Российская академия наук центр цивилизационных и региональных исследований
жүктеу/скачать 1,83 Mb. Pdf көрінісі
|
| получили Поднебесную, сидя на коне, но нельзя управлять [ею], сидя на коне, и позволил
привлечь в гражданскую администрацию ученых-конфуцианцев (Мункуев 1965: 19). Представляется, что изменения в социальных и экономических структурах оседлых стран, вызванные завоеваниями кочевников, отнюдь не были кардинальными и в основном ограничивались некоторыми пермутациями. В то же время завоеватели охотно принимали те институты завоеванных стран, которые отвечали их интересам. Так, Сельджуки приняли и расширили систему икта, потому что она способствовала их господству над земледельческим населением. Таким образом, ведущие формы зависимости и эксплуатации в государствах второго типа проявлялись в отношениях кочевой аристократии с завоеванным оседлым населением, как в целом, так и с его отдельными слоями и классами. Однако положение рядовых кочевников также не оставалось неизменным, хота они не только не являлись основным классом в таких государствах, но даже редко составляли единый класс или сословие. По мере развития государств второго типа, кочевое субобщество в них нередко становилось более дифференцированным. Кочевые группы в них разделяются на привилегированные, менее привилегированные и непривилегированные, в зависимости от их связей с династией и кочевой аристократией, этнической и племенной принадлежности и т.п. Обычно в кочевым субобществе формируются несколько промежуточных сословий или слоев, некоторые из которых были ближе к правящему классу, а другие – к зависимым слоям населения. По мере развития интеграционного процесса в государствах второго типа кочевая аристократия и особенно династия должны были решать, отождествлять ли свои интересы с интересами государства в целом и его оседлого субобщества, или в первую очередь сохранить лояльность кочевого субобщества, поддерживая его привилегированное положение, и в таком случае идти иногда против интересов государства. Дилемма никогда не была простой, и не всегда можно было достичь согласия по поводу избранной политики даже среди различных групп кочевой аристократия. В результате в кочевых государствах второго типа часто возникали новые конфликты, например, между династией кочевого происхождения и ее сторонниками, с одной стороны, и традиционной кочевой аристократией, с другой; между различными группами кочевников; между династией и рядовыми кочевниками и т. д. 37 Одним из распространенных путей трансформации таких государств было превращение их в оседлые государства, в которых некоторые кочевники постепенно оседали, в то время как другие постепенно превращались в отсталое социальное, а иногда и этническое меньшинство, инкапсулированное в более развитые социально-экономические и политические культуры. Примером подобного развития может служить Оттоманская Турция. Но все это уже иная история. Итак, решающим фактором в возникновении и функционировании кочевой государственности были специфические взаимоотношения кочевых и оседлых обществ. Но все же внутренний фактор исключать полностью нельзя. Но он был связан не столько с весьма проблематичным эволюционным развитием, сколько с уже упоминавшейся стабильностью политической культуры в евразийских степях. Эта культура в значительной мере была полиэтничной и отнюдь не ограниченной рамками отдельных кочевых политий и государство (Golden 1982; 2001; Трепавлов 1993; Кляшторный, Савинов 1994; Allsen 1996). Древние и средневековые современники кочевников, равно как и многие современные ученые, поражались стремительному взлету кочевых государств, которые, казалось, возникали ниоткуда и почти немедленно начинали военные кампании против своих соседей. Возможно, это покажется менее удивительным, если принять во внимание, что к новому времени в евразийских степях оставалось мало кочевников, предки которых не прошли бы через горнило государственного существования. Многие политические модели, традиции и символы сохранялись у кочевников в латентной или полулатентной форме даже в безгосударственные периоды. Очевидно, уже в I тысячелетии до н.э. в Степи возникла оригинальная политическая культура. Она была представлена многими синхронными и диахронными вариантами, но тем не менее имела удивительно много сходных черт во всем регионе. Эта культура начала претерпевать существенные изменения только, когда культурное пространство евразийских степей было нарушено распространением различных мировых религий, и особенно после того, как большинство кочевников евразийских степей приняло ислам (Cahen 1968). Тем не менее отдельные ее черты были заметны много позднее (Manz 1989). Истоки этой культуры все еще не вполне ясны. Можно лишь предположить, что в ней сочетались как собственно кочевые традиции, так и заимствования из политических традиций самых различных оседлых государств и народов. Равным образом недостаточно изучены и механизмы трансмиссии этой культуры в иноязычной среде (см., однако, Трепавлов 1993: 31 сл.). Самая политическая культура кочевников была, однако, весьма оригинальной. Кочевники могли казаться варварами своим оседлым современникам, а иногда и их далеким потомкам, но на самом деле эти "варвары" были довольно изощренными в политическом отношении. Достаточно сослаться на ряд институтов и концепций, которые на протяжении многих веков имели широкое распространение в Степи. В их числе можно упомянуть божественный мандат на правление, данный избранному Небом роду или даже божественное происхождение самого этого рода (Golden 1982; 2001) 2 и translatio imperii – представление о возможности перехода верховной власти от одной политии к другой; представление о ниспосланной свыше удаче, счастливой судьбы – иранский хварн, тюркский кут (Bombaci 1965; 1966; Frye 1989; Gnoli 1990); развитию имперскую (царскую) титулатуру, 3 символизм, в том числе цветовой, и специфические инвеститруные церемонии (Allsen 1997: 85 ff.); наличие refugia, священных территорий и культовых центров; понятие о коллективном суверенитете, согласно которому государство и его подданные принадлежали не индивидуальному правителю, а всем членам правящего рода в качестве их корпоративной собственности и соответствующая улусная система; специфические модели наследования власти, основанные на различных вариантах ее коллатеральной ротации и принципе старшинства внутри правящего рода (Fletcher 1979-1980); съезды знати вроде монгольских курултаев; частичное совпадение 38 административной системы с военной организацией (двоичное или троичное деление государства, деление на правое и левое крыло в тюркских и некоторых других политиях, десятичные системы); патримониальное правление, подразумевавшее распределение различного рода богатств среди вассалов, сторонников и даже рядовых кочевников; и ряд других концепций. Так продолжалось примерно две с половиной тысяч лет, если не больше. Все изменилось только в конце средневековья и с началом нового времени. "Европейское чудо" - начавшийся переход к современной технологической цивилизации, постепенно стал оказывать влияние и на оседлые страны Азии. А кочевники оставались прежними. Великие географические открытия и усовершенствования в мореплавании резко уменьшили значение трансконтинентальной сухопутной торговли и роль кочевников как посредников в ней (Steensgaard 1973; Rossabi 1989). В Евразии каравеллы победили караваны. Централизованные империи – Россия, Турция, и Китай, создали массовые регулярные армии. Они в возрастающем размере использовали огнестрельное оружие, становившемся все более точным (Headrick 1981). Против таких армий иррегулярная кавалерия кочевников была неэффективна. Луки и копья были игрушками по сравнению с ружьями и пушками. Последствия не заставили себе ждать. Кочевники теряли свою политическую независимость и были вынуждены приспосабливаться к новой ситуации, находившейся вне их контроля. Увеличивающаяся зависимость от колониальных держав и национальных правительств, от внешнего мира в целом, имела для них много отрицательных последствий. Она сократила размер занятой ими территорий, нарушила традиционные маршруты перекочевок, разрушила их экономику, основанную на удовлетворении непосредственных потребностей жизнеобеспечения, подорвала их социальной строй, идеологию и политическую культуру. Все это привело к тому, что традиционное кочевые скотоводство в евразийских степях, как и повсюду на земном шаре, уже прекратило свое существование (Bruun and Odgaard 1996; Humphrey and Sneath 1996; 1999; Наумкин, Шапиро, Хазанов 1997; Наумкин, Томас, Хазанов, Шапиро 1999; Sneath 2000). Тем не менее климат и природа неподвластны даже постиндустриальной цивилизации. Подвижное экстенсивное скотоводство, при условии его модернизации, во многих аридных зонах по-прежнему имеет ряд преимуществ, по сравнению со многими другими формами хозяйства. Но для этого оно нуждается в модернизации. Советское коммунисты, и в меньшей степени их монгольские вассалы, уже пытались сделать это по своему, т.е. насильственными, наихудшими и наименее эффективными методы. К чему это привело – хорошо известно. Теперь если не все, то многое надо начинать сначала, преодолевая при этом травмы предшествующего периода. Теперь надо признать, что, как и политика, экономика развития – это искусство возможного. Пока посткоммунистический период особыми успехами в модернизации экстенсивного скотоводства не отмечен. Напротив, преобладающими тенденциями сейчас является сокращение использования современной технологии, транспорта, искусственных кормов, достижений биологической науки и ветеринарии, уменьшение утилизации дальних пастбищ, во многих странах – падение престижа скотоводческого труда. Начиная с Бронзового века, если не ранее, люди пытались заглянуть в будущее, но к лучшему или худшему, все их попытки неизменно терпели фиаско. XXI век только начинается, и предсказать судьбу экстенсивных скотоводов в нем невозможно. Тем, кому дороги традиции и достижения кочевников, остается лишь надеяться на лучшее для их потомков и по мере сил способствовать ему. Примечания 1. Наиболее подробно мои взгляды на кочевников изложены в: Khazanov 1994; Хазанов 2000. 39 2. Концепция верховной власти, санкционированной Небом, по мнению Рачелвица, заимствованная монголами, а до них тюрками, у оседлых обществ (Rachelwitz 1973), отмечена уже у скифов (Хазанов 1975: 36 сл.) и сюнну (Крадин 1996: 70 сл.). Следовательно, она может считаться характерной идеологемой кочевых государств в европейских степях. Вопрос о ее происхождении остается открытым, хотя представляется, что источники ее могли быть различными (см. Crossley 1992). 3. Примечательно, что она была заимствована тюрками от их не-тюркских предшественников (Golden 2001: 39 ff.). ЛИТЕРАТУРА Аймермахер, К.И, Бордюгов, Г. (ред.). 1999. Национальные истории в советском и жүктеу/скачать 1,83 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|