Время ночь
жүктеу/скачать 31,81 Kb.
|
|
Поэтика прозы Л. Петрушевской. Повести «Свой круг» и «Время ночь» Выполнила:Акимджанова Э Специальность: Русский язык и литература в школах с нерусским языком обучения Дисциплина: Современный литературный процесс Проверила:Тажибаева Ш.А Литературная критика стала проявлять самый пристальный интерес к произведениям Людмилы Петрушевской сразу после её дебюта в ведущем «толстом» журнале советского времени: в 1988 году повесть «Свой круг» была опубликована в журнале «Новый мир». С тех пор появилась масса критических статей, книжных обзоров, рецензий и научно-исследовательских работ, посвященных творчеству Людмилы Петрушевской. Спектр мнений, высказанных о ее произведениях, многообразен и обширен. Как справедливо отмечал С.Бавин, «критика, столкнувшись с миром персонажей Петрушевской, долгое время пребывала в недоумении относительно эстетической значимости увиденного и прочитанного». Само по себе это недоумение уже является показательным. Вторичная литература никогда не способна вызвать ничего подобного. Но оригинальный талант, порождающий оригинальные произведения, всегда оказывается нарушителем существующих канонов. «Панораму современной литературы можно представить себе как огромное пространство будущего штормящего моря с куполом вечности над ним. Попытки войти в это будущее пространство и схематизировать литературный процесс 90-х годов с помощью привычных методик… дают настолько приблизительную, а подчас искаженную картину, что напрашиваются выводы как о несовершенстве старых методик, так и о том, что литературный материал сопротивляется всяким стремлением «затолкать» писательскую индивидуальность в группу, направление, школу и т.д.» — пишет С.Тимина. Так сопротивляется «старым методикам» и многообразное, многожанровое творчество Л.Петрушевской. Её произведения одновременно причисляют то к «наивному», то к «магическому реализму», то определяют как «прозу шоковой терапии», «чернуху», то относят к «другой» прозе, то к «новой натуральной школе», то к «женской» прозе (а последнему Людмила Петрушевская особенно противится, считая, что женской литературы как таковой не существует) и т. д. Не менее синкретична новеллистическая система Л.Петрушевской, на что обращают внимание, например, А.Л.Кошелева и Е.Д.Монгуш. И действительно, жанровая палитра её рассказов весьма разнообразна: хроника, реквием, «случай», притча, рассказы-пьесы, сказка и др. Однако, как убедительно показали названные исследовательницы, этому разнообразию присуща художественная организованность. Его отличает цельность языкового стиля, цельность хронотопа, «единство стоящего за ними авторского сознания». Многим произведениям («Медея», «О, счастье», «По дороге бога Эроса», «Девятый том», «Маленькая девочка из «Метрополя», «Время ночь», «Песни ХХ века», «Изолированный бокс») присуща также общность тем, определяемая «точкой зрения автора-гуманиста, человека культуры». Чрезвычайно разнятся оценки творчества Л.Петрушевской. Вплоть до того, что иные читатели и литературные критики считают ее недостойной звания художника, а произведения именуют «чернухой». Другие, и их большинство, относят писательницу к лучшим отечественным писателям ХХ века. Это представление кажется наиболее справедливым. По мнению многих исследователей, свое оригинальное видение мира она полнее всего передает на уровне стиля. Так, Евг.Шкловский отмечает, что «в голосе повествователя у Петрушевской обычно звучат разные голоса, сплетаются и перекликаются различные точки зрения и мнения, словно мы имеем дело с неким коллективным рассказчиком, который только так и может увидеть – со стороны». Похожую точку зрения высказывает А.Куралех: «Слово Л.Петрушевской приобретает некое двойное звучание, связанное с её особой, легко узнаваемой манерой письма. Авторское слово как бы маскируется под бытовое сознание, оставаясь при этом словом интеллигента. Оно нисходит до уровня банальности, трафарета — и сохраняет свое подлинное, высокое значение». О трансформации «чернушного языка» в прозе Л.Петрушевской писал и А.Зорин. Язык прозы Л.Петрушевской, по его мнению, выражает попытку писательницы углубить свое восприятие мира, попытку уйти от «жесткого квазиреализма». Зато Г.Вирен определял ее стиль как «чудовищную смесь канцеляризмов и обыденной речи, захлебывающийся, косноязычный поток с бесчисленными повторами… На скрещении современного упрощенного, даже опошленного языка и богатых литературных традиций выросла самобытная проза Л.Петрушевской». Истоки художественного стиля Л.Петрушевской виделись Е.Гощило так: «Лишенная описаний природы и характеристики персонажей, не перенасыщенная диалогами и игрой воображения, проза Л.Петрушевской базируется в основном на характерном языке своих неоднозначных рассказчиков. Этот язык — городской сленг, культурные клише, безграмотная речь, колоритные диалектизмы… Своим искусством уводить в сторону, запутывать и избегать главного Петрушевская создала яркий индивидуальный стиль». Ориентация на разговорный язык — особенность, чаще всего выделяемая исследователями прозы Л.Петрушевской. В стиле её прозы обнаруживают сходство с классиками русской литературы XX века. Так, М.Липовецкий сопоставляет стилистику Л.Петрушевской с языковыми экспериментами А.Платонова: «Стилистические сдвиги у Петрушевской — это своего рода метафорические сквозняки. Стиль превращает обыденную ситуацию в притчу. Собственно говоря, все это очень своеобразно понятые и ограниченно пережитые уроки прозы А.Платонова с его языковыми неправильностями, выводящими в другое измерение бытия». При этом М.Липовецкий справедливо уточняет, что «…чисто стилистические приемы еще не способны породить онтологический эффект». Известное сходство между языком произведений Петрушевской и языком произведений Зощенко и Платонова фиксирует Е.Невзглядова: «Петрушевская на каждом шагу пренебрегает литературной нормой, и если у Зощенко, например, автор выступает от имени внелитературного рассказчика, а Платонов создал собственный язык на основе общенародного, то тут мы имеем дело с модификацией той же задачи». Рассуждая о стиле Петрушевской, Е.Невзглядова выделила в нем два языковых пласта: «Протокольно-канцелярский и разговорно-бытовой образуют устную, с неправильными оборотами речь, прикрепленную к официально-деловой ситуации… Огромную роль играют повторы, создающие впечатление упорной сосредоточенности. …Заинтересованность в предмете речи совершенно переключила рассказчика с формы на суть дела». Обращаясь к повестям «Время ночь» и «Свой круг», В.Миловидов пришел к выводу, что творчество Л.Петрушевской — один из наиболее ярких примеров развития современной прозы и что «…натурализм в современной русской прозе … выступает как стилевая система. Он не претендует, как «классический» натурализм, на роль метода, но, включаясь в рамки иных художественных систем — реалистических, модернистских, романтических, — сообщает им дополнительные параметры, дополнительные стилевые обертоны». Слово лучших писателей любой эпохи, в том числе современной, дает пищу для размышлений, помогает хранить в чистоте души, совершенствует личность, не дает погибнуть ни в одиночестве, ни в толпе, способствует превращению «нелюдей» в человека. Термин «другая проза» вошел в употребление с начала 1989 года. Но появилась и заявила о себе она десятилетием раньше, когда осознала себя другой – вызывающе альтернативной по отношению к официальной литературе и господствующей морали. «Другая проза» началась с «шоковой» литературы – с публикаций рассказов Е.Попова, Л.Петрушевской «Свой круг», поэмы В.Ерофеева «Москва-Петушки», В.Нарбиковой «Равновесие света дневных и ночных звезд». Эти и другие произведения шокировали читателей беззапретностью в выборе тем, героев, лексики и полным отсутствием моральной оценки. Женская проза Петрушевской — это собрание всевозможных болезней, немыслимых страданий, вопиющих несправедливостей и прочих горестей. Она не боится называть вещи своими именами. Но в тоже время Петрушевская не отождествляет себя с персонажами. Она держится на расстоянии, сохраняя дистанцию неизменно большой. Ее персонажи — духовные инвалиды, неспособные к нормальным человеческим чувствам. В женской прозе Петрушевской даже любовь нещадно убивается бытом и нищенскими условиями существования персонажей. На первый взгляд, героинь Петрушевской трудно даже заподозрить в милосердии: они грубы, крикливы, истеричны, легкомысленны. Их жизнь - сущий ад («Свой круг», «Время ночь»). Но вот среди нечеловеческой «карусели» тщетных забот о хлебе насущном усталые матери совершают какой-то единственно верный шаг по спасению тех, кто нуждается в их любви и защите. Петрушевская - жесткий, не традиционный в своих ракурсах и оценках художник. Проявление доброты ее героинь носит подчас парадоксальный характер. Не каждому читателю понятны, например, поступки героини повести «Свой круг». На глазах своих вероломных друзей она за ничтожную провинность избивает в кровь маленького сынишку. Женщина (повествование ведется от ее лица и имя ее не упоминается) знает, что неизлечимо больна. Отец ребенка ушел из семьи к ее лучшей «подруге». Он не любит и стыдится мальчика. На что обречен малыш? Мать устраивает «кровавый фарс» с избиением «младенца», чтобы пробудить жалость в отце и его «дружках». Спектакль удался. Мальчика берут на воспитание «друзья» дома. Они потрясены жестокостью матери и готовы проявить милосердие. Читатели замечают добрую реакцию чужих людей, но для Петрушевской важен поступок самой героини. Она сделала для своего сына все, что было в ее силах и может «спокойно умереть». Надежда на прощение и понимание мальчика ее невиновности перед ним в будущем. В один из пасхальных дней показывает ему дорожку к могилкам бабушки и дедушки. Может, любовь приведет его когда-нибудь и к ней, похороненной рядом с ними? Даже скупой пересказ интриги этой повести дает представление о ее нравственной и реалистической силе. В «Своем круге» сильна тема «ребеночка», «младенчика», так характерная для Ф.М. Достоевского. Типичный герой большинства произведений Петрушевской — человек мало индивидуализированный, описание внешности которого, как правило, ограничивается несколькими характерными чертами. Он реализует себя вне привычных для отечественной словесности координат, будь то координаты социальной активности (официально-«соцреалистической» или диссидентской), творческой продуктивности («модернистский проект» героя-художника, творца в мире «бездуховной» толпы) или религиозной устремленности (как в рамках традиционных конфессий, так и в более широкой традиции «богоискательства»). Интерес к общественным, творческим, религиозным вопросам находится на периферии внимания такой личности. Более того, даже профессиональная деятельность или уровень интеллекта героя Петрушевской не являются определяющими в обрисовке их характеров и поступков. Тема судьбы — сквозная для всего творчества Петрушевской. «Совершенно непонятен и неизвестен тот ход событий, который привел к столь близкому знакомству между Мариной и Зубовым...» — так начинается рассказ с очень характерным названием «Удар грома», повествующий о внезапном крахе длившихся восемь лет взаимоотношений двух одиноких людей. Безымянная героиня рассказа «Темная судьба» смиренно принимает доставшуюся ей долю любовницы женатого человека, причем в этом сближении личная ее воля играет незначительную роль: «Все было понятно в его случае, суженый был прозрачен, глуп, не тонок, а ее впереди ждала темная судьба, а на глазах стояли слезы счастья». Власть роковых обстоятельств над человеком, предопределенность его жизненного пути — частые коллизии в рассказах и повестях Петрушевской. Иногда эта власть принимает форму «родового проклятия» — дурной наследственности (например, заболевание почек у рассказчицы из «Своего круга»; «энцефалопатия» внука А.А., главной героини повести «Время ночь», мать которой лежит в «интернате для психохроников»): как сказано в рассказе «Федор Кузьмич», «каждая индивидуальность — это диагноз». Объясняя «волей судьбы» свои и чужие злоключения, человек снимает с себя персональную ответственность, аннулирует понятие личной вины или греха. Одно из лучших произведений писательницы — рассказ «Свой круг». Уже название рассказа несет в себе семантику изолированности, закрытости (ср. названия других произведений Петрушевской: «Стена», «Новые Робинзоны», «Богема», «Изолированный бокс», «Мужская зона» и т.п.). Автохарактеристика главной героини, от лица которой строится повествование, может послужить емкой формулой «футлярности» человеческого сознания: «...я очень умная. То, что не понимаю, того не существует вообще». Иначе говоря, картина реальности, созданная в данном произведении, обусловлена особенностями мировосприятия героини. Эти особенности ставят под сомнение мнение некоторых критиков об изначальной ущербности мира произведений Петрушевской — ущербен не мир, а то, каким он видится рассказчицей. Кроме того, значимо и наследственное заболевание героини — развивающаяся слепота: «У меня все как-то перепуталось в памяти в связи с последними событиями в моей жизни, а именно в связи с тем, что я начала слепнуть». Действительно, очерченный в рассказе «свой круг» в основном состоит из людей, условно говоря, «интеллигентных», что характерно и для других произведений писательницы, персонажи которых, как правило, служащие, инженеры, представители сферы науки и искусства. Однако этот мир, преломившись в восприятии рассказчицы, производит впечатление «двумерного», лишенного третьего измерения — духовной вертикали. Людей объединяет не столько общность интересов, сколько просто принадлежность к одному «кругу», общность детей, мужей, связей, знакомств и т.п. Фактически у каждого из героев «свой круг», свой футляр, в котором он закрыт для понимания другими и для собственного понимания других. Люди лишь соприкасаются оболочками, не имея возможности проникнуть в духовный мир ближнего. Изолированы герои нетолько друг от друга, но и от окружающего мира, мало представляя, что в нем происходит: «Десять ли лет прошло в этих пятницах, пятнадцать ли, прокатились чешские, польские, китайские, румынские или югославские события, прошли такие-то процессы, затем процессы над теми, кто протестовал в связи с результатами первых процессов, затем процессы над теми, кто собирал деньги в пользу семей сидящих в лагерях, — все это пролетело мимо». Поэтому «залетные пташки из других, смежных областей человеческой деятельности» (наподобие милиционера Валеры или приводимых Андреем проституток) воспринимаются завсегдатаями Маришиных «пятниц» отстраненно, как объекты для пристального «социологического» (но не психологического!) изучения. Да и сама жизнь героев рассказа, их общение в значительной степени «овнешнены» — театрализированы и ритуализированы, подчинены целому ряду сложившихся условностей. Любая попытка героини обнажить эти условности воспринимается в «своем кругу» враждебно, как нарушение некой «конвенциональное™» их взаимоотношений. В русской литературе XIX века нередко обыденная жизнь героев со всеми ее будничными заботами означает обретение героями душевного покоя, умиротворенности, гармонии. Петрушевская разрушает все ценности и традиции, не видит гармонии в мире, более того, отрицает вообще возможность гармонии. Она изображает свою героиню в ее обыденной жизни, но это жизнь лишена гармонии, уюта, человечности, доброты. И нет никакой возможности изменить течение такой жизни. Автор доказывает это каждой деталью. Так, например, мы видим, что в «круге» постоянно обсуждаются одни и те же темы: горят о том, что жить без детей нельзя, даже не принято, что самое главное заключается в том, чтобы возиться с ними днями, а в ночь на выходной «почувствовать себя людьми и загулять»; «коронным номером Андреевой программы были танцы с Маришей»; «событие вызвало жуткий смех, но все знали, что тут есть игра, что Жора играет со студенческих лет бонвивана и распутника». Постоянно слышатся фразы типа «опять спрашивал», «и тогда мы все снова». Так возникает это ощущение бесконечного движения по кругу, безвыходности. Повторяются шутки, не меняются темы разговора, то есть «развлечения» всегда проходят по одной и той же программе. Героиня недавно похоронила мать, а теперь и сама смертельно больна. Ей предстоит испытать все те ужасные страдания, которые испытала ее мать. Несмотря на то, что героиня всегда находится среди людей «своего круга», она невероятно одинока. Жизнь ее — жестока и бессмысленна, как, собственно, и жизнь окружающих ее людей. Мир, в котором они живут, лишен покоя, вечных устоев. У героев отнято душевное равновесие. Центром трагедии становится судьба сына героини. Она в разводе с мужем, у которого уже новая семья. Вроде бы логичным было бы отцу забрать сына, после того, как героини не станет, ведь то, что она скоро умрет, известно всем. Однако вряд ли можно рассчитывать на то, что бывший муж заберет к себе жить ребенка от нелюбимой женщины. Показательным эпизодом, доказывающим ненужность ребенка отцу, является следующий момент рассказа: однажды бывший муж заглядывает в дом прежней жены, где собрались давние знакомые. Он спрашивает, где сын, Алеша, на что героиня демонстративно равнодушно отвечает, что мальчик, видимо, гуляет. «Так уже первый час ночи! — сказал Коля и пошел в прихожую». Но порыв идти искать сына закончился следующим: «он не стал одеваться, а по дороге завернул в уборную и там надолго затих», затем пришел в комнату, забыв о сыне, о том, что это уже не его дом, лег на диван. Он и на улицу не вышел, чтобы найти своего ребенка, не говоря уже о том, что он взвалит на себя такой груз — воспитание сироты. В этой сцене героиня все продумала заранее: она отправила сына на дачу, чтобы он переночевал один в дачном домике, не мешал компании, строго запретила возвращаться и звонить. Но ключ от домика она из его куртки забрала. Мальчик вернулся, но звонить не стал. Когда гости вышли из квартиры, они увидели Алешу, спящего на лестничной клетке, уткнувшись в перила. Мать на глазах всего «круга», в том числе и отца ребенка, избивает спящего мальчика так, что у него кровь льет из носа. Она в бешенстве, ее затаскивают в квартиру, держат дверь, а Николай хватает ребенка на руки, уносит с криком: «Все! Я забираю! Мразь такая!» Героиня заранее продумала эту сцену, чтобы спровоцировать «свой круг» на проявление человеческих чувств. Она поступает так во имя своего сына, его будущего. Кульминации рассказа у Петрушевской нет, как нет и завязки, такое впечатление, что повествование начинается не с первой, а с последующих страниц книги. Возникает ощущение, что этих людей мы знаем давно, что просто зашли в эту компанию в тот момент, когда беседа уже была в самом разгаре. Развязки тоже нет, просто единый поток мыслей героини, от чьего имени идет повествование. То есть весь рассказ напоминает один большой монолог. Автор использует именно эту форму изложения для того, чтобы подчеркнуть полную откровенность, доверительность. Жизнь, изображенная в рассказе Л. Петрушевской «Свой круг» — мелкое, бессмысленное копошение, в котором нет высоких идеалов, нет просто каких-либо человеческих ценностей. Писатель не судит героев, никак не выражает свое отношение к ним, к их поступкам, а просто фиксирует происходящее. жүктеу/скачать 31,81 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|