Эти люди, уехавшие первыми, были живой рекламой эмиграции

ЭМИГРАЦИЯ

Эти люди, уехавшие первыми, были живой рекламой эмиграции. 

Оставшиеся дома, каждый день сталкиваясь с проблемами жизни, 

начинали  подумывать,  а  не  закончить  ли  все  трудности  одним 

махом, — уехав из Союза на Запад.

Дома  все  прибрано,  уютно.  На  полу  ковры.  Только  не  трещит 

уж печка, своими огнями не наполняет комнату, уже несколько 

лет провели газ, и у нас теперь центральное отопление. Прежде 

бывало  зимними  вечерами  сидишь  у  потрескивающей  печи, 

смотришь на освещенное ее огнем лицо деда, который потихоньку 

все подкладывает дрова в огонь и смотрит пристально, словно 

о чем-то думает. К ужину, выходил папа из своего кабинета, а 

после читал нам вслух Пушкина.

Бу-уря мгло-ою небо кро-оет,

Ви-ихри сне-ежные крутя...

Смотришь  в  окно,  на  освещенный  двор,  заметенный  снегом, 

на  котором  поздний  гость  или  пробежавшая  кошка  проложили 

дорожку следов, слушаешь звуки папиного голоса, музыку стиха, 

скрип отворяющейся и затворяющейся дверцы печи, треск огня, 

возню  деда  с  дровами,  дышишь,  припав  к  холодному  стеклу, 

вспоминаешь сказочных героев, и на минуту этот двор со спящим 

под снегом виноградником покажется дремучим лесом, а следы 

кота превращаются в следы зайца. Кажется, что голодные волки 

рыщут неподалеку, кажется, это они принюхиваются и трутся под 

окнами:  словно  я  слышу  звуки  сопения  и  шелеста  под  стенами 

дома, и так жутко и хорошо от этого становится. Чувствуешь себя 

такой защищенной в стенах своего дома.

* * *

Почему  же  мой  отец  решил  эмигрировать?  Что  такое  наша 

эмиграция? Дурь безумного мужчины, искалечившая мою жизнь? 

Или мудрый поступок самоотверженного героя, вырвавшего своих 

слепых  наивных  птенцов  из  огня,  о  котором  глупые  детеныши 

и  не  подозревали,  живя,  как  он  говорит,  под  его  крылом?  Мне 

очень важно это понять.

Я признаю все те трудности, с которыми моя семья столкнулась 

на протяжении жизни в той стране, уважаю я и свободу человека. 

Непонятным остается для меня другое: разве в Америке — или 

где-либо на земле — жизнь идеальная? Здесь, в Америке, полно 

своих трудностей! Там мы хоть знали, как со своими трудностями

бороться, это был наш брод, плохой ли — хороший, — но свой. 

А  здесь  —  все  чужое,  мы  здесь,  как  беспомощные  дети.  Разве, 

эмигрировав  в  Америку,  мы  избавились  от  трудностей  жизни? 

Вот  еще  что  удивительно:  толпища  людей  валят  и  валят  из 

Советского Союза. Люди даже в тюрьмах сидели, чтобы получить 

эту свободу!

В свободной же Америке ни одному американцу не приходит в 

голову эмигрировать из своей страны. Ни одному! Даже самым 

несчастным  бомжам,  которые  живут  на  улицах  и  питаются 

на  помойках  не  приходит  в  голову  эмигрировать  в  другую 

страну.  Почему?  Как?  Откуда  возник  этот  массовый  психоз: 

что все поголовно, даже очень хорошо живущие в Союзе люди, 

умудряются найти в своей жизни какие-то изъяны и мечтают об

Америке? Откуда взялась сама мечта?

БОМЖ

Войдя в вагон, я увидела, что одна в вагоне, с каким-то бомжом, 

излучающим зловоние и о чем-то горько плачущим. Он тоже был 

пьян, как и я. Неожиданно для себя, я совсем другими глазами 

увидела сейчас этого бомжа.

Мне всегда казалось, что бомжи это не люди, или, вернее, какие-

то второсортные, неполноценные люди. Сейчас, я вдруг увидела, 

что между ним и мной, расстояние – один шаг. Неожиданно, я 

обнаружила, что почти уже там же, где этот бомж: опустившаяся, 

потерянная, никому не нужная, ни на что непригодная, пьяная, 

не  достойная  называться  человеком.  Я  вдруг  поняла,  что 

нормальные,  хорошие,  талантливые  люди,  волею  судьбы,  при 

определенном стечении обстоятельств, могут опуститься до того, 

чтобы стать такими, как этот бомж.

Если  бы  мне  это  кто-нибудь  сказал  раньше,  я  бы  не  поверила. 

На собственной шкуре испытав, как деградирует человек, когда 

на него наваливаются несчастья, против которых он бессилен, я 

впервые поняла: бомжами не рождаются, а становятся. Главное 

же, бомжами становятся, не обязательно по собственной глупости 

или вине, а в силу - обстоятельств… Неужели “обстоятельства” – 

могут случиться с каждым… даже со мной?!

Я чувствовала, что попала под какую-то мощную равнодушную 

машину, в борьбе против которой, все мои силы, мой ум, моя воля, 

все, на что я так рассчитывала в жизни, превращались в ничто. 

Я была как муравей против ураганной стихии, против этой силы, 

названия  которой  я  не  знала,  но  порабощающую  силу  которой 

хорошо чувствовала на себе.

В каком-то оцепенении, я села рядом с бомжем, мне было глубоко 

наплевать, войдет ли кто на следующей остановке, что этот кто-

то подумает… я и этот бомж были оба одинокие, никому не нужные 

люди, оба упившиеся в дупель, оба махнувшие на себя рукой. Мы 

платили людям презреньем за презренье. Если враждебный мир 

так жесток к нам, то и нам насрать на него. Я сижу, пьяная, рядом 

с бомжем и реву, вместе с ним. Он сидит, издавая зловоние, он по 

жизни не моется, не следит за собой… Мы бросаем миру вызов: 

нам тоже насрать на тебя – мир! Я плачу о том, что мне остался 

последний шаг: перестать мыться и одеваться нормально, во всем 

остальном, я ничем не отличаюсь от этого бомжа. О чем плачет 

он?  О  своей  загубленной  жизни,  разумеется.  Как  он  до  этого 

дошел? Я не знаю, да и нет у меня желания им интересоваться. 

Мне не до него. И не до гуманизма. Помимо своего желания, я 

теперь понимаю, он дошел до этого своего состояния – не просто 

так.  Вот  как  мы  все  начинаем  понимать,  когда  на  своей  шкуре 

через что то проходим.

------------------

Как же случилось, что я, видевшая себя чуть ли не гением, теперь 

вдруг застала себя превратившейся в хорошо одетого и помытого

бомжа?  Как  случился  этот  переход?  Незаметно,  исподволь, 

маленький  шаг  за  маленьким  шагом  –  вниз.  В  течение  уже 

ни  одного  года,  я  наблюдая,  очень  внимательно,  за  своей 

внутренней жизнью вижу, как вместо того, чтобы развиваться и 

самосовершенствоваться, я — Д Е Г Р А Д И Р У Ю.

Я прикладываю нечеловеческие усилия, чтобы плыть вперед, а 

мощная стихийная сила относит меня назад. Разве против мощи

океана, реально бороться человеку, пусть даже очень сильному? 

Уносит стихия, как щепку и все титанические усилия человека, 

просто смешны…

ПРОТИВОЕСТВЕСТВЕННОЕ 

ВЛЕЧЕНИЕ

Я понимала, что с помощью Алика я пыталась убежать от себя. 

Я  понимала,  что  исполнение  песен  —  это  всего  лишь  дурман. 

Ничего реально ценного в Алике для меня не было. Исполнить 

песни  великих  бардов  может  любой  идиот.  Или  почти  любой. 

Вот написать такие песни... от этого Алик был далек так же, как 

я была далека от его гашиша и джина.

Было  и  то,  что  нас  объединяло.  Он  мечтал  стать  большим 

музыкантом. Я мечтала стать большим писателем. Оба мы сидели 

в  своих  темных  кельях  и  протестовали  против  мира,  которому 

нужны были только программисты и бухгалтеры. Вот все.

Его музыка была чужой мне. Я ее не понимала. А то, что он мне 

пел, для него было не более чем орудием, чтобы покорить меня, 

я видела это.

Когда же на следующий день, вечером, Алик снова позвонил мне, 

повинуясь какому-то необъяснимому закону, я не могла сказать 

ему «нет». Мало этого, где-то глубоко в подсознании я запомнила 

то, что осталось во мне после Рона.

Если девушка с третьего свидания не ложится в постель с парнем, 

эта девушка умирает для него.

Алик угощает меня джином с тоником.

—  Ты  попробуй!  Просто  один  глоток!  Ты  увидишь,  как  ты 

приторчишь!

— Что сделаю? — спрашиваю я.

— Ты не знаешь, что такое «приторчишь»? — ласково улыбается 

Алик. — Мила-а-аша! Какая ты сладенькая!

Я  пытаюсь  объяснить  ему,  что  если  мне  хорошо,  то  мне  вовсе 

незачем  пить  джин,  мне  и  так  хорошо.  Он  смотрит  на  меня  с 

восхищением и говорит о том, какие у меня роскошные длинные 

волосы,  какие  чудесные  пухлые  губы.  В  какой-то  момент  он 

вскакивает  за  фотоаппаратом,  он  считает,  что  не  может  не 

запечатлеть, какое особенное выражение у меня на лице. Наконец 

он снова берет гитару, и я снова погружаюсь в тепло и счастье. 

Теперь эта худощавая фигурка в мягкой байковой рубашечке, эти 

шелковистые темные волосы, спадающие на нежную полудевичью 

шею,  эти  худющие  волосатые  руки  и  манера  слегка  горбиться, 

поджимать  одну  ногу  под  гитару  —  все  это  теперь  является 

неотъемлемой частью тепла и счастья.

...«Если  девочка  в  одно  из  первых  трех  свиданий  не  ляжет  с 

парнем в постель. то любой уважающий себя парень больше не 

приедет к ней»...

Я  смотрю  на  Алика  и  улыбаюсь.  Интуиция  подсказывает  мне, 

что  Алик  —  другое  дело,  он  будет  звонить  и  будет  приезжать 

долго-долго, даже просто на дружеских основаниях.

—  А  может,  ну  их  к  черту,  эти  принципы!  Идеалы!  Кому  все 

это нужно? Я уже вижу, что никому. В конце концов, кто узнает, 

что ты сегодня здесь делала с Аликом? Может, и впрямь все это 

комплексы?..

Я чувствую его двигающиеся губы у себя на коже, в то время как он 

поет, и улыбка его кажется мне родной. Он уговорил меня выпить 

этого джина с тоником, и я теперь валюсь с ног. А черт с ними, 

с  принципами;  как  хорошо  было  бы  повалиться  в  его  объятия, 

прижаться к его теплому тонкому телу с парусообразной спиной. 

Его  чрезмерная  худоба,  которая  вначале  меня  отталкивала, 

теперь  уже  не  имела  значения.  То,  что  он  был  духовно  чужой 

мне, — тоже. Каким-то странным образом меня тянуло к нему. 

Все сливалось в одно волшебство: эта мрачная келья из романа 

Достоевского, грубые и нежные голоса бардов, от каждого звука 

которых оживало и приходило в движение все женское, что спало 

на  дне  меня,  и  все  человеческое,  что  составляло  костяк  мой, 

крепость спиртных напитков, аура его мальчишеских рук, грубо

обнимающих  гитару,  теплая  волосатая  грудь  под  байковой 

рубашечкой, 

этот 

сизовато-пепельный 

грубоватый, 

головокружительный   мальчишеский мир с шершавыми джинсами, 

грубыми сапогами и нежными неизведанными объятиями.

Я  проснулась  поздно  ночью  и  увидела  себя  лежащей  в  чужой 

постели. Алик лежал рядом и с нежностью и восторгом смотрел 

на меня.

— Господи, когда это я отрубилась? — спросила я.

— Какая ты красивая, когда спишь! — нежно проводя рукой по 

моей коже, отвечал Алик.

—  А  почему  ты  не  спишь?  —  спросила  я,  глядя  на  Алика, 

озаренного слабой лампой включенного приемника.

— Как же я могу спать, когда ты рядом! — сказал он, и в тембре 

его мягкого голоса я узнавала тот голос, который пел. — Я лежу, 

смотрю  на  тебя,  как  ты  дышишь,  и,  знаешь,  я  так  счастлив. 

Господи, матушка, если бы ты только себя увидела сейчас, какая 

ты красивая после сна! Его теплые руки и губы вливали тепло в 

мое съеженное от холода и длительного одиночества тело. Какой 

же он был ласковый, этот Алик!

Он целовал и ласкал меня часами напролет, и я чувствовала, что 

оживаю, как засохшее растение, которое наконец стали поливать.

Когда  наступило  утро,  мы  продолжали  лежать  в  постели,  и 

он,  как  и  я,  все  не  мог  насытиться  ласками  и  поцелуями.  Вот, 

оказывается,  как  бывает...  а  Леня  никогда  меня  больше  пяти 

минут не целовал.

Когда  мы  вышли  на  улицу,  чтобы  купить  чего-нибудь  поесть, 

уже  темнело.  Выпал  снег,  и  было  ослепительно  ярко  от  снега, 

сверкавшего под фонарями.

МИЛЛИОН ДОЛЛАРОВ

Когда  рабочий  день,  наконец,  затихает  и  мы  едем  домой,  я 

наконец, рассказываю Гарику свои мысли о том, как помочь его 

бизнесу приносить больше прибыли, при том, чтобы затрачивать

меньше сил. 

—  Сколько  стоит  вывеска,  которую  китаец  сегодня  заказал?  – 

спрашиваю я Гарика.

- Тридцать пять долларов. – отвечает Гарик.

- Тридцать пять долларов… – повторяю я, как бы взвешивая. – А 

возился ты с ним, знаешь сколько?

- Знаю, но что же делать?

-  Сорок  минут!  Сорок  минут  твоего  времени,  твоих  сил,  твоей 

энергии, за тридцать пять долларов?!

Вычти из них еще стоимость материалов, оплаты рабочих, что 

тебе остается?

- Двадцать процентов от стоимости. Это нормально для Америки. 

Так работают средний и малый бизнес. Двадцать процентов от 

оборота считается хорошо.

-  Плевать  мне  на  Америку  и  на  то,  что  там  у  них  считается. 

Тридцать пять долларов, это вообще не те деньги, за которые ты 

должен  тратить,  даже  минуту  своего  времени,  не  то  что  сорок! 

Двадцать процентов от тридцати пяти – это семь долларов. Семь 

долларов в час получает уборщица. А ты за сорок минут. Ужас!

- Ты права. Но мне нужно каждый месяц платить рент,* (арендную 

плату за помещение, от англ - rent) платить зарплаты. Я вынужден 

возиться с этими мелкими заказами, потому что, на них я держусь. 

Их  большинство.  Если  я  буду  ждать  только  крупные  заказы,  я 

вылечу в трубу.

-  Потому  что,  ты  сам  так  поставил  бизнес.  То  на  чем  ты 

концентрируешься,  растет  у  тебя.  Это  закон.  Ты  черезчур 

занят,  обслуживая  эту  пузатую  мелочь:  при  такой  занятости 

невозможно  сконцентрироваться  на  том,  чтобы  привлекать 

крупные  заказы.  Крупные  заказы,  ведь  сами  не  придут  к  тебе. 

А  ты  попробуй,  высвободи      себя  от  мелочевки!    Не  бери  ее  – 

совсем!  Сконцентрируйся  только  на  крупном.  Как  следует 

сконцентрируйся:  дай  другую  рекламу,  нацеленную  только  на 

крупняк, удели больше внимания качеству производимых вывесок. 

Если ты сделаешь одному хорошую вывеску, по его рекомендации, 

придет другой. Эти здоровые билборды,* (рекламные щиты, от 

англ - billdoards) сколько они стоят?

- Разные цены. Две, три, четыре тысячи.

- Вот, за это еще можно пол-часа поуговаривать. Но не за тридцать 

пять долларов!

- Я бы сам рад, Малыш. Но нет таких клиентов.

-  Их  нет,  потому  что  ты  ничего  для  этого  не  делаешь.  Ты 

перегружен  исполнением  копеечных  заказов.  Пока  ты  так 

расточительно тратишь энергию на эту ерунду, ты не сможешь,

как подобает, сконцентрироваться на крупном.

- Легко тебе говорить.

- Легко. Правда, легко. Если бы я не была уже продана своему 

писанию, я бы тебе показала, конкретно, как это сделать. Сейчас, 

могу давать только советы. Бесплатно.

- Да-а... – говорит Гарик, - хотел бы я на тебя посмотреть.

- А я бы хотела тебе продемонстрировать. Прост это не дело пяти 

минут или одного дня, как например, заняла уборка. Этим надо 

заниматься долго, чтобы поставить все на рельсы. А посвятить 

свою жизнь вывескам, я не желаю.

- Ты пиши, пиши.

- Я буду. Но мне тебя жалко. Вот смотри, десять вывесок в месяц, 

по пять тысяч, каждая, будет пятьдесят тысяч в месяц. Двадцать 

процентов  от  пятидесяти  тысяч,  это  десятка.  Десять  тысяч  в 

месяц, это более-менее хоть, ничего.

- Да что ты?! Это шикарный заработок. Я могу об этом только 

мечтать.

- Десять тысяч? – презрительно говорю я.

- Малыш, а сколько ты думаешь люди зарабатывают?

- Плевать мне на людей! Ты же не «люди». Работать целый день, 

каждый день, всю жизнь, при этом не зарабатывать даже десять 

тысяч в месяц?! Бросай ты такую работу, к черту! Пойми, ведь ты

за эти деньги продаешь свою свободу! Разве твоя свобода стоит, 

хотя бы и десяти тысяч в месяц?

- Бросить эту работу. И что делать?

- Искать другую, более перспективную. Но этот твой бизнес, он 

ничего. Я думаю, здесь можно заработать десятку-другую в месяц, 

если правильно все поставить. А если по сорок минут тратить на 

получение (только получение) тридцатипятидолларового заказа, 

это сколько вывесок нужно принять за месяц, чтобы заработать 

хоть ту же жалкую десятку?

- Я понимаю... Но где их взять, крупных заказчиков?

-  Это,  примерно,  полторы  тысячи  заказов  в  месяц.  В  день, 

это,  примерно,  пятьдесят  заказов.  Сейчас,  я  тебе  точно  на 

калькуляторе  посчитаю:  шестьдесят  три  заказа  в  день.  А  ты 

тратишь, по сорок минут на прием одного заказа. Выходит, тебе 

нужен.... сорока-пятидесятичасовой рабочий день, чтобы выйти 

на нужный оборот, а в сутках всего лишь 24 часа. Десятка, выходит 

нереальная задача, при такой постановке дела. Понимаешь? Ты 

белка в колесе. Бежишь, силы тратишь, а все же, стоишь на месте.

- К сожалению, это реальность. Мечтать и фантазировать можно 

сколько угодно. Ты в этом бизнесе мало понимаешь, поэтому тебе 

все так легко кажется.

- Да тут понимать нечего! Это элементарная логика. Как дважды 

два  четыре.  Тратить  сорок  минут  на  тридцать  пять  долларов 

глупо. Мне не нужно знать специфики бизнеса, чтобы понимать

элементарное. Поставь себе цель: десять заказов, по пять тысяч, 

в месяц. Положи на это все свое время и силы. Не отвлекайся на 

мелочевку. Ты увидишь другие результаты.

- А кто мой рент платить будет? Кто зарплаты будет платить?

-  Неужели  у  тебя  за  год  работы  даже  не  накопилось  запасов, 

чтобы несколько месяцев без заказов выстоять?

- Откуда? Мы же все тратим. Живем ни в чем себе не отказывая.

- Так давай напряжемся какое то время! Накопим запас.

- А как скопить запас, если мелкие заказы не брать?

- Делай как хочешь! - говорю я, наконец. – Если тебя устраивает 

все  как  есть,  меня  подавно  устраивает.  Мне  деньги  вообще  не 

нужны.  Я  на  тысячу  долларов  могу  год  жить.  У  меня  другие 

приоритеты. Только, знаешь, как этот бизнес твой называется?

- Как? – улыбается Гарик.

- Мышиная возня.

- Ты витаешь в облаках. Ты попробуй, открой хоть такой.

- Я свою свободу ни за десять, ни за двадцать тысяч не продам! 

Чем  за  копейки  порабощать  себя,  лучше  совсем  не  работать! 

Работай, как я, один месяц в году. Будешь так же, как я, нищим, 

но  зато  свободным.  Если  уж  отдаться  в  рабство,  так  только  за 

большие деньги!

- За какие же деньги ты готова продать свою свободу?

- Нет таких денег. Я - ни за какие. Мне деньги вообще не нужны, 

я тебе уже говорила, но ты мне не веришь. Конечно, если бы речь 

пошла о том, чтобы за какое-то очень короткое время, заработать 

такую  сумму,  от  которой  весь  ход  жизни  поменяется….  Тогда, 

пожалуй, я бы согласилась.

- А! И какая же это сумма?

- Миллион долларов, например.

- Сколько? Сколько ты сказала? Фантазерка моя!

- Ну, да, миллион – это нереально. Вот я и не работаю.

- А за миллион бы работала?

- Но только при условии, что миллион этот заработать за очень 

короткое  время.  Год,  или  два.  Нет  смысла  тратить  на  жалкие 

деньги – свою жизнь.

-  Не  забывай,  ты  женщина.  Ты  можешь  позволить  себе,  так 

рассуждать. Я мужчина.

- И что?

- Я не могу, как ты, работать один месяц в году. Меня никто не 

поймет. Я буду выглядеть в глазах людей дегенератом.

-  Плевать  мне  на  людей.  Я  -  тебя  пойму.  В  моих  глазах,  ты 

выглядишь хуже, когда работаешь на всю катушку, а получаешь 

при этом – гроши. Так, ты бедный и к тому же, порабощенный 

мужчина. А так, ты бедный, но свободный. Какой лучше?

- Малыш, пойми ты. Это реальность.

- Ты сам себе эту реальность делаешь. Смиряешься

с этим, вот и твоя реальность. А ты не смиряйся.

Брось. Или большая рыба, или к черту.

- Фантазерка ты моя... – смеется Гарик.

- Да нет, ты, просто, меня не понимаешь,- отчаявшись убеждать 

Гарика заключаю я.