Важные годы. Почему не стоит откладывать жизнь на потом

Глава 1
Капитал идентичности
Взрослые не появляются из ниоткуда. Их создают.
Кей Хаймовиц, культуролог
Мы рождаемся не сразу, а постепенно.
Мэри Антин
{4}
, писательница
Хелен начала посещать сеансы психотерапии, потому что у нее
«наступил кризис идентичности». Она то работала нянечкой, то принимала
участие в йога-ретритах
{5}
, ожидая момента, когда, по ее словам, «ударит
молния интуиции». Хелен всегда одевалась так, будто идет на тренировку,
даже если на самом деле это не так. Какое-то время ее непринужденный
стиль жизни был предметом зависти ее друзей, которые сразу же попали в
«реальный мир» или его преддверие – университет. Хелен занималась то
одним, то другим – и какое-то время получала удовольствие от жизни.
Но вскоре внутренние поиски себя стали мучительными для Хелен. В
двадцать семь лет она почувствовала, что те же друзья, которые раньше
завидовали ее приключениям, теперь жалеют ее. Пока Хелен возила по
городу чужих детей в колясках, ее друзья двигались дальше.
Родители Хелен точно знали, что их дочь должна делать в колледже:
стать членом женского студенческого общества Tri Delta и учиться на
подготовительных медицинских курсах. Они решительно настаивали на
этом, несмотря на то что Хелен была талантливым фотографом и ни от
кого не скрывала, что хочет изучать искусство, – и уж точно не стремилась
вступать в женское студенческое общество. С первого семестра Хелен
возненавидела занятия и училась плохо. Она завидовала друзьям, которые
посещали интересные лекции, и при любой возможности записывалась на
факультативные курсы, так или иначе связанные с искусством. После двух
мучительных лет изучения обязательного курса биологии и заполнения
всего свободного времени тем, что ей действительно нравилось, Хелен все-
таки решилась выбрать в качестве профилирующего предмета искусство.
Ее родители прокомментировали это так: «И что ты будешь с этим

делать?»
После окончания колледжа Хелен решила попробовать себя в качестве
независимого фотографа. Однако когда непредсказуемость этой работы
начала сказываться на ее способности оплачивать счета, жизнь художника
потеряла для нее свой блеск. Без диплома об окончании подготовительных
медицинских курсов, без перспектив достичь успеха в качестве фотографа
и даже без достойных оценок по тем предметам, которые она изучала в
колледже, Хелен не видела ни одного пути для дальнейшего продвижения.
Она хотела заниматься фотографией, но не знала, как это сделать. В итоге
она начала работать няней; время шло, а родители постоянно упрекали:
«Мы же тебе говорили, что так будет».
Теперь Хелен надеялась на то, что подходящий ретрит либо беседа во
время сеанса психотерапии или с друзьями помогут ей раз и навсегда
понять, кто она есть. После этого, по словам Хелен, она сможет всерьез
взяться за свою жизнь. В ответ я выразила сомнения в целесообразности
такого подхода и сказала, что у молодых людей в возрасте от двадцати до
тридцати
лет
длительное
самокопание
зачастую
приводит
к
противоположным результатам.
– Но ведь именно это и должно со мной происходить, – возразила
Хелен.
– Что именно? – уточнила я.
– Ну, этот кризис, – ответила она.
– И кто же это говорит? – спросила я.
– Не знаю… Все. Книги.
– Думаю, ты неправильно понимаешь, что такое кризис идентичности и
как преодолеть его, – сказала я. – Ты когда-нибудь слышала об Эрике
Эриксоне?
[24]
Эрик Саломонсен был белокурым немецким мальчиком, сыном
темноволосой матери и отца, которого он никогда не знал. Когда Эрику
исполнилось три года, его мать вышла замуж за местного педиатра. Тот
усыновил Эрика и дал ему фамилию Хомбургер. Мать и приемный отец
воспитывали мальчика в иудейской традиции. В церкви Эрика дразнили за
то, что он белокурый, а в школе – за то, что он еврей. В итоге Эрик не
понимал, кто же он на самом деле.
После окончания средней школы Эрик хотел стать художником. Он
путешествовал по Европе, изучая искусство; и время от времени ему
приходилось ночевать просто под мостами. В двадцать пять лет он
вернулся в Германию, начал работать преподавателем живописи, изучал

педагогику Монтессори
{6}
, женился и создал семью. Эрик был учителем
детей нескольких выдающихся психоаналитиков. С ним провела сеанс
психоанализа дочь Зигмунда Фрейда Анна. Впоследствии он получил
диплом по психоанализу.
В тридцать с лишним лет Эрик с семьей переехал в США, где стал
известным психоаналитиком и специалистом по психологии развития. Он
преподавал в Гарварде, Йеле и Беркли, написал несколько книг и получил
Пулитцеровскую премию. Взяв псевдоним Эрик Эриксон, что означает
«Эрик, сын самого себя», он намекал на чувства, вызванные
безотцовщиной, а также на свой статус человека, который сделал себя сам.
Эрик Эриксон известен тем, что ввел термин «кризис идентичности». Это
было в 1950 году.
Хотя Эриксон родился и воспитывался в ХХ столетии, он жил жизнью
человека XXI века. Он рос в смешанной семье. Столкнулся с проблемами
культурной идентичности. Провел юность и третий десяток лет в поисках
себя. В те времена, когда роли взрослого человека были такими же
стандартными, как ужины из замороженных полуфабрикатов, личный опыт
Эриксона позволил ему предположить, что кризис идентичности должен
или как минимум может быть нормой. Он считал, что не стоит спешить с
определением истинной, подлинной идентичности, а значит, должен быть
какой-то период отсрочки, на протяжении которого молодые люди могли
бы спокойно изучить имеющиеся возможности, не подвергая себя
настоящему риску и не возлагая на себя никаких обязательств. Для
некоторых молодых людей это был период учебы в колледже. Для других,
таких как Эриксон, время путешествий, или Wanderschaft – период
странствий, скитаний.
Мы с Хелен поговорили о том, какой путь прошел Эрик Эриксон от
кризиса идентичности до Пулитцеровской премии
{7}
. Да, он много
путешествовал и спал под мостами. Но это только половина правды. Что
еще он делал? В двадцать пять лет он преподавал живопись и изучал
педагогику. В двадцать шесть заинтересовался психоанализом и
познакомился с некоторыми влиятельными людьми. К тридцати годам
получил
диплом
по
психоанализу
и
начал
карьеру
педагога,
психоаналитика, писателя и теоретика. Эриксон провел большую часть
своей молодости, переживая кризис идентичности. Но вместе с тем он
накапливал то, что социологи называют «капиталом идентичности»
[25]
.
Капитал идентичности – это совокупность личностных активов, запас
тех индивидуальных ресурсов, которые мы накапливаем с течением

времени. Это наши инвестиции в самих себя; то, что мы делаем достаточно
хорошо или достаточно долго, чтобы оно стало частью нас. Одни аспекты
капитала идентичности отображаются в нашем резюме – это может быть
образование, опыт работы, экзаменационные баллы и клубы, в которых мы
состоим. Другие носят более личный характер – в частности, это могут
быть наша манера говорить, наши родовые корни, то, как мы решаем
проблемы и как выглядим. Капитал идентичности – это то, как мы создаем
себя: шаг за шагом, постепенно. И самый важный его элемент – то, что мы
приносим на рынок взрослой жизни. Это та валюта, за которую мы,
образно говоря, «покупаем» работу, отношения и все то, к чему стремимся.
Молодым людям двадцати с лишним лет (таким как Хелен) кажется,
что кризис идентичности – это то, что происходит сейчас, а накопление
капитала идентичности – то, что будет потом. Однако на самом деле эти
процессы должны сосуществовать, как в случае Эрика Эриксона.
Исследователи, занимавшиеся изучением того, как люди преодолевают
кризис идентичности, пришли к выводу, что жизнь, которая сводится
только к накоплению капитала идентичности и в которой нет кризиса
идентичности, лишена гибкости и динамичности. С другой стороны, если
кризис
идентичности
преобладает
над
накоплением
капитала
идентичности, это тоже проблема. Когда концепция кризиса идентичности
получила распространение в Соединенных Штатах, сам Эриксон говорил,
что нельзя тратить слишком много времени на «отчуждение спутанной
идентичности»
[26]
. Его беспокоило то, что многие молодые люди «рискуют
стать никому не нужными».
Молодые люди двадцати с лишним лет, которые не только находят
время на то, чтобы исследовать этот мир, но и имеют смелость брать на
себя определенные обязательства, создают более сильную идентичность. У
них выше самооценка; они гораздо настойчивее добиваются поставленных
целей и реалистичнее воспринимают окружающий мир. Такой путь к
идентичности приводит к получению ряда положительных результатов,
таких как более отчетливое ощущение собственного «я», более высокая
удовлетворенность жизнью, повышенная способность справляться со
стрессом, более сильная склонность к логическим рассуждениям и
сопротивление конформизму – к этому всему и стремилась Хелен
[27]
.
Я порекомендовала Хелен накопить капитал идентичности. Для начала
я предложила ей найти работу, которую она могла бы включить в свое
резюме.
– Но ведь это мой последний шанс весело проводить время, – возразила

она. – Насладиться свободой, пока не наступила реальная жизнь.
– О каком веселье ты говоришь? Ты ведь пришла на этот сеанс, потому
что чувствуешь себя несчастной.
– Зато я свободна!
– Но в чем заключается эта свобода? У тебя есть свободное время в
течение дня, когда все твои знакомые работают. Ты живешь на грани
бедности. Ты ничего не можешь сделать с этим временем.
Хелен отнеслась к моим словам скептически, как будто я хотела забрать
у нее коврик для занятий йогой и сунуть ей в руки деловой портфель. Она
сказала:
– По всей вероятности, вы принадлежите к числу тех, кто после
колледжа сразу же поступил в университет.
– Нет. На самом деле я смогла поступить в очень хороший университет
именно благодаря тому, чем занималась после колледжа.
Хелен нахмурила брови.
Я немного подумала и сказала:
– Хочешь знать, что я делала после колледжа?
– Да, хочу, – ответила она.
Хелен была готова слушать.
Сразу после окончания колледжа я получила работу в рамках
программы Outward Bound
{8}
. Сначала я выполняла функции рядового
сотрудника по снабжению. Я жила в базовом лагере на Голубом хребте и
самую лучшую часть года ездила в фургоне по отдаленным районам,
доставляя гранолу
{9}
и прочую еду группам грязных, изможденных
студентов, которые совершали турпоходы. У меня остались самые теплые
воспоминания о том, как я водила эти фургоны на пятнадцать пассажиров
по грязным ухабистым дорогам, слушая музыку по радио. Довольно часто
я была единственным новым человеком, которого эти студенты встречали
за несколько дней или даже недель. Они всегда очень радовались мне, ведь
мое появление напоминало им о том, что где-то еще есть другая жизнь.
Когда открылась вакансия инструктора, я сразу же ухватилась за нее. В
качестве инструктора я ходила по горам в штатах Северная Каролина, Мэн
и Колорадо, иногда с ветеранами войны, иногда – с топ-менеджерами с
Уолл-стрит. Однажды я провела длинное жаркое лето с группой школьниц
на девятиметровом паруснике в Бостонском заливе.
Моим любимым маршрутом (по которому я водила группы более
десяти раз) был поход на каноэ по реке Суони: почти 600 километров, от
истоков реки у болота Окефеноки в Джорджии, по северной части

Флориды до песчаного побережья Мексиканского залива. В таких походах
принимали участие подростки, в отношении которых были вынесены
судебные решения, – так официально именуются подростки, которых в
народе тепло называли «лесной братвой». Это были дети из бедных
городских кварталов или сельской глубинки, совершившие разные
преступления: крупные кражи, нападение с нанесением побоев, сбыт
наркотиков – все что угодно, кроме убийства. На реке под моим
присмотром они отбывали наказание.
Эта работа мне очень нравилась. У подростков, которым пришлось
побывать в исправительных учреждениях, я научилась приемам игры в
пики. Когда по вечерам ребята укладывались в палатках в спальные мешки,
я сидела рядом и читала им на ночь истории из книг, таких, например, как
«Остров сокровищ». Я часто видела, что эти подростки ведут себя как
обычные дети, прыгая в воду с берега реки, – и казалось, их проблемы
отступали куда-то очень далеко. Однако реальность все-таки не отпускала
их. Когда мне самой было всего двадцать четыре года, во время
путешествия по реке Суони мне пришлось сообщить одной девочке
(пятнадцатилетней матери двоих детей) о том, что ее мать умерла от
СПИДа.
Я думала, что моя работа в программе Outward Bound продлится один-
два года. Но не успела я оглянуться, как прошло целых четыре. Однажды
во время перерыва между экспедициями я отправилась в тот город, в
котором училась в колледже, и встретилась там со своей наставницей. Я до
сих пор помню, как она поинтересовалась: «Ты еще не задумывалась о
поступлении в университет?» Это была моя доза реальности. Я
действительно хотела поступить в университет, поскольку уже начала
уставать от программы Outward Bound. Наставница сказала, что если я не
передумала, то самое время сделать это. «Чего ты ждешь?» – недоумевала
она. По всей вероятности, я просто ждала, чтобы кто-то призвал меня к
действию. И я начала действовать.
Во время собеседований при поступлении на специальность
«клиническая психология» часто можно встретить недавних выпускников
колледжей в плохо сидящих костюмах, с новыми кожаными портфелями в
руках. Когда я пришла на такое собеседование, на мне тоже был какой-то
нелепый костюм, а в руках – новый кожаный портфель. Так как я провела
несколько последних лет в лесу, мне было немного не по себе, поэтому я
заполнила портфель научными статьями того преподавателя, к которому
пришла на собеседование. Я приготовилась со знанием дела обсуждать его
клинические эксперименты и делать вид, что меня очень интересуют

исследования, которыми я, скорее всего, никогда не буду заниматься.
Однако никто так и не захотел говорить со мной об этом.
Только взглянув на мое резюме, преподаватели почти всегда
взволнованно начинали с фразы: «Расскажите нам о программе Outward
Bound!» Чаще всего они обращались ко мне примерно так: «Значит, вы
девушка из Outward Bound!» Еще много лет, даже во время собеседований
при поступлении в резидентуру, я большую часть времени отвечала на
вопросы о том, что я делала, когда дети убегали в лесные дебри, и
безопасно ли купаться в реке, в которой живут аллигаторы. Меня начали
ассоциировать с чем-то другим только после того, как я получила
докторскую степень в Беркли.
Я рассказала Хелен эту часть истории своей жизни. Я объяснила ей, что
возраст от двадцати до тридцати лет – это не совсем то же самое, что годы
учебы в колледже. Возможно, для кого-то жизнь в этот период сводится к
тому, чтобы добиться членства в братстве Phi Beta Kappa или получить
диплом одного из университетов Лиги плюща. Однако гораздо чаще
идентичность и карьера зависят не от изученных в колледже предметов и
не от среднего балла диплома, а от тех элементов капитала идентичности,
которые открывают благоприятные возможности. Меня беспокоило то, что
у Хелен нет ни того ни другого.
После того как я посоветовала Хелен найти работу, на одном из наших
сеансов она сообщила, что через несколько дней начинает работать в кафе.
Она упомянула также о том, что ей предложили пройти собеседование по
поводу работы в студии цифровой анимации. Но Хелен не планировала
туда идти: работа в кафе казалась ей «прикольной и некорпоративной».
Кроме того, по словам Хелен, она не была уверена, что хочет «быть
девочкой на побегушках в отделе обработки корреспонденции» в этой
анимационной компании.
Когда Хелен сказала, что собирается работать в кафе, я едва не
потеряла дар речи. В прошлом мне довелось не раз наблюдать то, что один
из моих клиентов назвал этапом Starbucks. Все, что я знала о нехватке
вакансий для молодых людей двадцати с лишним лет и капитале
идентичности, говорило о том, что Хелен вот-вот сделает неправильный
выбор.
В какой-то период большинство двадцати-тридцатилетних (как и я сама
в свое время) остаются без работы. В итоге они либо находят занятие,
которое не соответствует их квалификации, либо работают на условиях
частичной занятости. Иногда это становится временным решением

проблемы: позволяет оплачивать счета, пока мы готовимся к сдаче теста
при поступлении в магистратуру по курсу менеджмента или пока
проходим в ней обучение. Но порой (как в случае с Outward Bound) такая
работа
позволяет
сформировать
капитал
идентичности,
который
превосходит по своей значимости все остальное.
Однако работа, не соответствующая уровню квалификации, не всегда
бывает средством к достижению целей. Иногда это просто способ ничего
не делать – как в случае управления горнолыжным подъемником или
участия в музыкальных группах, которые один мой знакомый топ-
менеджер назвал «вечными группами». Такая работа может быть очень
интересной, но работодатели воспринимают подобный выбор как признак
потерянности. Если после получения университетского диплома у человека
в резюме слишком часто появляются непонятные записи о работе в сфере
розничной торговли или в кафе, это наводит на мысль о его деградации.
Такой род деятельности может негативно сказаться не только на резюме,
но и на всей жизни.
Чем больше времени у нас уходит на то, чтобы занять прочное
положение в профессиональной сфере, тем выше вероятность того, что, как
сказал один журналист, мы станем «другими и травмированными»
[28]
.
Результаты исследований говорят о том, что если человек на протяжении
всего девяти месяцев занят на работе, не соответствующей его
квалификации, у него может быть более высокий уровень депрессии и
более низкий уровень мотивации, чем у его ровесников, – даже у тех, у
которых вообще нет работы
[29]
. Но прежде чем делать вывод о том, что
безработица лучше неподходящей работы, обратите внимание на
следующий факт: безработица среди молодых людей в возрасте от
двадцати до тридцати лет часто приводит к пьянству и депрессии в
среднем возрасте даже после того, как человек находит постоянную
работу
[30]
.
Мне приходилось видеть, как это происходит: умные, интересные
молодые люди старше двадцати избегают реальной работы в реальном
мире только ради того, чтобы на протяжении многих лет выполнять
работу, не соответствующую их квалификации. Однако за этот период они
слишком устают и теряют интерес к дальнейшему росту, и уже не
способны искать то, что действительно может сделать их счастливыми. В
итоге заветные мечты кажутся им все более отдаленными.
Экономисты и социологи сходятся во мнении, что работа в возрасте от
двадцати до тридцати лет имеет чрезвычайно большое влияние на

карьерный рост в долгосрочной перспективе
[31]
. Около двух третей
повышения заработной платы приходится на первые десять лет
профессиональной деятельности. После окончания этого периода наличие
семьи и ипотечные кредиты не позволяют получать более высокие ученые
степени или переезжать в другие районы страны, поэтому заработная плата
растет медленнее. В двадцать с лишним лет у людей может быть
ощущение, что впереди еще десятки лет, на протяжении которых они будут
зарабатывать все больше и больше, однако последние данные Бюро
переписи населения США говорят о том, что в среднем к сорока годам
уровень заработной платы достигает максимального значения, после чего
остается практически неизменным
[32]
.
Молодые люди в возрасте от двадцати до тридцати лет, которые
считают, что у них еще масса времени для того, чтобы забыть о
безработице или низкооплачиваемой работе, упускают возможность
двигаться дальше, пока еще путешествуя налегке. Как бы благополучно ни
проходил этот период, те, кто начал делать карьеру достаточно поздно, так
и не смогут преодолеть пропасть, отделяющую их от тех, кто стал
продвигаться по карьерной лестнице раньше. В итоге у многих людей в
возрасте тридцати-сорока лет появляется ощущение, что они заплатили
слишком высокую цену за ту случайную работу, за которую брались в
двадцать с небольшим. Кризис среднего возраста наступает в момент
осознания того, что выбор, сделанный в двадцать-тридцать лет, изменить
невозможно. В итоге человек рискует впасть в депрессию или спиться.
Учитывая состояние современной экономики, мало кому удается
дожить до тридцати лет, не занимаясь работой, не соответствующей
уровню квалификации. Так что же делать молодым людям двадцати с
лишним лет? К счастью, низкооплачиваемая работа тоже бывает разной. Я
всегда советую юношам и девушкам старше двадцати лет выбрать то
занятие, которое позволит накопить максимальный капитал идентичности.
Я выслушала Хелен до конца. Затем сказала ей, что работа в кафе имеет
свои преимущества, такие как беззаботные сослуживцы или хорошие
скидки на напитки. Возможно, она даже лучше оплачивается, чем работа
временного сотрудника одной из компаний. Однако она не создает
капитала идентичности. С точки зрения того капитала идентичности, в
котором нуждалась Хелен, работа в анимационной студии явно была
предпочтительнее для нее. Я посоветовала девушке пойти на
собеседование и отнестись к этой работе как к инвестициям в свою мечту.
Узнав много нового о мире цифрового искусства и наладив связи в этой

отрасли, Хелен могла бы многократно увеличить свой капитал
идентичности.
– Может быть, мне стоит подождать, когда появится более достойный
вариант? – засомневалась Хелен.
– Но более достойные варианты не появляются просто так. Капитал
идентичности – вот что поможет тебе добиться этого, – возразила я.
На протяжении нескольких следующих сеансов мы с Хелен занимались
подготовкой к собеседованию. Не слишком выдающиеся успехи на
подготовительных медицинских курсах в сочетании с болезненной
реакцией родителей на выбор живописи в качестве профилирующего
предмета – все это породило у Хелен неуверенность в собственной
профессиональной пригодности. Но я еще не говорила о том, что она была
одной из моих самых удачных клиенток. Карьера Хелен в колледже была
далека от совершенства, но у нее имелся ряд тех элементов капитала
идентичности, которые не указываются в резюме. Она прекрасно владела
навыками общения, обладала острым умом, была очень трудолюбива. Я
нисколько не сомневалась, что если Хелен заставит себя пойти на
собеседование, ее личность сделает все остальное.
Во время собеседования Хелен и специалист по найму персонала
непринужденно поговорили о ее учебе на подготовительных медицинских
курсах, о работе независимого фотографа, а также о том, что его жена тоже
изучала живопись в школе Хелен. Через две недели девушка приступила к
работе в анимационной компании. Через полгода ей поручили более
ответственное задание. Затем один кинорежиссер, который провел
несколько недель в офисе Хелен, пришел к выводу, что из нее получится
прекрасный ассистент оператора. В итоге девушку забрали в Лос-
Анджелес, где она и сейчас занимается созданием фильмов. Вот что
рассказывает Хелен о своем возрасте от двадцати до тридцати и о том, как
накопленный тогда капитал идентичности помогает ей сейчас:
Я бы никогда в это не поверила, и может, это далеко не лучшая вещь,
о которой стоит рассказывать тем, кто еще учится, но меня
действительно ни один человек не спрашивал о среднем балле аттестата.
Так что если только вы не планируете получать высшее образование – до
этого никому нет дела. Никого не волнует и то, что вы, возможно,
выбрали «не ту» специализацию.
Я вспоминаю вопрос своих родителей: «Что ты будешь делать со
своей живописью?» Сейчас он лишен для меня всякого смысла. На
самом деле никто из моих знакомых не знал, чем заняться после

окончания учебы. Как правило, люди занимаются тем, о чем они даже не
слышали, когда были студентами. Один мой знакомый стал морским
биологом и работает в океанариуме. Другой изучает эпидемиологию. Я
занимаюсь кинематографией. Когда-то никто из нас даже не предполагал
существования такой работы.
Вот почему мне хотелось бы, чтобы я была более активной в первые
годы после окончания колледжа. Мне хотелось бы, чтобы я чаще меняла
работу или занималась более разнообразными видами деятельности. Я
сожалею о том, что не экспериментировала (с работой), так как сейчас,
когда мне почти тридцать, это кажется уже невозможным. Я испытывала
внутреннюю потребность разобраться со всем этим, но мои
размышления только изнуряли меня и были совершенно бесполезными.
Я поняла одно: невозможно прожить свою жизнь в мыслях.
Единственный способ понять, что делать, – это делать хотя бы что-
нибудь.
Каждый раз, когда я получаю от Хелен весточку, я думаю о том,
насколько отличалась бы ее жизнь сейчас, если бы она пошла работать в
кафе. По всей вероятности, этот веселый и беззаботный период закончился
бы депрессией и потерей интереса к жизни, – и это продолжалось бы
дольше, чем у тех ровесников Хелен, которые нашли работу, скажем, в
сфере цифровой анимации.
Безусловно, Хелен не осталась бы в кафе навсегда. Но на нее и не
обратил бы внимания режиссер, поскольку тот, кто заказывал бы у нее
кофе, увидел бы в ней только официантку, а не девушку, которая может
работать в киноиндустрии. В итоге все сложилось бы по-другому. Через
пять-шесть лет разница между Хелен из кафе и Хелен из студии цифровой
анимации была бы весьма разительной.
Жизнь Хелен изменилась, когда она использовала имеющиеся
элементы капитала идентичности для того, чтобы и дальше его
накапливать, – и совсем не последнюю роль сыграло то, что жена
менеджера отдела персонала училась в той же школе.
Именно так все и происходит – почти всегда.

жүктеу/скачать 1,49 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: