Агата Кристи Скрюченный домишко
жүктеу/скачать 172,46 Kb.
|
| «Дорогой Гейтскил,
Вы удивитесь, получив это послание, и, очевидно, будете оскорблены, но у меня есть свои причины для такого поведения, которое вам может показаться излишне скрытным. Я очень давно уверовал в личность. В семье (это я сам наблюдал еще мальчиком и никогда об этом не забывал) обязательно имеется кто-то один с сильным характером, и на него падает забота о семье и все связанные с этим тяготы. В моей семье этим человеком был я. Я приехал в Лондон, обосновался там, вскоре стал поддерживать мать и престарелых дедушку с бабушкой в Смирне, вырвал одного из братьев из лап правосудия, добился для сестры освобождения от пут неудачного брака, а так как Богу было угодно даровать мне долгую жизнь, я мог заботиться о моих собственных детях и об их детях. Многих забрала у меня смерть, остальные, я счастлив сказать, живут под моей крышей. Когда я умру, бремя должно лечь на чьи-то другие плечи. Я долго раздумывал, не разделить ли мое имущество поровну, насколько это возможно, между всеми дорогими мне людьми, – но если бы я так поступил, я не добился бы истинного равенства. Люди не рождаются равными, и для того, чтобы исправить естественное неравенство, заложенное в Природе, необходимо восстановить равновесие. Иными словами, кто-то должен стать моим преемником, взвалить на себя бремя ответственности за всех остальных членов семьи. Тщательно поразмыслив, я пришел к выводу, что ответственность эту не может взять на себя ни один из моих сыновей. Мой горячо любимый сын Роджер лишен всякой деловой сметки. Он милейшая душа, но слишком импульсивен для того, чтобы вынести трезвое суждение. Мой сын Филип слишком в себе не уверен – он способен только уйти от жизни. Юстас, мой внук, еще очень молод, но мне кажется, что ему недостает здравого смысла и взвешенности. Он вялый, легко поддается любым влияниям. И только моя внучка София, как мне представляется, обладает всеми требуемыми качествами: у нее есть ум, здравомыслие, смелость, честность, непредвзятость мнений и, как мне кажется, душевная щедрость. Ей я вверяю заботу о благополучии семьи, а также о благополучии добрейшей моей золовки Эдит де Хевиленд, которой я бесконечно благодарен за ее многолетнюю преданность семье. Это объясняет происхождение вложенного документа. Но что мне будет трудно вам объяснить – это обман, к которому я прибегнул. Я решил не возбуждать разговоров о том, как я распорядился своими деньгами, и я не намеревался оповещать семью о том, что София будет моей наследницей. Поскольку на имя обоих своих сыновей я отказал значительную часть своего состояния, я не считаю, что мои завещательные вклады поставят их в унизительное положение. Для того чтобы не возбуждать любопытства и подозрений, я просил вас составить завещание. Это завещание я и прочел вслух своему семейству, которое я собрал для этой цели. Я положил этот документ на стол, накрыл сверху промокательной бумагой, а затем велел позвать двух слуг. Когда они пришли, я слегка сдвинул промокательную бумагу вверх, оставив открытым низ документа, затем поставил свою подпись и просил их сделать то же самое. Вряд ли мне нужно вам говорить, что подписали мы с ними завещание, которое здесь приложено, а не то, которое составили вы и которое я прочел вслух. Я не надеюсь, что вы поймете, что именно заставило меня проделать этот фокус. Я просто прошу простить меня за то, что я держал вас в неведении. Старики иногда любят иметь свои маленькие секреты. Спасибо вам, дорогой друг, за усердие, с каким вы всегда вели мои дела. Передайте нежный привет Софии и попросите ее заботиться как можно лучше о нашей семье и защищать ее от бед. Остаюсь преданный вам Аристид Леонидис». Я с великим интересом прочел этот удивительный документ. – Поразительно, – только и мог я сказать. Гейтскил поднялся с кресла. – Более чем поразительно, – отозвался он и добавил: – Я хочу еще раз повторить, что мой друг мистер Леонидис мог бы мне доверять больше. – Вы ошибаетесь, – сказал отец. – Он был ловкий фокусник по природе. Ему, как мне кажется, доставляло большое удовольствие обвести человека вокруг пальца. – Вы совершенно правы, сэр, – с жаром поддержал отца старший инспектор Тавернер. – Второго такого фокусника не сыскать! Несмотря на убежденность, с какой было это сказано, Гейтскил удалился, так и не сменив гнев на милость. Его профессиональная гордость была уязвлена до самой глубины. – Крепко его задело, – сказал Тавернер. – Очень почтенная фирма «Гейтскил, Колэм и Гейтскил», репутация безупречная. Когда старый Леонидис затевал какую-нибудь сомнительную сделку, он никогда к ним не обращался, у него было полдюжины разных адвокатских фирм, они и занимались его делами. Он был пройдоха большой руки. – И вершина – это завещание, – сказал отец. – Какие мы были дураки – не догадаться, что единственный, кто мог проделать этот трюк, был сам старик. Нам в голову не приходило, что он по своей воле мог такое выкинуть, – сказал Тавернер. Я вспомнил высокомерную улыбку Жозефины, когда она заявила: «Полицейские такие глупые». Но Жозефины не было, когда подписывали завещание. И даже если она подслушивала под дверью (что я охотно допускал), вряд ли она могла догадаться, что делает дед. Но с чего тогда этот высокомерный тон? Что она знала? Что позволило ей назвать полицию глупой? Или это снова желание порисоваться? Меня поразила наступившая вдруг тишина. Я взглянул на отца – оба они, и он, и Тавернер, пристально следили за мной. Не знаю, что в их манере раздражило меня и заставило выкрикнуть с вызовом: – София ничего об этом не знала! Абсолютно ничего! – Нет? – сказал отец. Я так и не понял, было ли это согласие или вопрос. – Она будет потрясена! – Да? – Потрясена, не сомневаюсь. Мы снова замолчали. И вдруг с какой-то неожиданной резкостью на столе у отца зазвонил телефон. Он снял трубку: – Слушаю. – И затем, выслушав сообщение телефонистки, сказал: – Соедините меня с ней. Он взглянул на меня. – Твоя девушка, – сказал он. – Хочет поговорить с нами. Притом срочно. Я взял у него трубку: – София? – Чарльз? Это ты? Теперь Жозефина. – Голос чуть дрогнул. – Что с Жозефиной? – Ее ударили по голове. Сотрясение… Она… она в плохом состоянии… Говорят, может даже не поправиться… Я повернулся к моим собеседникам: – Жозефину стукнули по голове. Отец взял у меня трубку. – Я же говорил, не спускай глаз с этого ребенка! – сказал он гневно. 18 Буквально через несколько минут мы с Тавернером в скоростной полицейской машине мчались в направлении Суинли Дин. Я вспомнил, как Жозефина появилась из-за баков, ее небрежно брошенную фразу о том, что «настало время для второго убийства». Бедный ребенок! Ей в голову не приходило, что она сама может стать жертвой «второго убийства». Я полностью признал справедливость отцовских обвинений. Безусловно, я должен был следить за Жозефиной, хотя ни у Тавернера, ни у меня не было пока никакого реального ключа к разгадке тайны – кто же отравил старого Леонидиса, но вполне возможно, что он был у Жозефины. Все то, что я воспринимал как глупые детские игры и желание порисоваться, на самом деле могло иметь какой-то смысл. Жозефина, с ее склонностью все вынюхивать и выслеживать, могла случайно стать обладательницей каких-то важных сведений, об истинной ценности которых она сама не догадывалась. Я вспомнил, как хрустнула в саду ветка. Это было как бы предупреждение об опасности. И я тотчас же отреагировал на него, но потом мои подозрения показались мне надуманными и мелодраматичными. А между тем мне следовало бы помнить, что речь идет об убийстве, и тот, кто его совершил, смертельно рисковал и, для того чтобы обезопасить себя, без колебаний пошел бы на преступление второй раз. И вполне возможно, что Магда, поддавшись какому-то смутному материнскому инстинкту, почувствовала, что Жозефине грозит опасность, и именно поэтому с такой лихорадочной спешкой хотела отправить девочку в Швейцарию. София вышла встретить нас. Жозефину, сказала она, карета «Скорой помощи» увезла в городскую больницу. Доктор Грей обещал позвонить, как только станут известны результаты рентгена. – Как это произошло? – спросил Тавернер. София провела нас вокруг дома, и, войдя через калитку, мы очутились на задворках. В углу небольшого дворика я заметил открытую настежь дверь. – Там нечто вроде прачечной, – пояснила София. – Внизу в двери дыра, специально вырезанная для кошек. Жозефина любит встать на край ногами и кататься на двери. Я вспомнил, как сам в детстве раскачивался на дверях. Прачечная внутри была тесная и довольно темная. Там валялись деревянные ящики, старый шланг, несколько каких-то допотопных садовых инструментов, ломаная мебель. Внизу около двери лежала подпорка в виде мраморного льва. – Это подпорка от входной двери, – объяснила София. – Она упала сверху – кто-то ее, очевидно, пытался положить на дверь. Тавернер дотронулся рукой до верха. Дверь была низкая, его голова не доставала примерно на фут. – Ловушка, – сказал он. Он качнул дверь, чтобы посмотреть, как она ходит, потом нагнулся и стал разглядывать кусок мрамора, стараясь не касаться его. – Кто-нибудь брал его в руки? – Нет, – сказала София. – Я никому не дала его трогать. – Правильно сделали. Кто ее нашел? – Я. Она не пришла обедать к часу. Няня долго звала ее. Приблизительно за четверть часа до обеда она проскочила через кухню во двор. Няня сказала: «Скачет с мячиком или опять качается на двери». Я сказала, что сама приведу ее. Воспользовавшись паузой, Тавернер спросил: – Вы говорили, она часто там играла. Кто об этом знал? – По-моему, все в доме знали. – А кто, кроме нее, заходит в эту прачечную? Садовник? – Вряд ли кто-то сюда заходит. – Дворик из дома не просматривается, – заключил Тавернер. – Кто угодно мог проскользнуть сюда из дома или же обойти здание с фасадной стороны и устроить эту ловушку. Но она ненадежная… Не отрывая внимательного взгляда от двери, он еще раз осторожно покачал ее. – Никакой гарантии. Или попадет или пролетит мимо. Скорее всего, мимо, но девочке не повезло, на сей раз эта штука попала. София поежилась. Он поглядел на пол. На нем были какие-то царапины. – Похоже, что кто-то предварительно тут экспериментировал… чтобы проверить, куда эта штука упадет… Звук до дома не долетал, конечно. – Нет, мы ничего не слышали. Нам, естественно, в голову не пришло беспокоиться о ней, пока я не пришла и не обнаружила ее здесь – она лежала распростертая, вниз лицом. – Голос Софии слегка дрогнул. – Волосы в крови. – Это ее шарф? – Тавернер указал на лежащий на полу шерстяной клетчатый шарф. – Да. Обернув руку шарфом, Тавернер осторожно поднял с полу кусок мрамора. – На нем могут быть отпечатки, – сказал он без особой надежды. – Но вероятнее всего, тот, кто это сделал, соблюдал осторожность. Что вы разглядываете? – обратился он ко мне. Я смотрел на стул со сломанной спинкой. Он стоял среди старого хлама, и на его сиденье были комочки свежей земли. – Любопытно, – пробормотал Тавернер. – Кто-то вставал на стул грязными подошвами. Интересно, для чего. Он в раздумье покачал головой: – Сколько было времени, когда вы ее нашли, мисс Леонидис? – Должно быть, минут пять второго. – И ваша няня видела, как она шла из кухни во двор двадцатью минутами раньше. Известно, кто последний до этого заходил в прачечную? – Понятия не имею. Может быть, сама Жозефина. Я знаю, что она качалась на двери утром после завтрака. Тавернер кивнул: – Это означает, что в этот промежуток, после того как она ушла оттуда и до без четверти час, кто-то смастерил ловушку. Вы сказали, что этот кусок мрамора – подпорка от наружной двери. Не помните, когда она оттуда исчезла? София покачала головой: – Дверь сегодня не открывали весь день. Слишком холодно. – Не помните ли вы, кто где был сегодня утром? – Я выходила пройтись. У Юстаса и Жозефины до половины первого были уроки с перерывом в половине одиннадцатого. Отец, мне кажется, все утро провел в библиотеке. – А ваша мать? – Она выходила из спальни, когда я пришла с прогулки, – это было примерно в четверть первого. Раньше она не встает. Мы вернулись обратно в дом. Я последовал за Софией в библиотеку. Филип, бледный, осунувшийся, сидел, как обычно, в кресле, а Магда, приткнувшись к его коленям, тихо плакала. София спросила: – Не звонили из больницы? Филип отрицательно покачал головой. Магда зарыдала: – Почему они не разрешили мне поехать с ней? Моя крошка, моя смешная маленькая уродинка. А я еще называла ее найденышем, она так сердилась. Как я могла быть такой жестокой? И теперь она умрет, я знаю, она умрет… – Успокойся, дорогая, – сказал Филип. – Прошу тебя, успокойся. Я почувствовал, что я лишний в этой сцене семейных треволнений. Я незаметно вышел и отправился искать няню. Она сидела на кухне и горько плакала. – Это бог меня наказал, мистер Чарльз, за все плохое, что я о ней думала. Бог меня наказал, не иначе. Я даже не пытался истолковать, что она имела в виду. – Порча какая-то в этом доме, вот что я вам скажу. Не хотела я этого видеть, все не верила. Коли увидишь, тотчас и поверишь. Кто-то убил хозяина, и те же самые люди пытались убить Жозефину. – Ради чего им было ее убивать? Няня отодвинула от глаза край носового платка и выразительно поглядела на меня: – Сами знаете, мистер Чарльз, какой это был ребенок. Любила все вызнавать. Всегда такая была, сызмальства. Спрячется под обеденный стол и слушает, что горничные говорят, а потом берет над ними власть. Как бы свое значение хочет показать. Знаете, что я вам скажу? Обойденная она хозяйкой. Она ведь не такой красивый ребенок, как те двое. Всегда была лицом негожая. Хозяйка даже звала ее «найденыш». Я хозяйку за это осуждаю, по моему понятию, это ребенку большая обида. Правда, она, скажу вам, нашла, как по-своему, по-детски себя поставить – стала вызнавать всякие вещи про людей и им давать намек, что она про них все знает. Да разве такое можно делать, когда тут отравитель ходит? Опасно это. Да, это было действительно опасно. По ассоциации я вспомнил совсем про другое и спросил: – Вы случайно не знаете, где она держит черную книжечку – что-то вроде блокнота, где она делает записи? – Я знаю, про что вы говорите, мистер Чарльз. Она так хитро ее прячет. Я сколько раз видела, как она погрызет карандаш, запишет что-то в этой книжке, а потом опять карандаш погрызет. Я ей говорю: «Перестань грызть карандаш, отравишься свинцом», – а она свое: «Не отравлюсь, потому что грифель делается не из свинца, а из графита», – хотя я не понимаю, как такое может быть – если называется свинцовый карандаш, значит, в нем есть свинец, какой может быть спор. – Оно и верно, – согласился я, – но на самом-то деле она права (Жозефина всегда была права!). – Так что же с записной книжкой? Как вы думаете, где она могла ее хранить? – Понятия не имею, сэр. Она ее всегда так хитро старалась спрятать. – Книжки при ней не было, когда ее нашли? – Нет, мистер Чарльз, записной книжки не было. Кто-то взял эту книжку? А может, она спрятала ее у себя в комнате? Мне пришло в голову пойти и посмотреть. Я не знал точно, какая из комнат принадлежит Жозефине, и, пока стоял в коридоре и раздумывал, услыхал зовущий меня голос Тавернера: – Идите сюда, Чарльз. Я в детской. Видели вы что-нибудь подобное? Я переступил порог и остолбенел. Маленькая комната выглядела так, будто через нее пронесся торнадо. Ящики комода были выдвинуты, и их содержимое разбросано по полу. Матрас, простыни, подушки, одеяло были сдернуты с небольшой кровати. Ковры свалены в кучи, стулья перевернуты вверх ногами, картины сняты со стен, фотографии вынуты из рамок. – Боже праведный! – воскликнул я. – В честь чего это? – А вы как думаете? – Кто-то что-то здесь искал. – Несомненно. Я поглядел вокруг и свистнул: – Что за чертовщина! Разве мыслимо такое сотворить и чтобы никто в доме ничего не слышал и не видел? – Почему бы и нет? Миссис Леонидис проводит утро у себя в спальне, полирует ногти, звонит по телефону и примеряет платья. Филип сидит в библиотеке, погруженный в книги. Нянька на кухне чистит картошку и стручки фасоли. В семье, где все знают привычки друг друга, сделать такое очень легко. Поверьте мне, любой в доме мог провести эту несложную операцию – соорудить ловушку для девочки и устроить погром в ее комнате. Но кто-то очень торопился, ему было некогда поискать спокойно. – Любой в доме, вы сказали? – Да. Я проверил. У всех было какое-то неучтенное время: у Филипа, у Магды, у няни, у вашей девушки. Наверху та же картина. Бренда провела большую часть утра одна, у Лоуренса и Юстаса был получасовой перерыв – с десяти тридцати до одиннадцати. Часть перерыва провели с ними вы, но не целиком. Мисс де Хевиленд была одна в саду, Роджер в своем кабинете. – Только Клеменси была в Лондоне на работе. – Нет, даже ее нельзя исключить. Она сегодня осталась дома из-за головной боли. И отсиживалась у себя в комнате. Все могли – все до единого. Знать бы только, который из них. Даже отдаленно не могу себе представить. Хотя бы знать, что они здесь искали… Он обвел взглядом разоренную комнату… Если бы знать, нашли ли они то, что искали… Что-то шевельнулось в моем мозгу… какое-то воспоминание. Тавернер неожиданно помог мне, задав вопрос: – Что делала девочка, когда вы ее в последний раз видели? – Постойте! Я бросился из комнаты вверх по лестнице. Проскочив по коридору через левую дверь, я взбежал на верхний этаж и распахнул дверь на чердак. Я вынужден был наклонить голову, когда поднимался по ступенькам, чтобы не стукнуться о низкий скошенный потолок. Там я огляделся. На мой вопрос, что она делает на чердаке, Жозефина ответила, что «занимается расследованием». Я не понимал, что можно расследовать на чердаке, заросшем паутиной, заставленном баками для воды, но такой чердак мог служить хорошим тайником. Не исключено, что Жозефина что-то здесь прятала, прекрасно зная, что ей это не полагалось хранить. И если моя догадка верна, отыскать ее сокровище труда не составляло. Поиски заняли ровно три минуты. За самым большим баком, из глубины которого доносилось какое-то шипение, добавлявшее жути и без того мрачной обстановке чердака, я обнаружил связку писем, завернутых в рваную оберточную бумагу. Я начал читать: жүктеу/скачать 172,46 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|