выполняя 
интегрирующую функцию внутри кочевых обществ и дифференцирующую – в отношении 
оседлых. Более того, он представлял в негативном свете оседлый образ жизни. Тем не менее, 
письменные источники со времен первых упоминаний о кочевниках на оставляют никаких 
сомнений в том, что земледельческие территории производили существенную часть 
потребляемых ими продуктов питания. Те же источники, как и археологические данные, 
свидетельствуют также о том, что значительная часть предметов материальной культуры 
кочевников производилась на оседлых территориях. Экономическая зависимость кочевников 
от оседлых обществ влекли за собой не только различные способы политической адаптации 
к ним, но и важные культурные последствия. Также как кочевая экономика должна была 
29 

дополняться земледельческими и ремесленными продуктами, так и культура кочевников 
нуждалась в культуре оседлого населения как источнике, компоненте и модели для 
сравнения, заимствования, подражания или, напротив, отвержения. Даже идеологическая 
оппозиция между кочевыми и оседлыми обществами была относительной. Достаточно 
напомнить, что, хотя кочевники сами не создали ни одну из мировых и универсальных 
религий, они внесли существенный вклад в их распространение (Khazanov 1993; 1994a). 
Кочевники хорошо понимали связь между своим образом жизни и его определенными 
социальными преимуществами. В то же время они осознавали, что их культура не является 
столь же сложной, богатой и рафинированной, как оседлые культуры. Их отношение к 
последним напоминало отношение к западной культуре многих людей в странах Третьего 
Мира. Ощущая ее неотвратимую привлекательность, но находясь вне ее социально-
экономической сферы, они одновременно отвергают ее в целом, но заимствуют ее отдельные 
элементы. Правда, кочевники не страдали при этом от комплекса неполноценности и не 
прибегали к терроризму. Заимствования всегда подвергались селекции на предмет их 
соответствия кочевым культурам и традициям, а также их утилитарной ценности (Allsen 
2001). 
Это хорошо заметно на примере тех кочевых государств, в которых возникали новые 
культуры. Хотя кочевники, точнее их знать, были инициаторами их создания, а также 
основными патронами и потребителями, они в основном создавались специалистами – 
ремесленниками, профессионалами, интеллектуалами – выходцами из различных оседлых 
стран. Поэтому такие культуры были эклектическими гораздо больше, чем синтетическими. 
Их, вероятно, правильнее всего называть государственными, потому что они должны были 
обеспечить не только комфорт и роскошь правящих элит, но и, что важнее, способствовать 
управлению государством. Как метко заметил Крамаровский (Kramarovsky 1991: 256), 
золотоордынская культура была, а золотоордынского народа не было. Судьбы этих культур 
прямо зависели от судеб государств, которые вызвали их к жизни. Во всяком случае, они ни 
в коей мере не были этническими и весьма отличались от синхронных им культур рядовых 
кочевников. Примерами могут служить культуры сельджукских султанатов, Золотой Орды и 
отчасти других, одновременных ей монгольских государств, в меньшей степени тюркских 
каганатов, особенно уйгурского, все еще малопонятна культура Хазарии и, возможно, даже 
государственная культура Скифского царства. 
В ряде центральноазиатских стран, и даже в отдельных республиках Российской 
Федерации, наблюдается любопытная тенденция в отношении к кочевникам, ставшая 
особенно заметной в постсоветский период. Она связанна со спецификой их 
националистических мифологий, которые, как и в других странах, стремятся к прославлению 
реальных или воображаемых предков (анализ и критику националистических идеологий в 
бывших советских странах см., например: Shnirelman 1996; Аймермахер, Бордюгов 1999). 
Поскольку эти предки, во всяком случае часть из них, нередко были кочевниками, некоторые 
ученые и особенно псевдоученые дилетанты стремятся или преувеличивать их уровень 
развития и достижения или, напротив, утверждают, что они вообще не были кочевниками, а 
практиковали комплексное скотоводческого-земледельческое хозяйство. В известной мере 
это является чрезмерной реакцией на советские концепции исторического процесса, которые 
рассматривали кочевое скотоводство как тупиковый путь развития и превозносили их 
насильственную седентеризацию и коллективизацию как единственно возможный путь 
экономического прогресса. 
В подлинной науке нет места и нужды в необузданной фантазии и идеологических 
спекуляциях любого рода. Но даже если славные предки действительно нужны для 
национального строительства, то нет никаких оснований стыдиться кочевых предков в этой 
роли. Значение скотоводства в целом и кочевого скотоводства в частности далеко 
превышало их успешный ответ на вызов, брошенный климатом и экологией. 
30 

В политической и этнолингвистической истории Старого Света их влияние трудно 
переоценить (Khazanov and Wink 2001). Кочевники играли огромную роль в радикальных 
изменениях политических границ, в разрушении многих государств и империй, и в создании 
других. Все ещё не ясно были ли первоначальные индоевропейцы скотоводами или ранними 
земледельцами, но распространение семитских языков, языков, принадлежащих к иранской 
группе индоевропейской лингвистической семьи, многих алтайских и других языков, было 
определенно связано с миграциями, завоеваниями и политическим господством скотоводов и 
кочевников. 
Кочевники также играли очень важную роль в качестве организаторов и посредников в 
различного рода культурных обменах между самими оседлыми обществами. Их вклад в 
трансконтинентальную циркуляцию и трансмиссию культурных и технологических 
артефактов и инноваций является очень значительным. В этом отношении полиэтнические и 
поликультурные империи, основанные кочевниками, играли определенную положительную 
роль (Bentley 1993). 
Не только культуры кочевых обществ оказывали влияние на культуры кочевников; 
кочевые культуры в свою очередь влияли на оседлые. Вооружение, украшения, одежда, 
мода, и традиции кочевников нередко были объектом подражания в оседлых обществах. 
Весьма показательным в этом отношении является феномен посткочевничества. Некоторые 
культурные особенности кочевников, их система ценностей, образ жизни, правила 
социального поведения и политические традиции считались престижными и долгое время 
лимитировались в определенных слоях оседлых обществ даже после того, как сами 
кочевники оседали или переставали быть господствующими в политическом отношении. 
И все же бесспорным остается тот факт, что в экономическом отношении кочевники 
зависели от оседлых, земледельческо-городских обществ гораздо больше, чем те – от 
кочевников. Кочевая экономика никогда не была, и не могла быть, автаркичной. Поэтому 
кочевники стремились к приобретению продуктов, производившихся в оседлых обществах, 
всеми доступными способами. На карте стояло само их выживание. Это обстоятельство было 
отмечено уже великим арабским средневековым ученым Ибн Халдуном, писавшем: 

жүктеу/скачать 1,83 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: