Александр Дюма Граф Монте-Кристо Часть первая I. Марсель. Прибытие
жүктеу/скачать 15,74 Mb.
|
| XV. Роберт-дьявол
Ссылка на Оперу была тем более основательной, что в этот вечер в королевской Музыкальной академии должно было состояться большое торжество. Левассер, впервые после долгой болезни, выступал в роли Бертрама, и произведение модного композитора, как всегда, привлекло самое блестящее парижское общество. У Альбера, как у большинства богатых молодых людей, было кресло в оркестре; кроме того, для него всегда нашлось бы место в десятке лож близких знакомых, не считая того, на которое он имел неотъемлемое право в ложе светской золотой молодежи. Соседнее кресло принадлежало Шато-Рено. Бошан, как подобает журналисту, был королем всей залы и мог сидеть где хотел. В этот вечер Люсьен Дебрэ располагал министерской ложей и предложил ее графу де Морсеру, который, ввиду отказа Мерседес, передал ее Данглару, уведомив его, что попозже он навестит баронессу с дочерью, если дамы соблаговолят принять ложу. Дамы, разумеется, не отказались. Никто так не падок на даровые ложи, как миллионеры. Что касается Данглара, то он заявил, что его политические принципы и положение депутата оппозиции не позволяют ему сидеть в министерской ложе. Поэтому баронесса послала Люсьену записку, прося заехать за ней, – не могла же она ехать в Оперу вдвоем с Эжени. В самом деле, если бы дамы сидели в ложе вдвоем, это, наверное, сочли бы предосудительным, но если мадемуазель Данглар поедет в театр с матерью и ее возлюбленным, то против этого никто не возразит, – приходится мириться с общественными предрассудками. Занавес взвился, как всегда, при почти пустой зале. Это опять-таки обычай нашего высшего света – приезжать в театр после начала спектакля; таким образом, во время первого действия те, кто приехал вовремя, не могут смотреть и слушать пьесу: они лишь созерцают прибывающих зрителей и слышат только хлопанье дверей и разговоры. – Вот как! – сказал Альбер, увидев, что отворяется дверь в одной из нижних боковых лож. – Вот как! Графиня Г. – Кто такая графиня Г.? – спросил Шато-Рено. – Однако, барон, что за непростительный вопрос? Вы не знаете, кто такая графиня Г.?.. – Ах да, – сказал Шато-Рено, – это, вероятно, та самая очаровательная венецианка? – Вот именно. В эту минуту графиня Г. заметила Альбера и с улыбкой кивнула, отвечая на его поклон. – Вы знакомы с ней? – спросил Шато-Рено. – Да, – отвечал Альбер, – Франц представил меня ей в Риме. – Не окажете ли вы мне в Париже ту же услугу, которую вам в Риме оказал Франц? – С удовольствием. – Тише! – крикнули в публике. Молодые люди продолжали разговор, ничуть не считаясь с желанием партера слушать музыку. – Она была на скачках на Марсовом поле, – сказал Шато-Рено. – Сегодня? – Да. – В самом деле, ведь сегодня были скачки. Вы играли? – Пустяки, на пятьдесят луидоров. – И кто выиграл? – Наутилус. Я ставил на него. – Но ведь было три заезда? – Да. Был приз Жокей-клуба, золотой кубок. Произошел даже довольно странный случай. – Какой? – Тише же! – снова крикнули им. – Какой? – повторил Альбер. – Эту скачку выиграла совершенно неизвестная лошадь с неизвестным жокеем. – Каким образом? – Да вот так. Никто не обратил внимания на лошадь, записанную под именем Вампа, и на жокея, записанного под именем Иова, как вдруг увидали чудного гнедого скакуна и крохотного жокея; пришлось насовать ему в карманы фунтов двадцать свинца, что не помешало ему опередить на три корпуса Ариеля и Барбаро, шедших вместе с ним. – И так и не узнали, чья это лошадь? – Нет. – Вы говорите, она была записана под именем… – Вампа. – В таком случае, – сказал Альбер, – я более осведомлен, чем вы; я знаю, кому она принадлежала. – Да замолчите же наконец! – в третий раз крикнули из партера. На этот раз возмущение было настолько велико, что молодые люди наконец поняли, что возгласы относятся к ним. Они обернулись, ища в толпе человека, ответственного за такую дерзость, но никто не повторил окрика, и они снова повернулись к сцене. В это время отворилась дверь в ложу министра, и г-жа Данглар, ее дочь и Люсьен Дебрэ заняли свои места. – А вот и ваши знакомые, виконт, – сказал Шато-Рено. – Что это вы смотрите направо? Вас ищут. Альбер обернулся и действительно встретился глазами с баронессой Данглар, которая движением веера приветствовала его. Что касается мадемуазель Эжени, то она едва соблаговолила опустить свои большие черные глаза к креслам оркестра. – Право, дорогой мой, – сказал Шато-Рено, – если не говорить о мезальянсе, – а я не думаю, чтобы это обстоятельство вас очень беспокоило, – я совершенно не понимаю, что вы можете иметь против мадемуазель Данглар: она очень красива. – Очень красива, разумеется, – сказал Альбер, – но, признаюсь, в смысле красоты я предпочел бы что-нибудь более нежное, более мягкое, словом, более женственное. – Вот нынешние молодые люди, – возразил Шато-Рено, который с высоты своих тридцати лет обращался с Альбером по-отечески, – они никогда ничем не бывают довольны. Помилуйте, дорогой мой, вам предлагают невесту, созданную по образу Дианы-охотницы, и вы еще жалуетесь! – Вот именно, я предпочел бы что-нибудь вроде Венеры Милосской или Капуанской. Эта Диана-охотница, вечно окруженная своими нимфами, немного пугает меня; я боюсь, как бы меня не постигла участь Актеона. В самом деле, взглянув на эту девушку, можно было, пожалуй, понять то чувство, в котором признавался Альбер. Мадемуазель Данглар была красива, но, как сказал Альбер, в красоте ее было что-то суровое; волосы ее были прекрасного черного цвета, вьющиеся от природы, но в их завитках чувствовалось как бы сопротивление желавшей покорить их руке; глаза ее, такие же черные, как волосы, под великолепными бровями, единственным недостатком которых было то, что они иногда хмурились, поражали выражением твердой воли, не свойственным женскому взгляду; нос ее был точно такой, каким ваятель снабдил бы Юнону; только рот был несколько велик, но зато прекрасны были зубы, еще более оттенявшие яркость губ, резко выделявшихся на ее бледном лице; наконец, черное родимое пятнышко в углу рта, более крупное, чем обычно бывают эти прихоти природы, еще сильнее подчеркивало решительный характер этого лица, несколько пугавший Альбера. К тому же и фигура Эжени соответствовала лицу, которое мы попытались описать. Она, как сказал Шато-Рено, напоминала Диану-охотницу, но только в красоте ее было еще больше твердости и силы. Если в полученном ею образовании можно было найти какой-либо недостаток, так это то, что, подобно некоторым чертам ее внешности, оно скорее подошло бы лицу другого пола. Она говорила на нескольких языках, мило рисовала, писала стихи и сочиняла музыку; этому искусству она предавалась с особенной страстью и изучала его с одной из своих школьных подруг, бедной девушкой, обладавшей, как уверяли, всеми необходимыми данными для того, чтобы стать превосходной певицей. Некий знаменитый композитор относился к ней, по слухам, с почти отеческой заботливостью и занимался с нею в надежде, что когда-нибудь ее голос принесет ей богатство. Возможность, что Луиза д’Армильи – так звали эту молодую певицу – выступит впоследствии на сцене, мешала мадемуазель Данглар показываться вместе с нею в обществе, хоть она и принимала ее у себя. Но, и не пользуясь в доме банкира независимым положением подруги, Луиза все же была более чем простая преподавательница. Через несколько секунд после появления г-жи Данглар в ложе занавес упал: можно было во время получасового антракта погулять в фойе или навестить в ложах знакомых, и кресла оркестра почти опустели. Альбер и Шато-Рено одними из первых покинули свои места. Одну минуту г-жа Данглар думала, что эта поспешность Альбера вызвана желанием приветствовать ее, и она наклонилась к дочери, чтобы предупредить ее об этом, но та только покачала головой и улыбнулась; в эту самую минуту, как бы подкрепляя недоверие Эжени, Альбер появился в боковой ложе первого яруса. Это была ложа графини Г. – А, вот и вы, господин путешественник! – сказала графиня, протягивая ему руку с приветливостью старой знакомой. – Очень мило с вашей стороны, что вы узнали меня, а главное, что предпочли навестить меня первую. – Поверьте, графиня, – отвечал Альбер, – если бы я знал, что вы в Париже, и если бы мне был известен ваш адрес, я не стал бы ждать так долго. Но разрешите мне представить вам моего друга, барона Шато-Рено, одного из немногих сохранившихся во Франции аристократов; он только что сообщил мне, что вы присутствовали на скачках на Марсовом поле. Шато-Рено поклонился. – Вы были на скачках? – с интересом спросила его графиня. – Да, сударыня. – Тогда не можете ли вы мне сказать, – живо продолжала она, – кому принадлежала лошадь, выигравшая приз Жокей-клуба? – Не знаю, – отвечал Шато-Рено, – я только что задал этот самый вопрос Альберу. – Вам это очень важно, графиня? – спросил Альбер. – Что? – Узнать имя владельца лошади? – Бесконечно. Представьте себе… Но, может быть, вы его знаете, виконт? – Графиня, вы хотели что-то рассказать. «Представьте себе», – сказали вы. – Да, представьте себе, этот чудесный гнедой скакун и этот очаровательный маленький жокей в розовом с первого же взгляда внушили мне такую симпатию, что я от всей души желала им удачи, как будто я поставила на них половину моего состояния, а когда я увидела, что они пришли первыми, опередив остальных на три корпуса, я так обрадовалась, что стала хлопать, как безумная. Вообразите мое изумление, когда, вернувшись домой, я встретила у себя на лестнице маленького розового жокея! Я подумала, что победитель, вероятно, живет в одном доме со мной, но когда я открыла дверь моей гостиной, мне сразу бросился в глаза золотой кубок, выигранный сегодня неизвестной лошадью и неизвестным жокеем. В кубке лежала записка: «Графине Г. лорд Рутвен». – Так и есть, – сказал Альбер. – То есть как это? Что вы хотите сказать? – Я хочу сказать, что это тот самый лорд Рутвен. – Какой лорд Рутвен? – Да наш вампир, которого мы видели в театре Арджентина. – Неужели? – воскликнула графиня. – Разве он здесь? – Конечно. – И вы видитесь с ним? Он у вас бывает? Вы посещаете его? – Это мой близкий друг, и даже господин де Шато-Рено имеет честь быть с ним знакомым. – Почему вы думаете, что это именно он взял приз? – Его лошадь записана под именем Вампа. – Что же из этого? – А разве вы не помните, как звали знаменитого разбойника, который взял меня в плен? – Да, правда. – Из рук которого меня чудесным образом спас граф? – Да, да. – Его звали Вампа. Теперь вы сами видите, что это он. – Но почему он прислал этот кубок мне? – Во-первых, графиня, потому, что я, можете поверить, много рассказывал ему о вас, а во-вторых, вероятно, потому, что он был очень рад встретить соотечественницу и счастлив тем интересом, который она к нему проявила. – Я надеюсь, что вы ничего не рассказывали ему о тех глупостях, которые мы болтали на его счет! – Откровенно говоря, я за это не поручусь, а то, что он преподнес вам этот кубок от имени лорда Рутвена… – Да ведь это ужасно! Он меня возненавидит! – Разве его поступок свидетельствует о враждебности? – Признаться, нет. – Вот видите! – Так, значит, он в Париже! – Да. – И какое он произвел впечатление? – Что ж, – сказал Альбер, – о нем поговорили неделю, потом случилась коронация английской королевы и кража бриллиантов у мадемуазель Марс, и стали говорить об этом. – Дорогой мой, – сказал Шато-Рено, – сразу видно, что граф ваш друг, вы к нему соответственно относитесь. Не верьте ему, графиня, в Париже только и говорят, что о графе Монте-Кристо. Он начал с того, что подарил госпоже Данглар пару лошадей, стоивших тридцать тысяч франков; потом спас жизнь госпоже де Вильфор; затем, по-видимому, взял приз Жокей-клуба. Что бы ни говорил Морсер, я, напротив, утверждаю, что и сейчас все заинтересованы графом и еще целый месяц только о нем и будут говорить, если он будет продолжать оригинальничать; впрочем, по-видимому, это его обычное занятие. – Может быть, – сказал Альбер. – Кстати, кто это занял бывшую ложу русского посла? – Которая это? – спросила графиня. – В первом ярусе между колонн; по-моему, ее совершенно заново отделали. – В самом деле, – заметил Шато-Рено. – Был ли там кто-нибудь во время первого действия? – Где? – В этой ложе. – Нет, – отвечала графиня, – я никого не заметила; так что, по-вашему, – продолжала она, возвращаясь к предыдущему разговору, – это ваш граф Монте-Кристо взял приз? – Я в этом уверен. – И это он послал мне кубок? – Несомненно. – Но я же с ним не знакома, – сказала графиня, – я бы очень хотела вернуть ему кубок. – Не делайте этого: он пришлет вам другой, высеченный из цельного сапфира или вырезанный из рубина. Он всегда так делает, приходится с этим мириться. В это время звонок возвестил начало второго действия. Альбер встал, чтобы вернуться на свое место. – Я вас еще увижу? – спросила графиня. – В антракте, если вы разрешите, я зайду осведомиться, не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен в Париже. – Господа, – сказала графиня, – по субботам, вечером, я дома для своих друзей, улица Риволи, двадцать два. Навестите меня. Молодые люди поклонились и вышли из ложи. Войдя в партер, они увидели, что вся публика стоит, глядя в одну точку залы; они взглянули туда же, и глаза их остановились на бывшей ложе русского посла. В нее только что вошел одетый в черное господин лет тридцати пяти – сорока в сопровождении молодой девушки в восточном костюме. Она была поразительно красива, а костюм ее до того роскошен, что, как мы уже сказали, все взоры немедленно обратились на нее. – Да это Монте-Кристо со своей албанкой, – сказал Альбер. Действительно, это были граф и Гайде. Не прошло и нескольких минут, как Гайде привлекла к себе внимание не только партера, но и всей зрительной залы: дамы высовывались из своих лож, чтобы увидеть, как струится под огнями люстры искрящийся водопад алмазов. Весь второй акт прошел под сдержанный гул, указывающий, что собравшаяся толпа поражена и взволнованна. Никто не помышлял о том, чтобы восстановить тишину. Эта девушка, такая юная, такая красивая, такая ослепительная, была удивительнейшим из зрелищ. На этот раз поданный Альберу знак ясно показывал, что г-жа Данглар желает видеть его в своей ложе в следующем антракте. Альбер был слишком хорошо воспитан, чтобы заставлять себя ждать, если ему ясно показывали, что его ждут. Поэтому едва действие кончилось, он поспешил подняться в литерную ложу. Он поклонился обеим дамам и пожал руку Дебрэ. Баронесса встретила его очаровательной улыбкой, а Эжени со своей обычной холодностью. – Дорогой мой, – сказал ему Дебрэ, – вы видите перед собой человека, дошедшего до полного отчаяния и призывающего вас на помощь. Баронесса засыпает меня расспросами о графе и требует, чтобы я знал, кто он, откуда он, куда направляется. Честное слово, я не Калиостро, и, чтобы как-нибудь выпутаться, я сказал: «Спросите об этом Морсера, он знает Монте-Кристо как свои пять пальцев». И вот вас призвали. – Это невероятно, – сказала баронесса, – располагать полумиллионным секретным фондом и быть до такой степени неосведомленным! – Поверьте, баронесса, – отвечал Люсьен, – что если бы я располагал полумиллионом, я употребил бы его на что-нибудь другое, а не на собирание сведений о графе Монте-Кристо, который, на мой взгляд, обладает только тем достоинством, что богат, как два набоба; но я уступаю место моему другу Морсеру: обратитесь к нему, меня это больше не касается. – Едва ли набоб прислал бы мне пару лошадей ценой в тридцать тысяч франков, с четырьмя бриллиантами в ушах, по пять тысяч каждый. – Бриллианты – его страсть, – засмеялся Альбер. – Мне кажется, что у него, как у Потемкина, ими всегда набиты карманы, и он сыплет ими, как мальчик-с-пальчик камешками. – Он нашел где-нибудь алмазные копи, – сказала госпожа Данглар. – Вы знаете, что в банке барона у него неограниченный кредит? – Нет, я не знал, – отвечал Альбер, – но меня это не удивляет. – Он заявил господину Данглару, что собирается пробыть в Париже год и израсходовать шесть миллионов. – Надо думать, что это персидский шах, путешествующий инкогнито. – А какая красавица эта женщина! – сказала Эжени. – Вы заметили, господин Люсьен? – Право, вы единственная из всех женщин, кого я знаю, которая отдает должное другим женщинам. Люсьен вставил в глаз монокль. – Очаровательна, – заявил он. – А знает ли господин де Морсер, кто эта женщина? – Знаю лишь приблизительно, как и все, что касается таинственной личности, о которой мы говорим, – сказал Альбер, отвечая на этот настойчивый вопрос. – Эта женщина – албанка. – Это видно по ее костюму, и то, что вы нам сообщаете, уже известно всей публике. – Мне очень жаль, что я такой невежественный чичероне, – сказал Альбер, – но должен сознаться, что на этом мои сведения кончаются; знаю еще только, что она музыкантша: однажды, завтракая у графа, я слышал звуки лютни, на которой, кроме нее, некому было играть. – Так он принимает у себя гостей, ваш граф? – спросила г-жа Данглар. – И очень роскошно, смею вас уверить. – Надо заставить Данглара дать ему обед или бал, чтобы он в ответ пригласил нас. – Как, вы бы поехали к нему? – сказал, смеясь, Дебрэ. – Почему бы нет? Вместе с мужем! – Да ведь он холост, этот таинственный граф! – Вы же видите, что нет, – в свою очередь, рассмеялась баронесса, указывая на красавицу албанку. – Эта женщина – невольница; помните, Морсер, он сам нам об этом сказал у вас за завтраком. – Согласитесь, дорогой Люсьен, – сказала баронесса, – что у нее скорее вид принцессы. – Из «Тысячи и одной ночи», – вставил Альбер. – Согласен, но что создает принцесс, дорогой мой? Бриллианты, а она ими осыпана. – Их даже слишком много, – сказала Эжени, – без них она была бы еще красивее, потому что тогда были бы видны ее шея и руки, а они прелестны. – Ах, эти художницы! – сказала г-жа Данглар. – Посмотрите, она уже загорелась. – Я люблю все прекрасное, – ответила Эжени. – В таком случае что вы скажете о графе? – спросил Дебрэ. – По-моему, он тоже недурен собою. – Граф? – сказала Эжени, словно ей до сих пор не приходило в голову взглянуть на него. – Граф слишком бледен. – Вот именно, – сказал Морсер, – как раз эта бледность и интересует нас. Знаете, графиня Г. утверждает, что он вампир. – А разве графиня Г. вернулась? – спросила баронесса. – Она сидит в боковой ложе, мама, – сказала Эжени, – почти против нас. Видите, вот женщина с чудесными золотистыми волосами – это она. – Да, вижу, – сказала г-жа Данглар. – Знаете, что вам следовало бы сделать, Морсер? – Приказывайте, баронесса. – Вам следовало бы пойти навестить вашего графа Монте-Кристо и привести его к нам. – Зачем это? – спросила Эжени. – Да чтобы поговорить с ним; разве тебе не интересно видеть его? – Нисколько. – Странная девочка! – пробормотала баронесса. – Он, вероятно, и сам придет, – сказал Альбер. – Вон он увидел вас, баронесса, и кланяется вам. Баронесса, очаровательно улыбаясь, ответила графу на его поклон. – Хорошо, – сказал Альбер, – я принесу себя в жертву: я покину вас и посмотрю, нельзя ли с ним поговорить. – Пойдите к нему в ложу; нет ничего проще. – Но я не был представлен. – Кому? – Красавице албанке. – Но ведь вы говорите, что это невольница. – Да, но вы утверждаете, что это принцесса… Но, может быть, увидав, что я иду, он выйдет тоже. – Это возможно. Идите. – Иду. Альбер поклонился и вышел. Действительно, когда он проходил мимо ложи графа, дверь ее отворилась и вышел Монте-Кристо; он сказал несколько слов по-арабски Али, стоявшему в коридоре, и взял Альбера под руку. Али закрыл дверь и встал перед ней; вокруг нубийца в коридоре образовалось целое сборище. – Право, – сказал Монте-Кристо, – ваш Париж очень странный город, и ваши парижане удивительные люди. Можно подумать, что они в первый раз видят негра. Посмотрите, как они столпились около бедного Али, который не понимает, в чем дело. Смею вас заверить, что, если парижанин приедет в Тунис, Константинополь, Багдад или Каир, вокруг него нигде не соберется толпа. – Это потому, что на Востоке люди обладают здравым смыслом и смотрят только на то, на что стоит смотреть, – но, поверьте, Али пользуется таким успехом только потому, что принадлежит вам, а вы сейчас самый модный человек в Париже. – В самом деле? А чему я обязан этим счастьем? – Да самому себе. Вы дарите запряжки в тысячу луидоров; вы спасаете жизнь женам королевских прокуроров; под именем майора Блэка вы посылаете на скачки кровных скакунов и жокеев ростом с обезьяну уистити; наконец, вы выигрываете золотые кубки и посылаете их хорошеньким женщинам. – Кто это рассказал вам все эти басни? – Первую – госпожа Данглар, которой до смерти хочется видеть вас в своей ложе, или, вернее, чтобы другие вас там видели; вторую – газета Бошана; а третью – моя собственная догадливость. Зачем вы называете свою лошадь Вампа, если хотите сохранить инкогнито? – Да, действительно, – сказал граф, – это было неосторожно. Но скажите, разве граф де Морсер не бывает в Опере? Я внимательно смотрел, но нигде не видел его. – Он будет сегодня. – Где? – Думаю, что в ложе баронессы. – Эта очаровательная особа рядом с нею, вероятно, ее дочь? – Да. – Позвольте поздравить вас. Альбер улыбнулся: – Мы поговорим об этом подробнее в другой раз. Как вам нравится музыка? – Какая музыка? – Да та, которую мы сейчас слышали. – Превосходная музыка, если принять во внимание, что ее сочинил человек и исполняют двуногие и бескрылые птицы, как говорил покойный Диоген. – Вот как, дорогой граф? Можно подумать, что при желании вы можете услаждать ваш слух пением семи ангельских хоров? – Почти что так, виконт. Когда мне хочется послушать восхитительную музыку, такую, которой никогда не слышало ухо смертного, я засыпаю. – Ну, так вы попали как раз в надлежащее место; спите на здоровье, дорогой граф, опера для того и создана. – Нет, говоря откровенно, ваш оркестр производит слишком много шуму. Чтобы спать тем сном, о котором я вам говорю, мне нужны покой и тишина и, кроме того, некоторая подготовка… – Знаменитый гашиш? – Вот именно. Виконт, когда вам захочется послушать музыку, приходите ко мне ужинать. – Я уже слушал ее, когда завтракал у вас. – В Риме? – Да. – А, это была лютня Гайде. Да, бедная изгнанница иногда развлекается тем, что играет мне песни своей родины. Альбер не стал расспрашивать, замолчал и граф. В эту минуту раздался звонок. – Вы меня извините? – сказал граф, направляясь к своей ложе. – Помилуйте. – Прошу вас передать графине Г. привет от ее вампира. – А баронессе? – Передайте, что, если она разрешит, я в течение вечера буду иметь честь засвидетельствовать ей свое почтение. Начался третий акт. Во время этого акта граф де Морсер, согласно своему обещанию, явился в ложу г-жи Данглар. Граф был не из тех людей, которые приводят в смятение зрительную залу, так что никто, кроме тех, кто сидел в той же ложе, не заметил его появления. Монте-Кристо все же заметил его, и легкая улыбка пробежала по его губам. Что касается Гайде, то, чуть только поднимали занавес, она ничего уже не видела вокруг. Как все непосредственные натуры, ее увлекало все, что говорит слуху и зрению. Третий акт прошел как всегда; балерины Нобле, Жюлиа и Леру проделали свои обычные антраша; Роберт-Марио бросил вызов принцу Гренадскому; наконец, величественный король, держа за руку дочь, прошелся по сцене, чтобы показать зрителям свою бархатную мантию; после чего занавес упал, и публика рассеялась по фойе и коридорам. Граф вышел из своей ложи и через несколько секунд появился в ложе баронессы Данглар. Баронесса не могла удержаться от возгласа радостного удивления. – Ах, граф, как я рада вас видеть! – воскликнула она. – Мне так хотелось поскорее присоединить мою устную благодарность к той записке, которую я вам послала. – Неужели вы еще помните об этой безделице, баронесса? Я уже совсем забыл о ней. – Да, но нельзя забыть, что на следующий день вы спасли моего дорогого друга, госпожу де Вильфор, от опасности, которой она подвергалась из-за тех же самых лошадей. – И за это я не заслуживаю вашей благодарности, сударыня; эту услугу имел счастье оказать госпоже де Вильфор мой нубиец Али. – А моего сына от рук римских разбойников тоже спас Али? – спросил граф де Морсер. – Нет, граф, – сказал Монте-Кристо, пожимая руку, которую ему протягивал генерал, – нет; на этот раз я принимаю благодарность, но ведь вы уже высказали мне ее, я ее выслушал, и, право, мне совестно, что вы еще вспоминаете об этом. Пожалуйста, окажите мне честь, баронесса, и представьте меня вашей дочери. – Она уже знает вас, по крайней мере по имени, потому что вот уже несколько дней мы только о вас и говорим. Эжени, – продолжала баронесса, обращаясь к дочери, – это граф Монте-Кристо! Граф поклонился; мадемуазель Данглар слегка кивнула головой. – С вами в ложе сидит замечательная красавица, граф, – сказала она, – это ваша дочь? – Нет, мадемуазель, – сказал Монте-Кристо, удивленный этой бесконечной наивностью или поразительным апломбом, – это несчастная албанка; я ее опекун. – И ее зовут? – Гайде, – отвечал Монте-Кристо. – Албанка! – пробормотал граф де Морсер. – Да, граф, – сказала ему г-жа Данглар, – и скажите, видали вы когда-нибудь при дворе Али-Тебелина, которому вы так славно служили, такой чудесный костюм, как у нее? – Так вы служили в Янине, граф? – спросил Монте-Кристо. – Я был генерал-инспектором войск паши, – отвечал Морсер, – и не скрою, тем незначительным состоянием, которым я владею, я обязан щедротам знаменитого албанского владыки. – Да взгляните же на нее, – настаивала г-жа Данглар. – Где она? – пробормотал Морсер. – Вот! – сказал Монте-Кристо. И, положив руку графу на плечо, он наклонился с ним через барьер ложи. В эту минуту Гайде, искавшая глазами графа, заметила его бледное лицо рядом с лицом Морсера, которого он держал, обняв за плечо. Это зрелище произвело на молодую девушку такое же впечатление, как если бы она увидела голову Медузы; она наклонилась немного вперед, словно впиваясь в них взглядом, потом сразу же откинулась назад, испустив слабый крик, все же услышанный ближайшими соседями и Али, который немедленно открыл дверь. – Посмотрите, – сказала Эжени, – что случилось с вашей питомицей, граф? Ей, кажется, дурно. – В самом деле, – отвечал граф, – но вы не пугайтесь. Гайде очень нервна и поэтому очень чувствительна ко всяким запахам: антипатичный ей запах уже вызывает у нее обморок, но, – продолжал граф, вынимая из кармана флакон, – у меня есть средство от этого. И, поклонившись баронессе и ее дочери, он еще раз пожал руку графу и Дебрэ и вышел из ложи г-жи Данглар. Вернувшись в свою ложу, он нашел Гайде еще очень бледной; не успел он войти, как она схватила его за руку. Монте-Кристо заметил, что руки молодой девушки влажны и холодны как лед. – С кем это ты разговаривал, господин? – спросила она. – Да с графом де Морсером, – отвечал Монте-Кристо, – он служил у твоего доблестного отца и говорит, что обязан ему своим состоянием. – Негодяй! – воскликнула Гайде. – Это он продал его туркам, и его состояние – цена измены. Неужели ты этого не знал, мой дорогой господин? – Я что-то слышал об этом в Эпире, – сказал Монте-Кристо, – но не знаю всех подробностей этой истории. Пойдем, дитя мое, ты мне все расскажешь, это, должно быть, очень любопытно. – Да, да, уйдем, мне кажется, я умру, если еще останусь вблизи этого человека. Гайде быстро встала, завернулась в свой бурнус из белого кашемира, вышитый жемчугом и кораллами, и поспешно вышла из ложи в ту минуту, как подымался занавес. – Посмотрите, – сказала графиня Г. Альберу, который снова вернулся к ней, – этот человек ничего не делает так, как все! Он благоговейно слушает третий акт «Роберта» и уходит как раз в ту минуту, когда начинается четвертый. жүктеу/скачать 15,74 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|