Сильвия Плат Под стеклянным колпаком
жүктеу/скачать 1,1 Mb.
|
Под стеклянным колпаком
| Глава девятнадцатая
– Я собираюсь стать психиатром. – Джоан говорила со своим обычным чуть восторженным энтузиазмом. Мы пили яблочный сидр в холле «Бельсайза». – О, – сухо откликнулась я, – это здорово. – Мы долго говорили об этом с доктором Квинн, и она считает, что это вполне возможно. Доктор Квинн была лечащим врачом Джоан – умная, рассудительная одинокая женщина, и мне всегда казалось, что, если бы она лечила меня, я бы до сих пор находилась в «Каплане» или, что более вероятно, в «Уаймарке». Доктор Квинн обладала чем-то таким, что нравилось Джоан и от чего меня бросало в дрожь. Джоан тараторила об эго и подсознании, и я мысленно переключилась на другой предмет – нераспакованный сверток в коричневой бумаге в нижнем ящике. С доктором Нолан я никогда не говорила об эго и подсознании. Я вообще не очень-то помнила, о чем с ней говорила. – …И стану жить в городе. Я снова прислушалась к Джоан. – Где? – спросила я, стараясь скрыть зависть. Доктор Нолан сказала, что я смогу вернуться в колледж во втором семестре по ее рекомендации и на стипендию Филомены Гини, но поскольку врачи запретили мне в этот промежуток времени жить у мамы, я останусь в клинике до начала зимнего семестра. И теперь я чувствовала несправедливость в том, что Джоан обогнала меня и выпишется первой. – Где именно? – не унималась я. – Тебе же не разрешат жить одной, так ведь? Джоан только на прошлой неделе вновь позволили выезжать в город. – Ой, ну конечно нет. Я буду жить в Кембридже с медсестрой по фамилии Кеннеди. Ее соседка по комнате недавно вышла замуж, и теперь ей нужно кого-то подселить. – Поздравляю. – Я подняла бокал с яблочным сидром, и мы чокнулись. Несмотря на всю свою глубокую неприязнь, я подумала, что никогда не перестану ценить Джоан. Выходило так, что нас свели некие чрезвычайные обстоятельства, вроде войны или чумы, и у нас был общий мир. – Когда ты уезжаешь? – Первого числа следующего месяца. – Прекрасно. Джоан вдруг погрустнела. – Ты ведь приедешь меня навестить, да, Эстер? – Конечно. – Но про себя я подумала: «Вряд ли». – Мне больно, – сказала я. – А должно быть больно? Ирвин промолчал. Потом ответил: – Иногда бывает больно. Мы познакомились с Ирвином на ступеньках библиотеки Вайднера. Я стояла на самом верху длинной лестницы, разглядывая здания из красного кирпича, окаймлявшие заваленный снегом двор, и готовясь сесть в шедший до клиники трамвай, когда ко мне подошел высокий молодой мужчина в очках с весьма несимпатичным, но интеллигентным лицом и спросил: – Вы не подскажете, который час? Я взглянула на часы. – Пять минут пятого. Мужчина шевельнул руками, в которых, словно поднос с обедом, нес ворох книг, и обнажил костлявое запястье. – Слушайте, у вас у самого есть часы! Он уныло посмотрел на них, потом поднял руку и потряс ими у уха. – Остановились. – Мужчина лучезарно мне улыбнулся. – А куда вы едете? Я было сказала: «Обратно в сумасшедший дом», однако мой собеседник выглядел многообещающе и я передумала. – Домой. – Не хотите сначала выпить кофе? Я замялась в нерешительности. Надо было явиться в клинику к ужину, и я не хотела опаздывать в преддверии скорой выписки. – Такую ма-а-ленькую чашечку, а? Я решила испытать свое новое, нормальное личностное поведение на этом мужчине, который, пока я раздумывала, успел сказать мне, что зовут его Ирвин и что он очень хорошо оплачиваемый профессор математики, поэтому ответила: «Хорошо», – и, приноравливаясь к шагам Ирвина, начала спускаться рядом с ним по длинной лестнице с обледеневшими ступенями. Я решила соблазнить его лишь после того, как увидела его кабинет. Ирвин жил в темноватой, но удобной квартире в цокольном этаже на одной из старых улиц на окраине Кембриджа. Он повез меня туда – выпить пива, по его словам, – после трех чашек горького кофе в студенческом кафе. Мы сидели у него в кабинете в мягких коричневых кожаных креслах в окружении стопок пыльных, совершенно непонятных книг с длинными искусно сверстанными формулами, похожими на стихи. Когда я потягивала первый бокал пива – мне никогда не нравилось холодное пиво посреди зимы, но я взяла бокал, чтобы хоть что-то держать в руке, – в дверь позвонили. Ирвин сразу стушевался. – Возможно, это дама. – У него была странная старосветская привычка называть женщин «дамами». – Все нормально. – Я сделала рукой широкий жест. – Впусти ее. Ирвин покачал головой. – Твое присутствие смутит ее. Я улыбнулась в янтарный цилиндр холодного пива. В дверь звонили с безапелляционной настойчивостью. Ирвин вздохнул и пошел открывать. Как только он удалился из кабинета, я ринулась в ванную и, спрятавшись за грязными, алюминиевого цвета жалюзи, стала наблюдать за аскетичным лицом Ирвина, показавшимся в проеме приоткрытой двери. Крупная, грудастая женщина славянской внешности в просторном свитере из натуральной овечьей шерсти, лиловых брюках, черных ботах на высоком каблуке с каракулевыми отворотами в каракулевой же шляпке без полей, говорила какие-то неразборчивые слова, вылетавшие из ее рта облачками пара, плясавшими в зимнем воздухе. До меня сквозь зябкий коридор долетал голос Ирвина. – Извини, Ольга… Я работаю, Ольга… Нет, не думаю, Ольга. Все время, пока алый рот дамы беззвучно открывался, слова, преобразившиеся в белый пар, плыли вверх сквозь голые ветви росшей у входа сирени. Затем наконец раздалось: – Возможно, Ольга… До свидания, Ольга. Я восхитилась мощной и широкой, как степные просторы, обтянутой шерстью грудью дамы. Она чуть отступила назад, скрипнув деревянной ступенькой, и на ее ярких губах отразилась какая-то холодная горечь. – Сдается мне, у тебя в Кембридже просто масса романов, – весело заметила я Ирвину, накалывая улитку на острую вилку в одном из претенциозных кембриджских французских ресторанов. – Мне кажется, – признался Ирвин с едва заметной, скромной улыбкой, – что я нравлюсь дамам. Я взяла пустую раковину от улитки и выпила травянисто-зеленый сок. Я понятия не имела, можно ли так делать, но после долгих месяцев здоровой и пресной больничной диеты мне жутко хотелось жирного. Из телефона-автомата в ресторане я позвонила доктору Нолан и попросила разрешения переночевать в Кембридже у Джоан. Разумеется, я понятия не имела, пригласит ли меня Ирвин снова к себе домой после ужина, но мне казалось многообещающим то, как он избавился от Ольги, жены другого профессора. Я откинула голову и осушила бокал «Нюи-Сен-Жорж». – Тебе очень нравится вино, – заметил Ирвин. – Только «Нюи-Сен-Жорж». Я представляю святого Георгия… с драконом… Ирвин взял меня за руку. Я считала, что первый мужчина, с которым я пересплю, должен быть интеллигентным, чтобы я его уважала. В двадцать шесть лет Ирвин был профессором с докторской степенью, и у него была бледная, без волос, кожа, как и подобает молодому гению. К тому же мне нужен был мужчина искушенный, чтобы компенсировать мою неопытность, и с этой стороны наличие у него множества любовниц придало мне еще больше уверенности. Затем, во избежание всяких осложнений, нужен был кто-то, кого я не знала и кого больше никогда не увижу, – некий безликий исполнитель, похожий на жреца из рассказов о ритуалах диких племен. К концу вечера все мои сомнения насчет Ирвина полностью рассеялись. С того самого момента, как я узнала о падении Бадди Уилларда, моя девственность тяготила меня, словно камень на шее. Она так долго представляла для меня огромную важность, что у меня вошло в привычку защищать ее любой ценой. Я отстаивала ее пять лет, и мне это надоело до чертиков. И только когда Ирвин, после нашего возвращения в его квартиру, обнял и понес меня, полупьяную и податливую, в абсолютно темную спальню, я пробормотала: – Знаешь, Ирвин, по-моему, мне надо тебе сказать. Я еще девственница. Ирвин рассмеялся и увлек меня на постель. Раздавшийся через несколько минут возглас изумления подтвердил, что Ирвин не очень-то мне поверил. Я подумала: как же здорово, что я приняла все меры предосторожности чуть раньше, поскольку в полупьяном состоянии тем вечером никогда бы не удосужилась провести столь деликатную и необходимую процедуру. Я лежала, восхищенная и обнаженная, на грубом одеяле Ирвина, в ожидании того, когда начнет проявляться чудесная перемена. Но все, что я почувствовала, – это острую, на удивление сильную боль. – Мне больно, – сказала я. – А должно быть больно? Ирвин промолчал. Потом ответил: – Иногда бывает больно. Очень скоро он встал и направился в ванную, и я услышала шум льющейся из душа воды. Я не была уверена, совершил ли Ирвин то, что хотел, или же моя девственность каким-то образом ему помешала. Я хотела спросить его, осталась ли я девственницей, но так и не решилась. Между ног у меня текла теплая жидкость. Я осторожно потянулась вниз и потрогала ее. Поднеся руку к пробивавшейся из ванной полоске света, я увидела на кончиках пальцев что-то черное. – Ирвин, – нервно сказала я, – принеси мне полотенце. Вернулся Ирвин, обмотанный полотенцем вокруг пояса, и бросил мне еще одно полотенце, поменьше. Я засунула его между ног и почти сразу же вытащила. Оно было наполовину черным от крови. – У меня кровь! – вскрикнула я и быстро села на постели. – О, такое часто случается, – уверил меня Ирвин. – Все будет в порядке. Потом мне вспомнились рассказы об испачканных кровью брачных простынях и емкостях с красными чернилами, которыми пользовались уже лишившиеся девственности невесты. Я подумала, много ли из меня вытечет крови, и легла, прижав к себе полотенце. Мне вдруг пришло в голову, что кровь – это и есть ответ на мой вопрос. Скорее всего, я уже не девственница. Я улыбнулась во тьму, ощутив себя причастной к великой традиции. Я осторожно приложила к ране чистую часть белого одеяла, подумав, что, как только кровотечение прекратится, я уеду обратно в клинику на одном из последних трамваев. Я хотела обдумать и оценить свое новое состояние в спокойной обстановке. Но полотенце оказалось черным, и с него капало. – По-моему… мне лучше поехать домой, – еле выдавила я. – Ну не прямо же сейчас. – Нет, по-моему, лучше сейчас. Я спросила, можно ли позаимствовать у Ирвина полотенце, и засунула его между ног, как марлевую прокладку. Потом натянула на себя пропотевшую одежду. Ирвин предложил отвезти меня домой, но я никак не могла позволить ему приехать со мной в клинику, поэтому нашарила в сумочке адрес Джоан. Ирвин знал, где находится нужная мне улица, и ушел заводить машину. Я была слишком расстроена, чтобы сказать ему, что кровь все еще течет. Я каждое мгновение надеялась, что она вот-вот перестанет. Но когда Ирвин вез меня по пустынным заснеженным улицам, я почувствовала, как теплая струйка протекла сквозь преграждавшее ей путь полотенце и мою юбку на сиденье машины. Пока мы, сбавив скорость, медленно проезжали мимо освещенных домов, я думала, как удачно, что я не избавилась от девственности в общежитии или дома, где подобная скрытность и маскировка были бы невозможны. Джоан открыла дверь с выражением радостного удивления на лице. Ирвин поцеловал мне руку и попросил Джоан, чтобы та хорошенько обо мне позаботилась. Я захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной, чувствуя, как кровь гигантской волной отливает у меня от лица. – Послушай, Эстер, – спросила Джоан, – что, черт побери, случилось? Я подумала, когда же она наконец заметит, что у меня по ногам течет кровь, липкой струей просачиваясь в черные лакированные туфли. Я подумала, что могла бы умирать от пулевого ранения, а Джоан так бы и таращилась на меня в ожидании, что я попрошу у нее чашку кофе и бутерброд. – Твоя соседка-медсестра здесь? – Нет, она на ночном дежурстве в «Каплане»… – Это хорошо. – Я слегка скривилась, когда очередная порция крови преодолела набухшую от влаги преграду и начала томительное путешествие в мои туфли. – То есть… плохо. – Вид у тебя какой-то странный, – заметила Джоан. – Вызови лучше врача. – Зачем? – Да побыстрее. – Но… – Она еще ничего не заметила. Легонько охнув, я нагнулась и скинула одну из потрескавшихся от холода черных туфель из «Блумингдейла», подняла ее и поднесла к выпученным глазам Джоан. Потом перевернула и смотрела, как та таращится на стекающую на бежевый ковер струйку крови. – Господи! Что это? – У меня кровотечение. Джоан то ли подвела, то ли дотащила меня до дивана и заставила лечь. Потом подложила подушки под мои перепачканные кровью ноги. Затем отступила на шаг, выпрямилась и спросила: – Кто этот мужик? На какое-то мгновение мне пришла безумная мысль, что Джоан откажется вызвать врача, пока я не выложу ей все подробности проведенного с Ирвином вечера, и даже после «исповеди» пальцем не пошевелит – в качестве наказания. Но тут я поняла, что она принимает мои объяснения за чистую монету и факт того, что я переспала с Ирвином, совершенно недоступен ее пониманию. Само его существование было всего лишь мелкой неприятностью в сравнении с морем радости от моего появления. – Да так, один, – ответила я, слабо отмахнувшись. Из меня вышел очередной сгусток крови, и я тревожно сжала мышцы живота. – Принеси полотенце. Джоан вышла и почти сразу же вернулась со стопкой полотенец и простыней. Словно умелая медсестра, она сняла с меня мокрую от крови одежду, быстро вдохнула, дойдя до самого нижнего ярко-алого полотенца, и заменила его на свежее. Я лежала, пытаясь замедлить биение сердца, потому что с каждым его ударом из меня извергался очередной фонтан крови. Я вспомнила нудный курс по викторианской прозе, где болезненно-бледные благородные героини умирали от обильного кровотечения в результате неудачных родов. Возможно, Ирвин нанес мне какое-то ужасное скрытое повреждение, и, лежа на диване Джоан, я на самом деле умирала. Джоан уселась на низенькую банкетку и принялась обзванивать кембриджских врачей из лежавшего перед ней длинного списка. Первый номер не ответил. Джоан начала объяснять мое состояние по второму номеру, где трубку все-таки сняли, но вдруг умолкла, бросив: «Понятно!» – и повесила трубку. – В чем дело? – Он выезжает только к постоянным пациентам или на экстренные случаи. Сегодня же воскресенье. Я попыталась поднять руку и посмотреть на часы, но она камнем лежала у меня на боку и не слушалась. Воскресенье – райский денек для врачей! Врачи в загородных клубах, врачи на пляжах, врачи с любовницами, врачи с женами, врачи в церкви, врачи на яхтах, врачи везде, мгновенно превратившись из врачей в обычных людей. – Бога ради, – пробормотала я, – скажи, что это экстренный случай. Третий номер не ответил, а по четвертому повесили трубку, как только Джоан обмолвилась о менструации. Джоан начала плакать. – Слушай, Джоан, – сказала я, старательно выговаривая слова, – позвони в местную больницу. Скажи, что это экстренный случай. Им придется принять меня. Джоан просияла и набрала пятый номер. В справочной «Скорой» ей пообещали, что дежурный врач примет меня, если я смогу доехать до больницы. Затем Джоан вызвала такси. Она настояла, чтобы сопровождать меня. Я отчаянно вцепилась в только что приложенную прокладку из полотенец, а таксист, на которого явно произвел сильное впечатление названный Джоан адрес, закладывал крутые виражи по предрассветным улицам. Наконец, взвизгнув тормозами, он остановился у входа в отделение «Скорой помощи». Я оставила Джоан расплачиваться с шофером, а сама поспешила в пустую, ярко освещенную приемную. Из-за белой ширмы выскочила медсестра. В нескольких словах мне удалось рассказать ей всю правду о своих неприятностях, прежде чем в дверях возникла Джоан, вытаращив глаза и моргая, словно близорукая сова. Тут появился дежурный врач отделения «Скорой помощи», и я с помощью сестры забралась в смотровое кресло. Сестра что-то прошептала врачу, тот кивнул и стал убирать окровавленные полотенца. Я чувствовала, как он начал пальпировать меня, а Джоан стояла, вытянувшись и застыв, как солдат, рядом со мной, и держалась за мою руку, подбадривая то ли меня, то ли себя. – Ой-ой! – Я дернулась при особо сильном нажатии. Врач присвистнул. – Да вы одна на миллион. – В каком смысле? – В том смысле, что у одной на миллион это происходит так, как у вас. Врач что-то тихо бросил сестре, и та быстро шагнула к приставному столику, вернувшись с рулонами марли и набором серебристых инструментов. – Я вижу, – произнес врач, наклонившись, – в чем именно причина всех неприятностей. – А вы сможете ее устранить? – Ну конечно же смогу, – рассмеялся врач. Я проснулась от стука в дверь. Было далеко за полночь, и в клинике царила гробовая тишина. Я представить себе не могла, кому бы это не спалось. – Войдите! – Я включила ночник. Щелкнула поворачиваемая ручка, дверь приоткрылась, и в проеме показалась аккуратно причесанная темноволосая голова доктора Квинн. Я смотрела на нее с удивлением, потому что хоть и была с ней знакома и часто видела ее в коридорах, но никогда с ней не разговаривала, ограничиваясь коротким кивком. Доктор Квинн спросила: – Мисс Гринвуд, можно к вам на минуту? Я кивнула. Доктор Квинн вошла в палату, тихонько закрыв за собой дверь. На ней был один из ее безукоризненных темно-синих костюмов с простой белоснежной блузкой, сверкавшей в треугольном вырезе жакета. – Простите, что беспокою вас, мисс Гринвуд, особенно в такой поздний час, но мне показалось, что вы могли бы помочь нам прояснить ситуацию с Джоан. На какое-то мгновение я подумала, не собирается ли доктор Квинн переложить на меня вину за то, что Джоан вернулась в клинику. Я до сих пор не могла с уверенностью сказать, насколько много Джоан узнала после нашей поездки в отделение «Скорой помощи», но несколько дней спустя она вернулась в «Бельсайз», сохранив, однако, полное право на поездки в город. – Сделаю все, что в моих силах, – ответила я доктору Квинн. С мрачным выражением на лице доктор Квинн присела на край кровати. – Мы хотели бы выяснить, где находится Джоан. Нам казалось, что у вас, возможно, есть какие-то мысли на этот счет. Внезапно я подумала, что не хочу иметь с Джоан ничего общего. – Не знаю, – холодно ответила я. – А разве в палате ее нет? В «Бельсайзе» давным-давно заперли все двери. – Нет. Вечером Джоан разрешили поехать в город в кино, и она до сих пор не вернулась. – А с кем она поехала? – Одна. – Доктор Квинн умолкла. – У вас есть какие-нибудь соображения насчет того, где она могла бы заночевать? – Она вернется. Наверное, ее что-то задержало. – Но я не представляла, что могло задержать Джоан в тихом ночном Бостоне. Доктор Квинн покачала головой. – Последний трамвай был час назад. – Может, она вернется на такси. Доктор Квинн вздохнула. – А вы не пробовали связаться с этой девушкой… Кеннеди? – продолжала я. – У которой жила Джоан? Доктор Квинн кивнула. – А с ее родными? – Ну, к ним бы она не пошла… но с ними мы тоже связывались. Доктор Квинн на мгновение задержалась, словно могла найти в палате какую-то ниточку к разгадке тайны. Потом сказала: – Мы сделаем все, что сможем. – И вышла. Я выключила ночник и постаралась заснуть, но у меня пред глазами маячило лицо Джоан, бесплотное и улыбающееся, словно морда чеширского кота. Мне даже показалось, что я слышу ее голос, шуршащий и шипящий сквозь тьму, но потом поняла, что это ночной ветер шумит в ветвях растущих у корпуса деревьев… На занимавшейся заиндевело-серой заре меня разбудил новый стук в дверь. На этот раз я открыла ее сама. Я увидела доктора Квинн, стоявшую по стойке «смирно», словно хрупкий сержант-строевик, но ее силуэт казался как-то странно размазанным. – Я подумала, что надо вам сказать, – проговорила доктор Квинн. – Джоан нашли. От этого «нашли» у меня кровь застыла в жилах. – Где? – В лесу, у замерзших прудов. Я открыла рот, но не смогла выдавить ни слова. – Ее обнаружил один из санитаров, – продолжила доктор Квинн. – Только что, идя на работу… – Она не… – Она мертва, – закончила доктор Квинн. – Боюсь, что она повесилась. жүктеу/скачать 1,1 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|