Южный научный центр российской академии наук

40
Творчество А.П. Чехова: текст, контекст, интертекст.
Гитович И.Е. Литературная репутация Чехова в пространстве 
4. 
российского двадцатого века: реальность и аберрации: (К поста-
новке вопроса) // Studia Rossica XVI: Dzelno Antoniego Czechowa 
dzisaj. W-wa, 2005. 
Капустин Н.В. З. Гиппиус о Чехове (К вопросу об античеховских 
5. 
настроениях в культуре «серебряного века» // Чеховиана: Из века 
ХХ в ХХI: итоги и ожидания: сб. статей / [отв. ред. А.П. Чудаков]. 
М., 2007. С. 176–188. 
Лосев Л. Нелюбовь Ахматовой к Чехову. URL: http://www.
6. 
akhmatova.org/articles/losev1.htm
Мандельштам О.Э. < «Чехов. Действующие лица…»> // «Сохрани 
7. 
мою  речь…»:  Сборник  /  Сост.  П.  Нерлер,  А.  Никитаев.  М., 
1991. 
Мережковский Д.С. Брат человеческий // Акрополь: Избр. 
8. 
лит.-крит. ст. / Сост., авт. послесл. и коммент. С.Н. Поварцов. 
М., 1991. 
Пастернак Б. Собрание сочинений: в 5 т. Т. 4. М., 1991. 
9. 
Суворин А.С. Маленькие письма // Новое время. 1904. № 10179. 
10. 
4 июля. 
Толстая Е. Поэтика раздражения: Чехов в конце 1880-начале 
11. 
1890-х годов. М., 2002. 
Ходасевич В. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 4. М., 1997. 
12. 
Цветаева М.И. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 6. М., 1995. 
13. 
Bloom Harold. The Anxiety of Influence: A Theory of Poetry, New 
14. 
York: Oxford University Press, 1973. 

41
Л. И. Горницкая (Ростов-на-Дону)
ОБРАЗ ОСТРОВА В РУССКОМ ФОЛЬКЛОРЕ  
И «ОСТРОВЕ САХАЛИНЕ» А.П. ЧЕХОВА
Фольклорно-мифологические пласты произведений Чехова ак-
тивно изучаются современными литературоведами. Однако очень 
редко в область подобных исследований включаются художественно-
публицистические произведения и, в частности, «Остров Сахалин». 
Это связано с жанровой пограничностью текста, с превалированием 
документального начала над художественным, якобы исключающим 
всякий вымысел в силу апелляции к фактам. Но, по нашему мнению, 
элементы фольклоризма и мифологизма в публицистическом тексте 
проявляются в авторской интерпретации реальных событий и осо-
знанном выборе тех или иных героев, которым придаются архетипи-
ческие черты. Такой подход позволяет анализировать фольклорно-
мифологическую семантику публицистического текста, учитывая 
его жанровую специфику, и делает возможной постановку проблемы 
типологической и генетической связи с фольклором и мифологией 
авторской репрезентации отдельных образов.
В «Острове Сахалине» Чехов последовательно создает образ 
острова, близкий к фольклорной модели острова как «другого», 
«иного» мира. Сахалин – это пограничное пространство, находящееся 
в предельном, пороговом положении, на краю света, между Азией 
и Европой: «Тут кончается Азия, и можно было бы сказать, что в этом 
месте Амур впадает в Великий океан, если бы поперек не стоял о. 
Сахалин. Перед глазами широко расстилается Лиман, впереди чуть 
видна туманная полоса – это каторжный остров; налево, теряясь 
в собственных извилинах, исчезает во мгле берег, уходящий в неве-
домый север. Кажется, что тут конец света (здесь и далее выделено 
мной – Л.Г.) и что дальше уже некуда плыть» (С. XV, 45). 
Срединное положение Сахалина типологически сходно с фоль-
клорным образом середины мира. Во многих мифологиях середина 
мира – обитаемое пространство, окруженное водой [Рабинович 1980: 

42
Творчество А.П. Чехова: текст, контекст, интертекст.
129], то есть, фактически, остров. Как «иной» мир, остров отделен 
от мира «своего» границей, достаточно отчетливо пространственно вы-
раженной: «Пароходы останавливаются обыкновенно в версте от берега 
и редко ближе» (С. XV, 56). Приближение к границе между мирами, 
а в частности, продвижение к острову, в фольклорных текстах связано 
с тоской, непокоем. Подобное «особое» чувство овладевает у Чехова 
рассказчиком все сильнее по мере приближения к Сахалину: «Но на-
строение духа, признаюсь, было невеселое и чем ближе к Сахалину, 
тем хуже. Я был непокоен» (С. XV, 54). Сохранен и мотив чудес как 
характерной черты пограничного пространства – рассказчик описывает 
играющих китов, которых видел на подходе к Сахалину.
В фольклоре переход границы между мирами – исходная ситуация 
инициационного сюжета. Пересечение границы тождественно ме-
тафизической смерти. У Чехова мортальная символика появляется 
в тексте еще до перехода повествователем порога, при описании 
Николаевска, находящегося перед границей «своего» пространства 
материка и «чужого» мира Сахалина: «… почти половина домов поки-
нута своими хозяевами, полуразрушена, и темные окна без рам глядят 
на вас как глазные впадины черепа» (С. XV, 41). В вариантах к тексту 
уже с Николаевском связан мотив смертельной пустоты: «На улицах 
ни души» (С. XV, 370), что позволяет говорить о семантике загробного 
мира. Но в беловом автографе данный мотив относительно Николаевска 
редуцирован и распространен на весь «иномирный» Сахалин. Так, 
в эпизоде праздника в Александровске Сахалин представлен как 
мир теней: «…люди бродили как тени, и молчали, как тени» (С. XV, 
65); в эпизоде прогулки по морскому берегу прямо указана принад-
лежность сахалинского пространства к владениям смерти: «Налево 
видны сахалинские мысы, направо тоже мысы… кругом ни одной 
живой
 души, ни птицы, ни мухи…» (С. XV, 211). В вариантах к тексту 
семантика загробного мира еще более акцентирована и напрямую свя-
зана с похоронной обрядностью, переход на остров как пространство, 
лежащее вне жизни, соотнесен с пребыванием в земле, с последующим 
отторжением памяти и достижением состояния покоя (вспомним, 
что смерть соотносима в культуре с вечным покоем): «…у меня такое 
чувство, как будто я вышел уже из пределов земли и порвал навсегда 
с прошлым…внушает такое [особенное] чувство, как будто я [уже 
навсегда живу где-то на другой планете] вступаю в какой-то новый, 
спокойный и свободный мир» (С. XV, 388). Инициационность задает 
интерпретацию сюжета пути как постоянного преодоления внутренних 
преград-границ, тождественного прохождению испытаний, а потому 

43
Л. И. Горницкая (Ростов-на-Дону)
пространство острова структурировано как ряд отдельных локусов, 
находящихся между водными преградами. Сходная типологическая 
модель инициационного пространства бытовала в русском фольклоре, 
где преодоление реки являлось метафорой смерти. К похоронному 
обряду восходит и эпизод переправы через Дуйку, осуществляемой 
уродливым и странным проводником в ящике, напоминающем гроб: 
«На пространстве между морским берегом и постом … есть еще одна 
достопримечательность. Это перевоз через Дуйку. На воде, вместо лодки 
или парома, большой, совершенно квадратный, ящик» (С. XV, 80).
Пространство внутри островных инициационных локусов, как 
и в фольклорно-мифологических текстах, довлеет к оппозиционному 
разграничению верха и низа, где нижний мир наделяется негативными 
коннотациями. Особенно ярко такая дифференциация пространства 
представлена в эпизоде с маяком. По мере подъема на гору, где рас-
положен маяк, герой, покидая нижний мир, отрешается от его слож-
ностей: «Чем выше поднимаешься, тем свободнее дышится; море 
раскидывается перед глазами, приходят мало-помалу мысли, ничего 
общего не имеющие ни с тюрьмой, ни с каторгой…» (С. XV, 106). 
Однако семантика «верхнего мира» маяка в силу своей архетипич-
ности не является однозначно позитивной. Вершина горы доступна 
не каждому, она охраняется стражем – цепным псом, она связана 
со светом (фонарь маяка), что придает ей сакральные функции, 
и наконец, она обладает властью над нижним миром, управляя им по-
средством зловещих сигналов (звон колокола, связанный в фольклоре 
с похоронным ритуалом, звук ревуна, который станет нагонять тоску 
на жителей Александровска). Связь между верхним и нижним мирами 
регламентирована, что тождественно мифологической модели, где 
перемещения из верхнего мира в нижний сопряжены с опасностями 
и запретами, нарушение которых ведёт к гибели героя [Иванов 1980: 
233]. Любая попытка восстановить связь миров приводит к пред-
упреждению о табуированности подобных действий: «Если, стоя 
в фонаре маяка, поглядеть вниз на море и на «Трех братьев», около 
которых пенятся волны, то кружится голова и становится жутко» 
(С. XV, 107). Таким образом, пространство в «Острове Сахалине» 
довлеет к фольклорно-мифологическому образцу.
Но данная модель в «Острове Сахалине» соотносима не только 
с авторским восприятием пространства. «Иной» мир Сахалина в ре-
цепции Чехова обладает всеми структурными смыслообразующими 
элементами, формирующими образ острова в фольклоре, а именно 
условностью номинации, экзистенции и топики. Условность топики 

44
Творчество А.П. Чехова: текст, контекст, интертекст.
выражена в исторической неясности статуса Сахалина, принимае-
мого то за остров, то за полуостров, условность экзистенции – в его 
положении «мнимого острова», иллюзорно-недолговечной частью 
которого становится зимний лед пролива: «остров оказался как 
бы островом, quasi insula» (С. XV, 342), условность номинации – 
в равноправном существовании названий Сахалин и Чоко, причем 
в рецепции автора отождествление с Сахалином номинации Чоко 
условно: «Лаперуз пишет, что свой остров они называли Чоко, но, 
вероятно, название это гиляки относили к чему-нибудь другому, и он 
их не понял» (С. XV, 46). Как «другой» мир, Сахалин имеет особый 
генезис, возникая, подобно фольклорным островам, в результате 
чуда: «…в отдаленные времена Сахалина не было вовсе, но вдруг, 
вследствие вулканических причин, поднялась подводная скала выше 
уровня моря и на ней сидели два существа – сивуч и штабс-капитан 
Шишмарев» (С. XV, 45).
В  вариантах  к  тексту  Чехов  прямо  обозначает  собственную 
трактовку  иномирности  Сахалина  как  фольклорно-сказочного 
универсума: «эти берега… дома представлялись мне в воображении 
сказочными» (С. XV, 388). В беловом тексте отсутствуют автор-
ские указания на сказочность как семантическую основу образа 
острова, но островная реальность наделена сказочной атрибутикой. 
Инверсированы человеческое и природное начала, одушевленность 
и неодушевленность. Реальные объекты обретают фантастические 
черты. Антропоморфными чертами наделяются животные и насе-
комые Сахалина (клопы в избах перешептываются, деревья стонут 
и жалуются), в то время как люди – зооморфны («По дороге встреча-
ются бабы, которые укрылись от дождя большими листьями лопуха, 
как косынками, и оттого похожи на зеленых жуков» (С. XV, 125)), 
а маяк представлен как олицетворяющее каторгу фантастическое 
чудовище («…ночью же он ярко светит в потемках; и кажется тогда, 
что каторга глядит на мир своим красным глазом» (С. XV, 106)). 
В  «ином»  мире  фольклорно-сказочных  островов  все  наоборот, 
наизнанку, самые обыденные явления обретают «минус-статус». 
В повествовании на Сахалине «минус-статусом» по отношению 
к «своему» миру материка обладает даже погода – тут отсутствует 
понятие климата и он обладает исключительным свойством притя-
гивать ненастье: «Про Сахалин же говорят, что климата тут нет и что 
этот остров – самое ненастное место в России» (С. XV, 112). При 
описании Сахалина в тексте фигурируют мотивы и образы, ведущие 
происхождение от фольклорной традиции описания островов: образ 

45
Л. И. Горницкая (Ростов-на-Дону)
острова-рыбы, образ томящейся на острове необычной девицы, «ца-
ревны в плену», и мотив скрытых на острове разбойничьих сокровищ. 
Сравнение Сахалина со стерлядью исходит из визуального сходства 
очертаний острова с рыбой на географических картах: «Сравнение 
Сахалина со стерлядью особенно годится для его южной части, ко-
торая в самом деле похожа на рыбий хвост» (С. XV, 184). Подобные 
представления тяготеют к мифологической модели мира как земли 
на водах (острове), либо расположенной на гигантской рыбе, либо 
самой являющейся рыбой. В русском фольклоре образ острова-рыбы 
встречался в волшебных сказках и позднее был воссоздан в авторской 
сказке П. Ершова «Конек-горбунок». 
В  заговорах  и  быличках  с  островом  связан  образ  «царевны 
в плену» – прекрасной девы, пребывание которой на острове обу-
словлено неким измененным состоянием сознания (сон, транс, при-
лив тоски, клиническая смерть) или ситуацией похищения и плена, 
а следовательно, насильственного удержания в пределах островного 
пространства. В «Острове Сахалине» именно в рамках данного 
фольклорного архетипа декодируется образ Тани: «В Мицульке 
сахалинская Гретхен, 
дочь поселенца Николаева, Таня… Она бело-
кура, тонка, и черты у нее тонкие, мягкие, нежные… Бывало, едешь 
через Мицульку, а она все сидит у окна и думает. А о чем может ду-
мать молодая, красивая девушка, попавшая на Сахалин, и о чем она 
мечтает – известно, должно быть, одному только богу» (С. XV, 202). 
Имя Гретхен, которое рассказчик дает Тане, вызывает ассоциацию 
с «Фаустом» Гете, но не следует забывать, что Гретхен, или Гретель, – 
одно из наиболее распространенных имен героинь немецких сказок. 
Сказочный генезис имеет также мотив ожидания и мечтаний «ца-
ревны» у окна. Сказочной аллюзией является и упоминание корабля 
«Три брата», потерпевшего крушение у берегов Сахалина и все время 
привлекающего внимание рассказчика. 
Особенно явно фольклорное происхождение мотива сокровищ 
на острове. В заговорах и быличках разбойники прячут на островах 
награбленное или скрывают клады, как, например, в сибирской быличке 
о плавучем острове: «Есть озеро, на нем плавучий остров из деревьев… 
А под теми деревьями к корням лодка привязана, а в той лодке раз-
инские клады лежат» [Предания земли русской 1996: 373]. В «Острове 
Сахалине» образ сокровища неожиданно появляется в эпизоде опи-
сания Воеводской тюрьмы: «Около тюрьмы ходят часовые, кроме 
них не видно ни одного живого существа, и кажется, что они стерегут 
в пустыне какое-то необыкновенное сокровище» (С. XV, 128).

46
Творчество А.П. Чехова: текст, контекст, интертекст.
Иномирная семантика, непосредственно связанная с мортальными 
мотивами, провоцирует осмысление Сахалина как ада. Появляется 
мотив адского огня и дыма, окутывающего Сахалин, – он впервые 
возникает в описании Татарского берега: «Татарский берег горист 
и изобилует пиками, то есть острыми коническими вершинами. Он 
слегка подернут синеватою мглою – это дым от далеких лесных по-
жаров…» (С. XV, 51). Авторский акцент на гористом рельефе берега 
позволяет еще более уверенно утверждать инфернальную природу 
Сахалина – в фольклорной модели мира горы и холмы рассматрива-
лись часто как творения антагониста божества (Люцифера, шайтана, 
черта и т.п.) и во многих легендах о творении островов божество 
творило равнины, в то время как его противник – горы. В эпизоде 
прибытия на Сахалин адская семантика создается посредством 
апелляции к библейскому архетипу (горящее море, подобное морю 
Апокалипсиса) и в то же время к фольклорной модели ада из народ-
ных суеверий с его огнем, тьмой и ощущением фантасмагорического 
ужаса: «Сквозь потемки и дым, стлавшийся по морю, я не видел при-
стани и построек и мог только разглядеть тусклые костровые огоньки, 
из которых два были красные. Страшная картина, грубо скроенная 
из потемок, силуэтов гор, дыма, пламени и огненных искр казалась 
фантастическою. На левом плане горят чудовищные костры, выше 
них – горы, из-за гор поднимается высоко к небу багровое зарево, 
похоже, как будто горит весь Сахалин. <…> И все в дыму, как в аду» 
(С. XV, 54). 
В то же время Сахалин идентифицируется рассказчиком не только 
как адский инфернальный локус, но и как сакральная зона. В вари-
антах к тексту упоминается священный утес возле Куи (С. XV, 503). 
В беловом тексте первозданная природа острова в рецепции рассказ-
чика сходна одновременно с христианским Эдемом и фольклорным 
цветущим садом: «Припоминается мне пылающий запад, темно-синее 
море и совершенно белая луна, выходящая из-за гор … долина стано-
вится уже, потемки густеют, гигантские лопухи начинают казаться 
тропическими растениями; со всех сторон надвигаются темные горы. 
Вон вдали огни, где жгут уголь, вон огонь от пожара. Восходит луна. 
И вдруг фантастическая картина: мне навстречу по рельсам, подпи-
раясь шестом, катит на небольшой платформе каторжный в белом. 
Становится жутко» (С. XV, 66). В данном эпизоде райскую семантику 
Сахалина маркирует не только трансформация лопухов в тропики 
райского сада, но и белое облачение каторжного – реминисценция 
к белым одеждам праведников рая из «Откровения святого Иоанна 

47
Л. И. Горницкая (Ростов-на-Дону)
Богослова» – города золотого. Как ни парадоксально, культуроло-
гические истоки соотнесения Чеховым Сахалина с раем во многом 
обусловлены реалиями каторги. В народной культуре каторжане – 
как разбойники, так и невинно осужденные – отождествлялись 
с мытарями, страдальцами, искупившими муками свои прегрешения, 
в первую очередь достойными райского сада. 
Амбивалентное слияние в образе Сахалина райской и адской се-
мантики повторяет фольклорную модель образа острова как дуального 
слияния ада и рая. Интересна в данном контексте апелляция Чехова 
к образам птиц. В фольклоре функция птиц амбивалентна. С одной 
стороны, они сакральные существа, медиаторы между раем и миром 
людей. С другой стороны, зачастую птицы связаны с инфернальным 
миром; ведьмы, например, в фольклорной традиции обычно приле-
тают на шабаши в обличье птиц, причем место шабашей – острова. 
В «Острове Сахалине» птицы сохраняют свою фольклорную поли-
функциональность – с одной стороны, они первопредки, а потому 
сакральны, с другой стороны связаны с апокалипсической семан-
тикой и оборотничеством, что отражено в видении первопроходца 
Полякова: «Первая ночь, которую Поляков провел на берегу этого 
залива, была ясная, прохладная, и на небе сияла небольшая комета 
с раздвоенным хвостом. <…> На другой день утром судьба наградила 
его неожиданным зрелищем: в устье у входа в залив стояло темное 
судно с белыми бортами, с прекрасной оснасткой и резьбой; на носу 
сидел живой привязанный орел» (С. XV, 145). В «Острове Сахалине» 
птицы не медиаторы между адом и раем, а, как обитатели острова, 
носители адского и райского начал одновременно, и постижение рас-
сказчиком амбивалентности мира Сахалина – ключевое испытание 
его путешествия-инициации.
Завершением инициационного сюжета в архаическом ритуале 
было описание метафизического воскрешения и обретения адептом 
новой сущности-судьбы. Смене судьбы тождествен выход из инициа-
ционного локуса Сахалина – сопряженный со многими трудностями 
побег каторжного: «Каторжные так и говорят: “Мертвые с погоста 
не возвращаются”…Если он бежит, то так про него и говорят: “Он 
пошел менять судьбу”» (С. XV, 345). Онтологическая трактовка 
пространственного перемещения за пределы острова соответствует 
мифо-фольклорной модели, где смена локуса означает смену статуса 
героя. Интересно, что для повествователя инициационный сюжет пути 
не разрешается развязкой, финал книги очерков не содержит сцены 
отъезда с Сахалина, тождественного обретению им нового «я». Такая 

48
Творчество А.П. Чехова: текст, контекст, интертекст.
интерпретация архетипического сюжета связана с внетекстуальными 
причинами, а именно кризисной рефлексией писателя после поездки 
на Сахалин. Впечатления от утомительного путешествия и посеще-
ния каторжного острова оказались тягостными, но в то же время 
Чехов осознавал несомненную значимость для него лично поездки 
на Сахалин как исполнения гражданского и нравственного долга. 
Сложное осознание смысла посещения острова на мифопоэтическом 
уровне текста нашло отражение в интерпретации личного опыта как 
экзистенциального неосуществления ритуала инициации.
Таким образом, можно сделать вывод, что Сахалин в книге Чехова 
не только реальный географический топос, но и художественный 
образ, отображающий характерную для русской фольклорной тра-
диции модель универсальной мифологемы острова. Сахалин – «иной 
мир», инициационное пространство, отделенное от «своего» мира 
материка границей. Иномирность острова имеет сказочный генезис 
и тяготеет к амбивалентной семантике пространства, сочетающего 
черты рая и ада в синкретическом единстве. Публицистические 
произведения Чехова несут значительный мифопоэтический худо-
жественный потенциал, специфика которого, как нам думается, еще 
станет объектом глубоких исследований.
Литература
Иванов Вяч. Вс. Верх и низ // Мифы народов мира: Энциклопедия. 
1. 
Т. 1. М., 1980. С.233–234.
Предания земли русской. Ростов н/Д, 1996.
2. 
Рабинович  Е.  Г.  Середина  мира  //  Мифы  народов  мира: 
3. 
Энциклопедия. Т. 2. М., 1980. С.128–129.

49
А.М. Григораш (Киев)
А.М. Григораш (Киев)
ТВОРЧЕСТВО А.П. ЧЕХОВА  
В СОВРЕМЕННОМ РУССКО-УКРАИНСКОМ  
МАСС-МЕДИЙНОМ ПРОСТРАНСТВЕ  
(НА МАТЕРИАЛЕ РУССКОЯЗЫЧНОЙ ПРЕССЫ 
УКРАИНЫ)
Говоря о всемирном значении творческого наследия А.П. Чехова, 
нельзя не остановиться на проблеме обогащения русского языка 
выдающимся русским писателем. Подобное обогащение особенно 
наглядно проявляется в художественно-беллетристическом стиле, что 
естественно: исследуются чеховские традиции в современной прозе 
и драматургии, отдельные приемы индивидуально-авторской манеры 
знаменитого прозаика и драматурга, рассматривается система лите-
ратурных и драматургических образов в отдельных произведениях 
А.П. Чехова. Однако, с нашей точки зрения, не менее плодотворной 
представляется задача проследить использование чеховского твор-
ческого наследия в публицистическом стиле, имеющем некоторые 
сходные черты с художественно-беллетристическим. 
Целью данной статьи является анализ функционирования на-
званий чеховских произведений в современных газетных заголовках, 
поскольку, предваряя текст, заголовок несет определенную инфор-
мацию о содержании публикации. Это один из видов компрессиро-
ванной речи, корреспонденция в миниатюре. Газетный заголовок 
служит одновременно и именем текста, и индивидуально-авторским 
высказыванием о нем.
Прежде всего, обращает на себя внимание использование назва-
ний произведений А.П. Чехова в их первозданном виде. Особенно 
часто в газетных заголовках используются названия чеховских 
пьес,  которые  традиционно  ставятся  во  всем  мире:  «Между 
“Дядей Ваней” и “Шинелью”. Вчера были объявлены номинанты 
грядущей “Золотой маски”. Сенсаций не случилось, скандалов тоже» 
(«Известия-Украина», №  234 (27035), 22.12.05, с. 10). 
«Золотая 

50
Творчество А.П. Чехова: текст, контекст, интертекст.
маска» – главная ежегодная театральная премия России, которая 
была присуждена в данном случае спектаклю «Дядя Ваня» и инсце-
нировке «Шинели» Н.В. Гоголя (моноспектаклю, который блиста-
тельно сыграла выдающаяся российская актриса Марина Неелова). 
В другом газетном заголовке используются три названия чеховских 
пьес: «“Чайка”, “Три сестры” и “Дядя Ваня”. Завтра начинает 
работу  Международная  Чеховская  лаборатория.  Конференции, 
спектакли,  теоретические  и  практические  занятия  состоятся 
в Москве» («Известия-Украина», № 84 (26163), 21.05.02, с. 9). 
Как 
и в предыдущем случае, газетный материал посвящен драматурги-
ческому наследию А.П. Чехова. 
Достаточно часто индивидуально-авторская интерпретация наи-
более известных прозаических произведений А.П. Чехова проявляется 
в газетных заголовках, непосредственно связанных с политическими 
событиями в Украине: «Палатка номер шесть. Просто дежавю 
какое-то! На Майдане снова ставят палатки. С бульвара носят 
садовые скамейки и ограждают ими все пространство у фонтанов. 
К активистам акции киевлян подходит мало. Аполитичная молодежь 
плещется в фонтанах и пьет пиво, другие наблюдают за происходящим 
с летней веранды кафе “Глобус”» (Комсомольская правда. Украина. 
Киевский выпуск», № 129 (2410/23806), 13.07.06, с. 2;
 ср.: А.П. Чехов, 

жүктеу/скачать 1,41 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: