Министрлігінде тіркелген. Куәлік №2988-ж 2008 жылдың 25 наурызы

 
124 
языка в университетах Рима, Парижа и Оксфорда. Позднее и в России появятся первые 
переводы  Корана  русский  язык  с  французского:  перевод  П.В.  Постникова  «Алкоран  о 
Магомете,  или  Закон  турецкий»  (1761),  анонимный  перевод  «Алкоран,  или  Закон 
магометанский»  (перв.  четв.  XVIII  века),  перевод  М.И.  Веревкина  «Книга  Аль-Коран 
аравлянина Магомета, который в шестом столетии выдал оную за ниспосланную к нему 
с небес, себя же последним и величайшим из пророков Божиих» (1790).  
Тем  не  менее,  и  положительные  и  отрицательные  образы  Востока  со  временем 
накопились  в  понятие  более  широкое.  В  языке  межкультурного  диалога  «Восток»  из 
географического  понятия  целиком  и  полностью  стал  понятием  культурным, 
превратившись  в  концепт,  мимо  осмысления  которого  не  прошел  ни  один  крупный 
художник или философ.  
Разумеется,  «Восток»  в  каждой  стране  различен,  что  проистекает  из  особенностей 
диалога  с  Востоком:  колониальные  державы  Англия  и  Франция,  Германия,  которая 
никогда  не  владела  ближневосточными  землями,  Америка,  наследница  колониальной 
политики  в  XX  веке  и,  наконец,  Россия,  которая  включила  колонии  (Кавказ,  Сибирь, 
Крым)  в  состав  собственного  государства.  В  России  восточное  влияние  имеет  долгую 
историю. 
Не 
останавливаясь 
на 
проблемах 
территориальной 
близости 
к 
мусульманскому  Востоку  (большей  близости,  чем  для  любой  европейской  страны), 
обеспечившей постоянную актуальность «восточного вопроса» в российской политике и 
культуре,  следует  сказать,  что  первым  серьезным  шагом  на  пути  формирования 
«нашего»  Востока  в  русской  культуре,  или,  в  структуралистской  терминологии, 
«восточного текста русской литературы», стало оформление жанра восточной повести в 
парадигме просветительского гуманизма XVII—XVIII веков.  
Именно в концептосфере гуманизма появляются мыслительные структуры, несущие 
ориентальные 
коды, 
философской 
задачей 
которых 
стало 
формирование 
дополнительных  (альтернативных)  моделей  человеческого  бытия.  Художественные 
тексты  русской  литературы  разных  хронологических  периодов  содержат  большое 
количество  разнородных  элементов  Востока,  генетически  восходящих  к  таким 
религиозно-философским системам, как буддизм, иудаизм, индуизм, манихейство и др. 
Однако  ни  одна  из  этих  систем  никогда  не  являлась  для  русской  и  европейской 
культуры таким мощным и последовательным коммуникантом как ислам.  
Средневековье предложило модель конфликта (Афанасий Никитин и его «Хожение» 
в  этом  случае  –  редкое  исключение,  только  подтверждающее  правило),  необходимого 
для  начального  периода  самоидентификации.  XVIII  век  сформировал  модель 
опосредованного  диалога  –  когда  в  эпоху  «врастания»  в  Европу,  Россия  смотрела  на 
Восток  глазами  европейских  просветителей.  И  только  в  20-30-е  годы  XIX  века  в 
структуре  романтического  стиля  мусульманский  Восток  впервые  становится  важной 
мифопоэтической  категорией  –  формируется  модель  непосредственного  диалога, 
уникального во многих отношениях. 
 Если  в  ориентальных  стилях  западных  литератур  упор  делался  на  экзотизм 
(исключая, разумеется, творчество Гете), который не смог задержаться надолго и исчез 
вместе с восточной тематикой гяуров, гаремов и падишахов, не оставляя глубоких фило-
софских  обобщений,  в  русской  литературе,  которая  «отфильтровывала»  «чересчур 
восточное», 
родился 
«художественный 
феномен 
органического 
сплава 
разнонациональных художественных систем, своеобразная двунациональность художе-
ственного видения мира – западно-восточный синтез» [8, с. 42]. 
По словам Н. Чалисовой и А. Смирнова, в этот период на уровне филологической и 
знаковой  экспликации  в  единое  композиционное  поле  литературного  Востока 
помещаются,  «наряду  с  джиннами  Шехеразады,  мудрыми  дервишами  Саади  и 

 
125 
любовно-винными 
песнями 
Гафиза, 
гордыми 
бедуинами 
и 
внушающим 
конфессиональный  ужас  лжепророком  Магометом,  сюжеты  хорошо  знакомых 
библейских  сказаний»  [13,  с.260].  Все  это,  переплетаясь,  находит  выражение  в  так 
называемом «восточном стиле» русских романтиков.  
Если  восточные  повести  XVIII  в.  использовали  восточную  топику  и  ономастику  в 
качестве 
экзотических 
декораций, 
целью 
которых 
был 
репрезентируемый 
«просветительский» сюжет, то в поэзии русского романтизма, собственно, начинается 
стилистическое  использование  восточных  мотивов  в  отечественной  литературной 
традиции, получившее название «восточного стиля». 
Причины изменения статуса мусульманского Востока у романтиков следует искать 
в  особенностях  романтизма,  как  «постоянного,  вневременного  типа  художественного 
творчества»
1
  и  художественного  мышления.  По  мысли  С.Л.  Каганович,  обращение 
романтиков  к  Востоку  обусловлено  типологической  близостью  европейской 
романтической литературы и восточной поэтики [8, с.59]. Причем суть этой близости 
состоит  в  том,  что  в  Европе  романтический  тип  мышления,  подобно  вспышке, 
доминирует  только  в  отдельные  исторические  моменты  (в  Средние  Века,  в  период 
расцвета  романтизма  как  литературного  направления),  в  восточных  же  литературах 
романтизм  «составляет  национальную  стилевую  традицию»,  которая  возникает  не  в 
определенные периоды, а «неизменно сопутствует литературному развитию» [7, с. 10; 
4, с.79].  
Поэтому  Восток,  в  представлении  романтиков,  -  своего  рода  «прародина»  их 
эстетической  системы:  «Вникните  в  сущность  Евангелия,  прочтите  его  даже  просто 
как  книгу  –  и вы  убедитесь,  что  оно  есть  высокая  романтическая  поэма»  [2,  с.567],  а 
священные  книги  Востока  (Библия,  Коран,  Авеста)  –  несомненный  образец  для 
подражания.  
С.Л.  Каганович  выделяет  следующие  параметры,  сближающие  «восточный 
романтизм»  и  любовную  лирику  русских  поэтов  20-30-х  годов  XIX  века: 
субъективизм, психологизм, 
преобладание  изобразительности  над  выразительностью,  канонизированность 
поэтических  средств,  вненациональность  сравнений,  эмоционально-оценочная 
метафоризация,  высокая  степень  ассоциативности,  контрастность,  музыкальность  [8, 
с.58-111].  
Правда,  как  замечает  Н.И.  Пригарина,  «восточному  романтизму»  чужды 
европейская  концепция  двоемирия,  дисгармоничность  миросозерцания,  пафос 
отрицания действительности, как не соответствующей идеалу бытия и неразрешимый 
конфликт  материального  и  идеального  [12,  с.145-154],  однако  эти  структурные 
отличия скорее углубляют, чем отрицают проблему сопоставления.  
Указанные  особенности  европейского  и  восточного  типов  художественного 
мышления  и  поэтики  имеют  глубинную  связь  на  уровне  философского  постижения 
бытия. С  одной  стороны,  в  «восточном»  сознании русские  романтики видели  пример 
целостного мировосприятия, отличающегося гармоничностью и упорядоченностью. С 
другой стороны, пушкинскому стремлению к  единству в многообразии соответствует 
кораническое  понятие  таухида  –  концепция  единства  Бога  и  бытия,  из  которой 
«выводится  вся  метафизика  ислама:  соотношение  единого  и  множественного, 
всеобщего и отдельного, возможного и действительного, вероятного и необходимого», 
таухид,  по  выражению  Н.И.  Пригариной,  это  такой  «уровень  единения,  на  котором 
исчезают  противоречия  между  категориями.  Поэтому  отдельное  может  стать 
                                                             
 

 
126 
всеобщим, малое оказаться великим, взятым в другом масштабе» [10, с. 90]. В связи с 
общей  тенденцией  романтической  эпохи  в  своем  развитии  все  более  отдавать 
предпочтение 
эпическому 
отображению 
действительности, 
мусульманское 
мировосприятие и основанная на нем поэтика оказывались удивительно к месту. 
Пик романтизма и массового интереса к Востоку 20-30-х годов XIX века сменился 
романтическим  декадансом.  Пушкинское  «всечеловечество»,  гениальное  прозрение 
плюрализма 
культур 
в 
мировом 
единстве 
надолго 
растворилось 
в 
псевдоромантической  системе  экзотизма,  не  исчезая  совсем,  но  уже  и  не  занимая 
центральных позиций.  
Новый  виток  интереса  к  поэтике  Востока  происходит  только  на  рубеже  XIX-XX 
веков в поэзии Серебряного века и творчестве советских ориенталистов. Интересными 
в  этом  плане  представляются  коранические  мотивы  в  творчестве  И.  Бунина  и 
элементы  суфийской  поэтики  Н.  Гумилева  и  Б.  Лапина,  восходящие  к  средневековой 
персидской  литературе.  В  отношение  творчества  Бунина,  знакового  для  темы  нашего 
исследования,  следует  заметить,  что  все,  написанное  Буниным  до  поездки  в 
Константинополь  в  1903  году,  говорит  о  том,  что  в  тот  момент,  когда  писатель 
оказался  в  жизненном  и  творческом  тупике,  он  впервые  занялся  тщательным 
изучением  Корана,  Библии и  других  традиций  ближневосточных  верований. К  этому 
периоду  относятся  стихи,  интертекстуально  связанные  с  библейскими  сюжетами 
(«Самсон», «День гнева», «Сын человеческий», «Сон») и сюжетами, почерпнутыми из 
Корана  и  мусульманской  традиции  («Авраам»,  «Ковсерь»,  «Ночь  Аль-Кадра», 
«Тэмджид»,  «Тайна»,  «За  измену»,  «Птица»).  Роль  мусульманского  Востока  в 
творчестве  Н.  Гумилева,  где  можно  выделить  множество  компонентов,  связанных  с 
мусульманским мистицизмом, также невозможно переоценить: это требует отдельного 
более тщательного рассмотрения. 
В  конце  XX  –  начале  XXI  века  в  русской  культуре  наметился  очередной  всплеск 
массового  интереса  к  восточной  топике,  причем,  как  и  в  начале  XIX  века,  проблема 
Востока  оказалась  связанной  с  целым  комплексом  общественно-политических 
проблем:  терроризм,  национально-освободительные  движения  в  Азии  и  на  Ближнем 
Востоке,  поиск  культурной  и  этнической  идентичности.  Взгляд  на  эту  проблему  из 
XXI  века,  когда  можно  с  большей  долей  уверенности  утверждать,  что  тысячелетие 
началось  под  знаком  ислама,  как  фактора  интеграции  разных  мировых  культур  в 
глобализующемся мире, дает несколько существенных замечаний.  
С  одной  стороны,  восточный  текст  был  сгенерирован  в  структуре  романтического 
стиля,  в  нем  получил  свое  глубокое,  во  многом  неоднозначное  воплощение,  в  нем, 
или,  точнее,  вместе  с  ним,  пережил  своеобразный  упадок,  выразившийся  в 
«обмельчании» тем, в стремлении к эстетизации, вытеснившим со сцены стремление к 
философским  обобщениям.  В  пространственно-временной  модели  мира  русского  ро-
мантизма  20-30-х  годов  XIX  века  мусульманский  Восток  становится  концептом, 
важным  механизмом  преодоления  культурной  замкнутости  с  выходом  в  сферу 
онтологического  переживания  мирового  единства.  Образ  Востока  при  этом 
приобретает  универсальный  характер  и  стремится  стать  «текстом»,  неким 
мифопоэтическим единством мотивов, сюжетов, символов и тем.  
Сложившийся  усилиями  многих  авторов  образ  Востока  в  романтизме  имеет 
мало  общего  с  географическим  Востоком,  даже  там,  где  авторская  мысль  рисует 
якобы  реальное  восточное  пространство  (В.А.  Жуковский  «К  Воейкову»,  А.С. 
Грибоедов  «Дележ  добычи»,  В.И.  Туманский  «Моя  любовь»,  Е.П.  Зайцевский 
«Вечер в Тавриде», В.Н. Григорьев «Вечер на Кавказе»), само восприятие Востока 

 
127 
(арабского,  индийского, 
китайского 
и 
т.п.) 
остается 
преимущественно 
мифопоэтическим.  
Восток, как весьма точно отметил известный писатель XX века Герман Гессе, в 
таком случае представляет собой или сверхпространство, невидимо существующее 
в  Европе:  «я  знал, что и в Европе, и в  Азии  существовал потаенный, вневременной 
мир  духовных  ценностей...  где  равнозначны  Европа  и  Азия,  Веды  и  Библия, 
Будда  и  Гете»,  или  атопию:  «наша  страна  Востока  была  не  просто  страна,  не 
географическое понятие, но она была отчизной и юностью души, она была везде и 
нигде,  и  все  времена  составляли  в  ней  единство  вневременного»  [2,  с.184].  В 
русской литературе подобных примеров можно найти огромное количество. 
Восток  в  понимании  русской  литературной  традиции  многопланов  и 
разнообразен, одни его части качественно отличаются от других. С одной стороны, 
Восток  активен,  стремителен  в  своем  прорыве  в  Европу:  мавры  «ворвались  в 
Испанию  и  принесли  с  собой  Восток,  во  всей  изящности  поэзии,  архитектуры  и 
наездничества... 
Роскошь 
выражений...  новость  стиля  чудно  привились 
европейскому  романтизму»  [1,  с.576].  С  другой  стороны,  Восток  –  пассивное 
«сонное  царство»,  сокровищница,  которую  Европе  и  России  только  предстоит  для 
себя открыть: «при основательнейших познаниях и большем, нежели теперь, трудо-
любии  наших  писателей  Россия  по  самому  своему  географическому  положению 
могла  бы  присвоить  себе  все  сокровища  ума  Европы  и  Азии,  Фердоуси,  Гафис, 
Саади,  Джами  ждут  русских  читателей».  Понятие  «чужой»,  имеет  разную  степень 
«интенсивности» в зависимости  от  того, к какой части  Востока  обращена авторская 
мысль.  Аравия,  Иран,  Палестина,  -  безусловно,  «более  чужой»  Восток,  чем  Кавказ, 
Крым и Сибирь, которые входят в состав России. 
Восток  –  необходимая  мифопоэтическая  категория  русской  культуры,  с 
помощью которой, в общем, выявляется ее место и своеобразие в мировой культуре, 
и  в  частности  –  формируется  дискурс  самопознания.  Например,  именно  в 
пространстве  мусульманского  кладбища,  где  надгробия,  как  известно,  напоминают 
домики,  персонажу  рассказа  А.А.  Бестужева-Марлинского  «Красное  покрывало» 
приходят  мысли  о  его  собственной  судьбе  в  потустороннем  мире  («Сохраню  ли  я  в 
другом  мире  здешнюю  самобытность,  или  лучшею  только  частию  моею  сольюсь  с 
другим  лучшим  целым?»)  и  о  том,  что  смерть  уравнивает  все  цивилизации 
(«Посмотрите  кругом:  сколько  плит,  веков,  вер  друг  на  друге:  идолопоклонники, 
огнепоклонники,  мусульмане,  христиане»).  Причем  для  персонажей  «Красного 
покрывала»  это  отнюдь  не  праздный  вопрос:  погубленные  в  этом  мире  из-за  любви 
друг к другу христианин и мусульманка не смогут быть вместе даже после смерти: 
«Не в рай Магомета — в рай Аллы  улетела  светлая душа  его —  он был Христиа-
нин», — восклицает турчанка.  
Актуальность  этой  темы  в  навчале  XXI  века  требует  дальнейшего  рассмотрения 
причин  и  закономерностей  появления,  а  также  особенностей  функционирования 
образа Востока и восточной поэтики в литературах Запада и Востока.  
 
Литература: 
1.  Бестужев-Марлинский А.А. О романе Н. Полевого «Клятва при гробе господнем»: Соч.: 
В 2 т. М., 1985. Т.1. С. 576. 
2.  Гессе  Г.  Визит  из  Индии  //  Восток  —  Запад:  Исследован ия.  Пере во ды.   Пу б лика ции.  
М., 1 98 8. С. 18 4. 
3.  Жирмунский  В.М.  Литературные  отношения  Востока  и  Запада  как  проблема 
сравнительного  литературоведения  //  Жирмунский  В.М.  Сравнительное  литературоведение. 
Л.,  1979;  Бертельс  Е.Э.  Избранные  труды.  Т.  1.  М.,  1960.  С.  239;  Конрад  Н.И.  «Витязь  в 

 
128 
тигровой  шкуре»  и  вопрос  о  ренессансном  романтизме  //  Конрад  Н.И.  Запад  и  Восток.  М., 
1972. 
4.  Жирмунский  В.М.  О  поэзии  классической  и  романтической  //  Жирмунский  В.М.  Теория 
литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977. С. 134.  
5.  Журавский А.В., А.В. Ислам в европейской христианской мысли // Восток. — 1995. — № 3. 
— С. 66. 
6.  История западноевропейской литературы. Средние века и Возрождение. М., 2000. С. 56. 
7.  Каганович  С.Л.  «Восточный  романтизм»  и  русская  романтическая  поэзия  //  Контекст. 
1982. С.192—222; История романтизма в русской литературе. Ч.1. М., 1979. С.10.;  
8.  Каганович  С.Л.  Русский  романтизм  и  Восток:  Специфика  межнационального 
взаимодействия. Ташкент, 1984. С. 42. 
9.  Кюхельбекер  В.К.  О  направлении  нашей  поэзии,  особенно  лирической,  в  последнее 
десятилетие  (1824)  //  В.К.  Кюхельбекер.  Путешествие.  Дневник.  Статьи.  Л.,  1979.  С. 
458. 
10. Пригарина  Н.И. К  вопросу  о  характере  романтизма  в восточных  литературах  ХХ  века // 
Неизменность и новизна художественного мира. М., 1999. С.145—154. 
11. Пригарина  Н.И.  Образное  содержание  бейта  в  поэзии  на  персидском  языке  //  Восточная 
поэтика. Специфика художественного образа. М., 1983. С. 90. 
12. Саид Э. Ориентализм. С. 7. 
13. Чалисова Н., Смирнов А. Подражания восточным стихотворцам: встреча русской поэзии 
и арабской поэтики // Сравнительная философия. М., 2000. С. 260. 
 
 
Алексеева А.А. 
 
ФИЛОСОФСКИЕ МОТИВЫ В «ПОДРАЖАНИЯХ КОРАНУ» А.С.ПУШКИНА 
 
 В данной статье рассмотрены философские мотивы в лирике Александра Пушкина. 
 This article examines the philosophical reasons in the lyrics of Alexander Pushkin. 
 
«Подражания  Корану»  —  лирический  цикл,  философская  лирика Пушкина, 
воплотившая  переживания  поэта-изгнанника,  захватившие  его  с  кризисом  былых 
романтических настроений периода южной ссылки, с осмыслением цели творчества и 
назначения поэта.  
К
оран  впервые  был  переведён  на  русский  язык  в  1716  году  повелением  Петра 
Великого.  Один  из  них  сделал  заметный  в  российской  культурной  жизни  второй 
половины  XVIII  века  М.Верёвкин. Именно  перевод  М.Верёвкина  попал  в  руки 
Пушкина.  
В  ноябре  1824  года  недавно  прибывший  из  южной  ссылки  в  северную  Пушкин 
пишет из Михайловского в Петербург брату Льву: "Я тружусь во славу Корана…".  
«Подражания  Корану»  -  это  произведение,  тонко  и  точно  воспроизводящее 
кораническое мышление и восточную философию, в то же время может быть отнесено 
к  тем  пушкинским  шедеврам,  которые  несут  в  себе  основополагающие,  глубинные 
постулаты  собственно  пушкинской  философии  жизни  и  смерти,  пространства  и 
времени.  
Такой же эффект наблюдается при сопоставлении еще одного стихотворения цикла 
(«О,  жены  чистые  пророка…»)  с  отрывком  из  Корана.  Арабский  вариант  суры  33  из 
Корана.  Для  большей  наглядности  приведем  также  и  построчный  перевод  текста 
Корана: 
«Жены  пророка!  Вы  -  не  такие,  как  обычные  другие  жены,  -  если  вы  гнева 
Господа страшитесь, в своих речах не будьте ласково-любезны, чтобы в каком-нибудь 

 
129 
(мужчине) /…/ не воспылало вожделенье (к вам). В домах своих покойно пребывайте 
и не кичитесь украшеньями,… творите ритуальную молитву./…/ Аллаху и посланнику 
Его  послушны  будьте.  /…/  Скажи  своим  супругам,  о  пророк!  /…/  чтоб  на  себе  они 
плотнее покрывала закрывали». 
«Ревность араба так и дышит в сих заповедях», - пишет Пушкин в комментариях 
ко 2-му «Подражанию», довольно точно воспроизводящему этот коранический текст, - 
опять-таки дистанцируясь от своего восточного «лирического героя». 
О, жены чистые пророка, 
От всех вы жен отличены: 
Страшна для вас и тень порока. 
Под сладкой сенью тишины 
Живите скромно: вам пристало 
Безбрачной девы покрывало. 
Храните верные сердца 
Для нег законных и стыдливых, 
Да взор лукавый нечестивых 
Не узрит вашего лица! 
 «Подражания  Корану»  это  взгляд  «изнутри»,  точка  зрения  представителя  самого 
восточного, мусульманского мира, и в этом мире, где непреложны законы Корана, где 
господствует  все  то  же  «кораническое  мышление»,  такая  жизнь  воспринимается  как 
нечто  естественное  и  даже  привлекательное.  Не  случайны  здесь  эмоционально 
«положительные» эпитеты («жены чистые», «сладкая сень тишины», «верные сердца», 
«неги законные и стыдливые» и т.д.). Уместны, создающие высокий стиль славянизмы 
и архаизмы («пророка», «сенью», «пристало», «девы», «взор», «узрит» и т.д.). 
Пушкин обращался к определенным стилистическим приемам для имитации стиля 
Корана. Речь идет о таких, например, строках: 
Hо дважды ангел вострубит; 
Hа землю гром небесный грянет: 
И брат от брата побежит, 
И сын от матери отпрянет. 
И все пред Бога притекут, 
Обезображенные страхом; 
И нечестивые падут, 
Объяты пламенем и прахом. (Подражание III)  
Сходный синтаксис представлен в "Подражании IX", а также в "Пророке", где из 30 
строк  15  начинаются  с  "и".  Hа  самом  деле,  союз  "ва"  ("и"),  маркирующий  начало 
предложения или синтагмы, а также передающий через паратаксическое перечисление 
разные оттенки гипотаксического соподчинения, является наиболее приметной чертой 
коранического  синтаксиса,  а  также  арабской  украшенной  прозы  и  касыдной  поэзии. 
Приведем  лишь  один  пример  из  Корана,  тематически  сходный  с  пушкинским 
"Подражанием", из суры 50 "Каф": На арабском: 
(18) И придет опьянение смерти по истине: вот от чего ты уклонялся! 
(19) И возгласили в трубу: это - день обещанный! 
(20) И пришла всякая душа, а с нею погонщик и свидетель.  
Еще  более  важна и  органична  в  «Подражаниях»  философская  тема  поэта-пророка. 
Сами  мусульмане  не  считают  Мухаммеда  поэтом:  ведь,  по  религиозным 
представлениям, «автор» Корана – не Мухаммед, а сам Аллах. Однако исследователи 
обнаруживают  в  Коране  (оригинал  его  написан  на  арабском  языке)  множество 
признаков именно поэтического стиля: своеобразный ритм, яркость образов и тропов, 

 
130 
высокую  эмоциональную  насыщенность  и  т.д.  Именно  это  -  художественное, 
поэтическое  начало  интересует  в  Коране  и  русского  поэта.  И  пророк  Мухаммед  для 
Пушкина  прежде  всего  поэт,  а не  религиозный  деятель,  слова  «пророк»  и  «поэт»  для 
него - синонимы. Поэтому, перелагая строки Корана, Пушкин вводит в них и этот свой 
излюбленный  мотив  могущества  Слова,  перекликающийся  с  содержанием  его 
программного стихотворения «Пророк»: 
 (Подражание 1-е) 
  
 Не я ль в день жажды напоил 
Тебя пустынными водами? 
Не я ль язык твой одарил 
Могучей властью над умами? 
Мужайся ж, презирай обман, 
Стезею правды бодро следуй… 
Духовной жаждою томим, 
В пустыне мрачной я влачился 
 («Пророк»)  
И бога глас ко мне воззвал: 
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли, 
Исполнись волею моей, 
И, обходя моря и земли, 
Глаголом жги сердца людей». 
Особенно  интересно  и  органично  переплетаются  восточное  и  западное  начало, 
коранические  и  лирические  мотивы  в  9-м  Подражании,  которое  заключает  весь 
пушкинский  цикл  и,  следовательно,  несёт  в  себе  особую  эмоциональную  и 
содержательную нагрузку. 
Вот  как  выглядит  в  Коране  этот  сюжет  о  страннике,  усомнившемся  во 
всемогуществе Бога: 
Иль (странник) тот, кто близ селенья проходил, 
Разрушенного до единой кровли. 
И он сказал: "Как может оживить его Господь, 
Когда оно уже застыло в смерти?". 
И странника поверг Господь во смерть на сотню лет, 
Затем Он оживил его и воспросил: 
"Как долго здесь ты находился?" - 
Ответил тот: "Быть может, день иль часть его". 
Но Бог сказал: 
"О нет! Сто долгих лет ты пробыл здесь. 
Теперь взгляни на свою пищу и питье - 
Их порча вовсе не коснулась. 
Теперь на своего осла взгляни - 
(Лишь кости от него остались). 
Тебя Мы сделали знаменьем для людей, 
И далее - смотри на кости: 
Совокуплю Я их и в плоть одену!". 
Когда сие ему предстало ясно, 
Он сказал: "Теперь я знаю - 
Всемогущ Аллах над всем!". 
 (Коран, сура 2. Перевод В.Пороховой) 
( Здесь же арабский вариант из Корана сура 2) 

 
131 
 И горем объятый мгновенный старик, 
 Рыдая, дрожащей главою поник... 
 И чудо в пустыне тогда совершилось: 
 Минувшее в новой красе оживилось; 
 Вновь зыблется пальма тенистой главой; 
 Вновь кладезь наполнен прохладой и мглой. 
 
 И ветхие кости ослицы встают, 
И телом оделись, и рев издают; 
И чувствует путник и силу, и радость; 
В крови заиграла воскресшая младость; 
Святые восторги наполнили грудь: 
И с Богом он дале пускается в путь. 
«Мужайся ж, презирай обман,  
Стезёю правды бодро следуй» — 
Таким образом Пушкин, перелагая строку суры, разрешает тему поэта-пророка.  
«С небесной книги список дан  
Тебе, пророк, не для строптивых; 
Спокойно возвещай Коран, 
Не понуждая нечестивых!» — 
По  Пушкину  сила  слова  и  убеждения,  философское  отношение  к  людям  чести  и 
долга, что «многие нравственные истины изложены в Коране сильным и поэтическим 
образом» (
по замечанию самого Пушкина). 
«Вы победили: слава вам,  
А малодушным посмеянье.  
Они на бранное призванье  
Не шли, не веря дивным снам». 
Таким  образом,  сопоставление  пушкинского  и  коранического  текстов  позволяет 
проследить, в каком направлении развивалась поэтическая мысль русского романтика, 
как  реализовывался  его  творческий  замысел.  В  Коране  это  просто  назидательная 
притча,  призванная  укрепить  веру  во  всемогущество  Всевышнего.  Главное 
«действующее лицо» здесь – сам Бог, творящий чудеса и «излечивающий» безверие, а 
для  Пушкина  -  это  духовное  возрождение  человека,  движение  человека  по  пустыне 
жизни  –  от  зла  к  добру,  от  неверия  –  к  вере,  от  заблуждения  к  истине  (в 
мусульманской  традиции  это  духовное  движение  по  жизни  называется  «тарикат»)  – 
одна  из  основных  в  философском  содержании  Корана,  и  русский  поэт,  уходя  от 
буквального  переложения  коранического  текста,  в  то  же  время  глубоко  проникает  в 
смысловую  глубину  этой  священной  Книги.  Таким  образом,  изменяя  конкретный 
сюжет,  выражая  свои  сокровенные  мысли,  поэт  в  то  же  время  не  отдаляется  от 
смысловой сути Корана, обнажая, проясняя его философскую основу.  
Все  вышесказанное,  переплетаясь,  находит  выражение  в  так  называемом 
«восточном  стиле»  русских  романтиков.  В  поэзии  Пушкина,  собственно,  начинается 
стилистическое  использование  философских  мотивов  мусульманского  Востока 
.Отзвуки  поэзии  мусульманского  Востока  живут  еще  во  многих  других  сочинениях 
Пушкина.
 
Восточная  тема  была  подхвачена  последователями  и  современниками 
Пушкина.  В  журналах  и  альманахах  появились  стихотворные  стилизации 
Александра Шишкова,  Лукьяна  Якубовича,  Павла Ободовского,  Андрея Муравьева, 
Ефима Зайцевского и др. 

 
132 
Недавно  в  России  вышла  книга  Назима  Дейрави  (Nazem  Dirawi)  под  названием 
«Пророк  (мир  ему  и  благословение!)  и  священный  Коран  в  русской  классической 
поэзии»  на  русском  и  арабском  языках.  В  книгу  вошли  стихотворные  произведения 
двенадцати русских поэтов (Пушкин, Бунин, Шишкин, Вельтман и др.). В своей книге 
автор  подробно  анализирует  сорок  стихотворений,  темой  которых  стали  аяты 
священного Корана, а также те, в которых упоминается имя Пророка ислама. Это еще 
раз  подтверждает  факт,  насколько  глубокое  влияние  оказала  исламская  религия  и 
духовность на русских поэтов.
 
 

жүктеу/скачать 1,51 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: