Письмо о педагогической этике
жүктеу/скачать 26,02 Kb.
|
|
ПИСЬМО О ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ ЭТИКЕ Я получаю много писем от учителей, директоров школ, пионервожатых, воспитателей школ-интернатов. Значительная часть этих писем касается взаимоотноше пий учителя и его питомцев, директора школы и учителя, педагога и родителей. Поведение, профессинальная честь, долг, моральная ответственость, совесть — вот круг проблем, волнующих педагогов. На вопросы учителей иногда приходится отвечать пространными письмами - в двух словах ничего не скажешь. Одно из писем (часть будущей книги) мне хочется предложить читателям журнала «Народное образование». *** «Я преподаю математику. В VI классе на уроке геометрии вызвала к доске Анатолия. Это средний ученик, ничем не выделяется. К математике наклонности особой не проявляет. Стоит Анатолий у доски, понурив голову, молчит. Не знает урока... Еще и улыбается... У меня в груди словно оборвалось что-то. «Ну, что же, не знаешь - садись, давай дневник». Анатолий сел, дневника не несет. Подхожу к парте, открываю дневник и ставлю двойку. Не кричала, ни слова острого не сказала, как иногда бывает... Окончился урок, я пошла в VII класс. Вечером сижу дома, проверяю тетради. Вдруг приходит мальчик-третьеклассник, директор послал: «Идите скорее в школу». Прихожу — в учительской сидит мать Анатолия, беседует с директором. Женщина чем-то расстроена. Посмотрела на меня как-то боязливо и спрашивает тихо-тихо: “Где сын?” Оказалось, после урока геометрии он ушел из школы и до сих пор не пришел домой. Уже ночь. Мальчишка-третьеклассник, которого присылал за мной директор, видел Анатолия у пруда часа через два после школьных занятий. Тот стоял у самого берега и смотрел в воду. Я сидела ни жива, ни мертва. Неужели произошла не поправимая беда? Прошел день, два, три дня. Анатолия не было. Обыскали дно пруда. Нет, если беда и произошла, то не здесь. Милиция разослала письма во все концы. Нигде никто мальчика не видел. Прошло уже три месяца... Я не знаю ни минуты покоя. Чувствую, что и мать Анатолия, и другие родителя считают меня виновницей этой беды. Я отдала бы остаток своей жизни, лишь бы он нашелся. Где он? Эта мысль не дает мне уснуть, с ней я иду на уроки и ухожу домой. Однажды одноклассница Анатолия сказала мне: «Когда Вы спросили у него: «Почему ты не знаешь урока?» — из его глаз скатились две слезы. А Вам показалось это улыбкой...» Я чувствую, что люди осуждают меня. Но в чем же моя вина? Разве можно считать меня равнодушной? Выходит, если надо поставить ученику двойку, опасайся, как бы он не сбежал из дома...» Вот какое письмо получил я от учительницы Веры Андреевны. Меня очень взволновало описанное событие. Школа, где оно произошло, в соседней области. Я побывал у матери Анатолия, она рассказала мне о сложном душевном мире сына. Я слушал материнские слова, и мне не давала покоя мысль: «Почему же Вы, Вера Андреевна, не могли выслушать мать? Что мешало Вам прийти к ней, сказать ей несколько доброжелательных, хотя, может быть, и строгих слов — и сердце материнское открылось бы перед Вами? Почему вообще взаимоотношения педагога и родителей чаще всего приобретают уродливо обвинительный характер? Почему так редко педагог и мать, педагог и отец просто размышляют вместе о будущем человека, пока еще сидящего за партой? Беседовал я и с директором школы, и с Верой Андреевной, и с одноклассниками Анатолия. Я спросил у Веры Андреевны: «Что Вы знаете об Анатолии?» Единственное, что она могла сказать: молчалив, нет у него наклонности к математике. Многое стало понятным... Но я не имел права говорить гневные слова: не хватало самого главного - беседы с Анатолием. И вот пришло сообщение: в одном из детских домов обратили внимание на мальчика, который заявил еще в детприемнике, что никогда не назовет своей настоящей фамилии, а если будут вынуждать к этому, убежит и покончит жизнь самоубийством. Он добавил, что жизнь его в школе была мучением, и он не хочет возвращаться домой. Мать, услышав об этом мальчике, поехала в тот город. Нашла Толю. Увидев мать, мальчик расплакался, сердце его дрогнуло. Толя приехал домой, снова пошел в школу. я встречался с Анатолием, много раз беседовал с ним, с каждой новой беседой становилось все больнее за человека. Наконец я написал письмо педагогическому коллективу: «Уважаемые товарищи! Трудно писать о вещах, которые встречаются нам на каждом шагу и о которых приходится часто говорить. До того часто, что, бывает, мы перестаем обращать внимание на эти вещи, перестаем думать о них. Хочу поговорить с Вами как раз об этих вещах — общеизвестных, но, можно сказать без преувеличения, прочно забытых. Учитель и ребенок, коллектив и человек, сложный комплекс человеческих взаимоотношений, личность. То, что произошло с Анатолием, было для многих из вас громом с ясного неба. Все считали мальчика совершенно благополучным, никто не ожидал, что этот застенчивый, мягкий, податливый ребенок — по крайней мере, так всем казалось - решится на подобный шаг. Получилось, что никто из учителей не сумел почувствовать и понять, чем живет этот человек, какие гордые силы таятся в его душе, как маленькие обиды, горести, сливаясь капелька в капельке, постепенно образуют большое детское страдание. В нашем деле, уважаемые коллеги, воспитательный аспект всегда был и будет ведущим; каким бы «очищенным» от воспитания не было обучение - это прежде всего воспитание, нравственное формирование человеческой личности. Нет и не может быть, не должно быть обучения, «непричастного» к воспитанию. Воспитываем мы не только идеями, заложенными в знаниях, но прежде всего тем, как эти знания и заложенные в них идеи несем в класс мы, живые люди. Несколько лет назад ко мне с далекого Урала приехали двое семнадцатилетних десятиклассников, юноша и девушка. Они рассказали о том, каким испытаниям подверглась их любовь. Красивая, нежная, человеческая любовь. Они поклялись быть верными друг другу всю жизнь. Никто не знал об их любви и клятве. Они дали слово до окончания школы не встречаться, не прикасаться друг к другу, потому что в любви самое важное - уметь выдержать испытание временем, разлукой и невзгодами (слова юноши). Они дали также друг другу слово после окончания школы стойко перенести разлуку (он три года будет служить в армии, она - работать на заводе), потом вместе поступить учиться в педагогический институт, стать учителями и только после этого пожениться. Я с восхищением смотрел в глаза юноши и девушки, радовался, что у нас такие молодые люди. Юноша и девушка не допускали даже мысли о том, что у них не хватит духа выдержать испытание. Но то, что рассказали они дальше, возмутило. Почему так получилось, они и сами не знали, но их тайна перестала быть тайной. Был у них в школе учитель истории... Мерзкий это был человек. Он оставил больную жену, отказался от ребенка, оправдывая свой гнусный поступок тем, что брак у него не зарегистрирован. Жена умирала в холодной комнате, а он танцевал в клубе. И вот этот человек на комсомольском собрании раскрыл тайну юноши и девушки. Его выступление было ушатом грязи, вылитым на яркое, чистое чувство. Десятиклассники с трудом скрывали свое презрение к учителю. Когда на уроке истории этот человек объявил тему «Моральный кодекс строителя коммунизма», бледные, сжимая кулаки, один за другим поднимались юноши и девушки со своих мест и уходили из класса. Восемнадцать человек собрались тесной кучкой в Ленинской комнате (школа маленькая сельская) и спрашивали друг друга, правильно ли сделали. Директор сказал: неправильно. То, как ведет себя преподаватель, - «не ваше дело». Да и ничего противозаконного он не сделал, убеждал директор, если брак не зарегистрирован, то никакого проступка здесь нет» (слова девушки). Девушки плакали после этой беседы с директором, а юноши сказали: «Все равно на его уроки не пойдем. Невыносимо, чтобы он рассказывал об Александре Матросове и Зое Космодемьянской. Никогда этому не бывать» (слова юноши). Вмешалась партийная организация. Мерзкий человек вынужден был уйти из школы. А юноша и девушка поехали за тридевять земель - советоваться, как беречь любовь. Прошло три и еще раз три, и еще раз три года. Передо мной фотокарточка: молодые муж и жена, мои давние, неожиданные гости, искатели правды, горячо влюбленные не только друг в друга, но и в свой идеал преданной, подлинной человеческой любви. У них на руках двое детей, две девочки, улыбающиеся, жизнерадостные... Посылаю вам, уважаемые коллеги, эту фотокарточку, посмотрите на нее и подумайте. Подумаем вместе, коллеги, над этической сущностью нашего труда. Идеи наши могучи сами по себе, но они становятся во сто крат сильнее, если доносит их до юных сердец тот, кого юные уважают, кому верят. Вера в воспитателя, доверие к нему - это, на мой взгляд, корень этики взаимоотношений педагога и воспитанников. У десятиклассников из далекого уральского села хватило духовных сил, мужества бороться - и он вышли победителями. Анатолий же не чувствовал себя частицей единого коллектива. В классе и в школе, где учился мальчик, по существу не было коллектива... Где человек живет как бы сам по себе, он не борец, а страдалец. Вот таким страдальцем и оказался Анатолий. После бесед с ним и с его матерью передо мной открылась картина многочисленных обид и потрясенний, пережитых мальчиком. Впечатлительный и восприимчивый по натуре, мальчик обладал особой способностью в течение очень длительного времени хранить в душе огорчение, смятение, обиду. Когда Анатолий учился во II классе, кто-то из мальчиков предложил ему сразиться игрушечными саблями. Анатолий охотно стал играть, но вот во время сражения его сабля треснула, и маленький солдат за плакал: ему стало страшно от мысли, что он остался безоружным. Он прибежал к учительнице и, обняв ее, как маму, сбивчиво, сквозь слезы рассказал о своем страхе. Учительница не поняла состояния детской души; вместо того, чтобы помочь, приободрить, рассеять страх, она высмеяла ребенка, полагая, что это сделает его бесстрашным. Толя долго носил в душе обиду. Стал молчалив. Сердце мальчика еще дрожало от насмешки учительцы, а тут пришла еще одна беда. Умер дедушка. Это было для ребенка огромным потрясением. Вечером дедушка вырезал внуку свирель, рассказывал сказку о Кащее Бессмертном, а утром лежал на столе... Мальчик три дня не ходил в школу. Когда он пришел на занятия, учительница вызвала его к доске и дала задачу. Толя не мог собраться с мыслями. Учительница спросила: «Почему ты не знаешь?» Мальчик не ответил, а внутри у него все кричало: «У меня умер дедушка, разве вы не знаете об этом?» Нет, этого никто не знал, никто не сказал ребенку ни слова сочувствия. Учительница, пожав плечами, посоветовала: не пропускай уроков. После этого Толя стал еще более замкнутым и молчаливым. Возле хаты родителей Толи цвели розы. Однажды утром мальчик пошел в сад и увидел большой белый цветок. Такой красоты ему никогда еще не приходилось видеть. Мальчик пришел в школу и рассказал однокласснице Зое, соседке по парте, об удивительном цветке. «Пойдем после уроков, посмотрим, - пригласил Толя девочку. - и другие ребята пусть пойдут с нами». Но и Зоя, и другие мальчики и девочки остались почему-то безучастны, им просто не захотелось пройти лишних сто метров. На другой день Толя срезал цветок, принес в школу, поставил в вазочке с водой на окно в коридоре. Ему думалось, что каждый, проходя мимо, остановится в изумлении, все будут любоваться цветком. То, что произошло, поразило Толю: все видели цветок, но никто не восхищался. Мальчик подошел к цветку и долго стоял, не сводя глаз с белоснежных лепестков. Ему хотелось сказать, что в мире нет ничего чище и нежнее, но кому сказать? Уважаемые коллеги, может быть, вам покажется все это маленьким, незначительным, не заслуживающим внимания? Какой-то цветок, утонченное чувство... Нет, в нашем труде не может быть ничего маленького. Каждый человек — это целый мир мыслей, чувств, переживаний. Мы не имеем права не заметить, не увидеть того, как «прикасается» личность к коллективу и коллектив к личности. Этика педагога не допускает, чтобы воспитанник чувствовал себя одиноким, носил в себе неразделенное горе или неразделенную радость. Ведь нельзя сводить духовный мир маленького человека к учению. Если мы будем стремиться к тому, чтобы все силы души ребенка были поглощены уроками, жизнь его станет невыносимой. Он должен быть не только школьником, по прежде всего человеком с многогранными интересами, запросами, стремлениями. Да и к учению, и к успеваемости, и к тому, знает или не знает ребенок, - ко всему этому надо подходить по-человечески, с человеческой точки зрения. Миссия педагога не в том, чтобы механически перекладывать знания из своей головы в голову ребенка. Учение — это прежде всего человеческие отношения. И каждый из нас, педагогов, остается для ребенка человеком, в которого ребенок верит, которому доверяет, — до тех пор, пока мы приносим радость. Вы становитесь для ребенка ненавистным человеком, которого он боится и презирает, если принесли ему страдание. Страдание же начинается уже с того, что у ребенка что-то не получается, а учитель считает его виновником и оглушает двойкой. Многое не получалось и у Толи. Во II классе учительница провела в конце учебного года «итоговый» диктант. Поставив оценки, она сказала детям: «Покажите тетрадки папам и мамам, пусть они распишутся рядом с оценкой». Какие цели преследовала учительница, неизвестно, однако ей не могло быть неизвестно, что одни дети несли домой тетрадки с радостью, а другие — болью и огорчением. у Толи двойка. Ошибок мало, но он спешил и написал плохо. Рядом с двойкой учительница написала: «Не хочешь стараться». Может быть, Толя в самом деле выполнил бы работу лучше, если бы постарался. Но тетрадь надо давать на подпись матери. Толя представил себе уставшую после работы маму. У нее на глазах будут слезы, когда она увидит двойку. Зачем приносить ей горе? Мальчик пошел в огород, выкопал ямку, положил в нее тетрадку с «итоговым» диктантом и, засыпав землей, облегченно вздохнул. Но потом, когда мама возврати лась с работы, пришла мысль: а что же будет дальше? Ведь тетрадку с диктантом надо показывать учительнице, она будет проверять, расписались ли папа и мама. Мальчик побледнел. Мама спросила: «Ты болен?» Толя заплакал, но у него не хватило духу рассказать матери о своем горе. Ему было стыдно перед мамой. Утром следующего дня он, взяв сумку с книгами, отправился из дома, но в школу не пошел. Толя пошел на луг, сел среди кустов и долго сидел с широко открытыми глазами. Он не знал, что будет дальше, будущее для него перестало существовать, время как бы остановилось, В такие вот мгновения детской душой овладевает настолько глубокое, невыносимое страдание, что к человеку может прийти страшная мысль: жить дальше невозможно. Такая мысль пришла к Толе в тот теплый, яркий весенний день. На лугу все пело и благоухало, но мальчик не видел ничего вокруг себя. Вечером дрожащего от холода его нашли рыбаки. Привели домой. Мальчик заболел, пролежал в горячке три дня. Когда пришел на занятия, в школе царила праздничная обстановка, характерная для последних дней учения, о тетрадке с «итоговым» диктантом никто не вспомнил. Учительница, увидев бледного-бледного - ни кровинки в лице - мальчика, отметила дни его отсутствия буквой «б», что означало «болен», и до конца занятий не вызывала Толю и не смотрела в его тетради. Мальчик сидел на уроках молчаливый, напряженный, дрожал от предчувствия какой-то беды. Ему казалось, что учительница знает о зарытой в землю тетрадке, но молчит. Может быть, она уже и маме сказала: почему мама смотрит на него так внимательно, когда он приходит из школы? Уважаемые коллеги, разве можно считать нормальным, что никто из вас не знал обо всем этом? Сколько бед, огорчений, страданий, рождающихся в юных душах, остаются неведомыми для нас, педагогов, и в этом неведении заключается одна из самых больших бед нашей школьной жизни. Это беда - скажем прямо - низкая культура этических отношений. Произошел надлом души. Мальчик стал болезненно чувствительным ко всему, в чем был хотя бы намек на оценку его поведения. Усилилась его обидчивость. Никто - ни учительница, воспитывавшая Толю четыре года в начальных классах, ни классный руководитель в V-VI классах, ни директор школы — ничего не видели. Странно, просто удивительно, что никому не бросилось в глаза в ученике, не заставило задуматься то, что я называю духовным человеческим богатством. Толя мог часами любоваться цветами. Утром в выходной день он шел в поле (оно начиналось рядом с хатой) - ему хотелось доподлинно узнать, есть ли другой цветок лучше цветка розы? Он собирал десятки белых колокольчиков, всматривался в лепестки... Почему же никто из нас не увидел этой чувствительности к красоте, восторженного отношения к окружающему миру? Стоило бы только Вам, Вера Андреевна, подойти к мальчику просто как к человеку, забыть об оценке его знаний и перестать только этим измерять его достоинство, и мальчик открылся бы Вам. Он рассказал бы Вам и о том, как рано утром он сравнивает белизну лепестков розы с белизной тучки, как различает свыше десяти оттенков красного цветка... К сожалению, этого не произошло. Одна за другой приходили беды. Однажды Толе, как и другим детям, дали выучить стихотворение для новогодней елки. А по том, уже в день праздника, учительница сказала: «Толя пусть не читает. Он бормочет что-то невнятное. Голос у него слишком уж тихий». Знаете ли Вы, преподавательница литературы (это было в V классе), что почувст вовал в эти мгновения мальчик? Тихо, очень тихо - никто этого не слышал, кроме него самого, - он застонал от боли и огорчения. Знаете ли Вы, что несколько месяцев у Толи не было ни мгновения, когда бы он не думал об этом? Потом пришла новая беда. В школьной библиотеке Толя взял книгу об искусстве. В книге были интересные репродукции. Толя любил их рассматривать. Библиотекарь дважды напоминал мальчику: пора сдать книгу. Принимая ее, библиотекарь стал просматривать страницу за страницей. Оказалось - не хватает одной цветной репродукции. Мальчика обвинили: «Это ты вырвал». Толя сказал, что он не вырывал, но никто ему не верил. Когда мальчика вызвали к директору, он молчал, на строгие вопросы не отвечал ни слова, стоял, склоня голову. «Раз молчит, значит, виноват» - сказал директор библиотекарю, сказал тихо, по Толя слышал эти слова, его сердце сковала боль. Директор приказал вычеркнуть Толю из списка читателей... Наконец то, что произошло в VI классе и чуть не привело к несчастью. Вы, директор и классный руковолитель, наверное, сами не знаете, по каким соображениям введен такой порядок: мальчиков заставляют садиттая за партой с девочками. Хочешь, или не хочешь - садись с тем, с кем посадит тебя классный руководитель. Никто из учителей не мог толком объяснить, для чего это делается. Не знаю, насколько близко к истине объяснение, которое дали дети: «Чтобы мы меньше баловались». Толю посадили с девочкой жизнерадостной, доброй; но был у нее недостаток: каждого своего одноклассника она любила высмеять. Это ей нравилось, без этого она не могла жить. Когда Толю посадили с Ниной, та зажала нос пальцами и прошептала: «Ой, от тебя пахнет голубиным пометом». Толя любил голубей, они доверчиво садились ему на руки... Шепот девочки услышали все, за исключением учителя. Два урока в VI классе не прекращался смех. Толино сердце сжималось, он думал: может быть, в самом деле от меня пахнет пометом, сегодня я ведь лазил на чердак... К третьему уроку класс немного успокоился. Но когда Вы, Вера Андреевна, вызвали Анатолия к доске, в тридцати шести парах глаз вспыхнул озорные искорки смеха... Вы просто не имели права не заметить этого. Анатолий стоял у доски, руки у него дрожали, и в те мгновения, когда мальчики и девочки, наклонив головы, пытались сдержать смех, из глаз у него упали две слезинки. Детство очень хрупко - нам, педагогам, надо всегда помнить об этом. Бывает - с точки зрения старших - ребенку как будто бы никто не причинил зла, на самом же деле случайно произнесенное слово или, наоборот, молчание полоснет, как острый нож. Вы не имели права не заметить: что-то неблагополучное, опасное происходит с человеком. Ваша «двойка» была каплей, переполнившей чашу. Больше эта душа не могла выдержать. Может быть, вы, уважаемые коллеги, скажете мне в ответ: да ведь все это - младенческие нежности, разве может учитель заметить все тонкости чувств, пробуждающихся в детских душах? Но чтобы распознать все беды, постигшие Анатолия (о них он рассказал мне, а я рассказываю вам), не надо обладать исключительной проницательностью. Каждая беда, каждая назревающая катастрофа заявляла о себе во всеуслышание. Воспитание - самое тонкое душевное прикосновение человека к человеку, и если мы хотим, чтобы питомец паш вырос настоящим гражданином, понимающим долг и ответственность, умеющим быть добрым и непреклонным, ласковым и строгим, любящим и непримиримым ко злу, мы должны прикасаться к нему сердечно. Школа - это мир душевных человеческих прикосновений - пусть это будет первой заповедью нашей педагогической этики. Отметайте примитивные рассуждения о том, что, мол, в школе нельзя «разводить нежность - это, де, приведет к воспитанию мягкотелости, слабоволия». Все обстоит наоборот. Резкость, грубость, «сильнодействующие», «волевые» приемы (окрик, угроза) - вот что огрубляет человеческое сердце, делает его равнодушным к окружающему миру и к самому себе. А где равнодушие, там не может быть и подлинного человеческого благородства. Наша миссия оберегать детское сердце от горечей, бед, страданий. Как можно меньше неосторожных прикосновений! Истинная педагогическая этика заключается в том, чтобы ребенок воспринимал прежде всего добро и воспитывался добром. Народное образование, 1970, М 11. жүктеу/скачать 26,02 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|