Человек в поисках смысла: Сборник. С англ и нем

Мы берем два ортогональных сечения цилиндра, при 
этом горизонтальное сечение представляет его как круг, 
а вертикальное — как квадрат. Как известно, никому не 
удалось преобразовать круг в квадрат. Равным образом 
никому до сих пор не удалось преодолеть разрыв между 
соматическим и психологическим аспектами человеческой 
реальности. И, можем мы добавить, вряд ли кому-нибудь 
и удастся, поскольку coincidentia oppositorum, как назы­
вает это Николай Кузанский, невозможно в пределах од­
ного сечения: это возможно лишь за пределами всех их, 
в ином, более высоком измерении. Не иначе обстоит дело 
и с человеком. На биологическом уровне, в плоскости 
биологии, мы имеем дело с соматическими аспектами че­
ловека, а на психологическом уровне, в плоскости психо­
л о г и и , — с его психологическими аспектами. Таким обра­
зом, в плоскости каждого из научных подходов мы имеем 
дело с многообразием, но упускаем единство человека, 
потому что это единство доступно лишь в человеческом 
измерении. Только в человеческом измерении лежит «uni-
tas multiplex», как определял человека Фома Аквинский. 
Это единство на самом деле не в многообразии, а 
скорее несмотря на многообразие. 
То, что справедливо относительно единства человека, 
имеет отношение и к его открытости. Возвращаясь к на­
шему цилиндру, представим себе, что это не твердое тело, 
а открытый сосуд, например стакан. Какими в этом слу­
чае будут сечения? Горизонтальное останется замкнутым 
кругом, в вертикальной же плоскости стакан предстанет 
как открытая фигура (см. рис.). Но если мы понимаем, 
что обе фигуры — лишь сечения, замкнутость одной не ис­
ключает открытости другой. Нечто подобное справедли­
во для человека. Его также часто изображают как всего 
лишь закрытую систему, в пределах которой действуют 
причинно-следственные отношения вроде условных и без­
условных рефлексов. Вместе с тем человеческое бытие 
76 

в своей глубине характеризуется как открытость к миру, 
что показали Макс Шелер, Арнольд Гелен и Адольф 
Портман. Или, как сказал Мартин Хайдеггер, быть чело­
веком — значит «быть в мире». То, что я назвал само-
трансценденцией существования, указывает на фундамен­
тальный факт, что быть человеком означает находиться 
в отношении к чему-то или кому-то иному, нежели он 
сам, — будь то смысл, требующий осуществления, или че­
ловек, сулящий встречу. Существование человека коле­
блется и терпит крушение, если он не проживает это каче­
ство самотрансценденции. 
Понятно, что самотрансценденция существования, от­
крытость человеческого бытия выражается одним геоме­
трическим сечением и не выражается другим. Закрытость 
и открытость становятся совместимыми. И я полагаю, 
что то же самое справедливо относительно свободы и де­
терминизма. Есть детерминизм в психологическом изме­
рении и свобода в ноологическом, человеческом измере­
нии, в измерении человеческих феноменов. Если проблему 
телесного и душевного мы подытожили фразой «един­
ство, несмотря на многообразие», то проблему свободы 
выбора мы можем выразить фразой «свобода, несмотря 
на детерминизм». Это соответствует формулировке 
Николая Гартмана: «автономия, несмотря на зависи­
мость». 
Однако как человеческий феномен свобода — нечто 
слишком человеческое. Человеческая свобода — это ко­
нечная свобода. Человек не свободен от условий. Но он 
свободен занять позицию по отношению к ним. Условия 
не обусловливают его полностью. От него — в пределах 
его ограничений — зависит, сдастся ли он, уступит ли он 
условиям. Он может также подняться над ними и таким 
образом открыться и войти в человеческое измерение. Од­
нажды я сформулировал, что, будучи профессором в двух 
областях, неврологии и психиатрии, я хорошо сознаю, до 
какой степени человек зависит от биологических, психоло­
гических и социальных условий; но, кроме того, что 
я профессор в двух областях науки, я еще человек, выжив­
ший в четырех лагерях — концентрационных лагерях, — и 
потому являюсь свидетелем того, до какой неожиданной 
степени человек способен бросить вызов самым тяжелым 
условиям, какие только можно себе представить. Зигмунд 
Фрейд однажды сказал: «Давайте попробуем поставить 
некоторое количество самых различных людей в одинако-
77 

вые условия голода. С возрастанием голода все 
индивидуальные различия сотрутся, и вместо них поя­
вится однообразное выражение неукротимого побужде­
ния». В концентрационных лагерях, однако, истинным 
было противоположное. Люди стали более различными. 
Маски были сорваны с животных — и со святых. Голод 
был одним и тем же, но люди были различны. В счет шли 
не калории. 
В конечном итоге человек не подвластен условиям, 
с которыми он сталкивается; скорее эти условия подвласт­
ны его решению. Сознательно или бессознательно он 
решает, будет ли он противостоять или сдастся, позволит 
ли он себе быть определяемым условиями. Конечно, мо­
жно возразить, что такие решения сами детерминирова­
ны. Но очевидно, что это приводит к regressus in infinitum. 
Утверждение Магды Б. Арнольд резюмирует это положе­
ние дел и может служить итогом нашего обсуждения: 
«Каждый выбор имеет причину, но он имеет причину 
в выбирающем» [2]. 
Междисциплинарные исследования затрагивают более 
чем одно сечение. Это предохраняет от односторонности. 
В отношении проблемы свободного выбора это предохра­
няет от отрицания, с одной стороны, детерминистических, 
механистических аспектов человеческой реальности, а 
с другой — человеческой свободы в их преодолении. Эта 
свобода отрицается не детерминизмом, а тем, что я ско­
рее назвал бы пандетерминизмом. Иными словами, ре­
ально противостоят друг другу пандетерминизм и детер­
минизм, а не детерминизм и индетерминизм. Что каса­
ется Фрейда, то он отстаивал пандетерминизм толь­
ко в теории. На практике же он менее всего отрицал ва­
риабельность человеческой свободы, например, однаж­
ды он определил цель психоанализа как предоставление 
возможности «эго пациента выбирать тот или иной 
путь» [3]. 
Человеческая свобода подразумевает способность че­
ловека отделяться от самого себя. Я часто иллюстрирую 
эту способность следующей историей. Во время первой 
мировой войны военный врач, еврей, сидел в окопе со 
своим приятелем-неевреем, полковником-аристократом, 
когда начался сильный обстрел. Полковник поддразнил 
приятеля, сказав: «Боитесь ведь, а? Еще одно доказатель­
ство превосходства арийской расы над семитской». «Ко­
нечно, боюсь, — ответил врач, — но что касается превос-
78 

ходства, то если бы вы, мой дорогой полковник, боялись 
так, как я, вы бы давно уже удрали». Значимы не наши 
страхи и не наша тревожность, а то, как мы к ним отно­
симся. 
Свобода выбора отношений к нашим психологиче­
ским состояниям распространяется даже на патологиче­
ские аспекты этих состояний. Мы, психиатры, постоянно 
сталкиваемся с пациентами, которые реагируют на со­
бственные иллюзорные представления совершенно непа­
тологическим образом. Я видел параноиков, которые из 
своих иллюзорных идей преследования убивали своих 
мнимых врагов; но я встречал также параноиков, которые 
прощали своих предполагаемых противников. Эти пара­
ноики действовали, исходя не из своего психического рас­
стройства, а скорее реагировали на это расстройство, ис­
ходя из своей человечности. Если говорить о суициде, а 
не об убийстве других, есть случаи депрессии, которые 
приводят к самоубийству, а в других случаях люди ока­
зываются способными преодолеть суицидальный им­
пульс ради чего-то или ради кого-то. Они слишком, гак 
сказать, увлечены, чтобы быть вовлеченными в само­
убийство. 
Я, например, убежден, что такие психозы, как паранойя 
или эндогенная депрессия, — соматогенны. Еще точнее, их 
этиология является биохимической, хотя чаще всего при­
рода их еще не определена (см. примечание 1 на с. 88). Но 
это не оправдывает фаталистических выводов; они не­
оправданны даже в тех случаях, когда биохимические про­
цессы определяются наследственностью. В отношении по­
следнего я не устаю цитировать Йоханесса Ланге, кото­
рый рассказал о случае двух братьев-близнецов. Один из 
них стал изобретательным преступником, другой — 
изобретательным криминалистом. Изобретательность 
могла быть передана по наследству, но стать преступни­
ком или криминалистом, как в этом случае, — это вопрос 
отношения. Наследственность — это не более чем мате­
риал, из которого человек строит сам себя. Это не более 
чем камни, которые могут быть использованы, а могут 
быть отвергнуты строителем. Но сам строитель — не из 
камней. 
Раннее детство в еще меньшей степени, чем наследствен­
ность, однозначно определяет течение жизни. Одна жен­
щина (не моя пациентка) однажды написала мне в письме: 
«Меня больше мучила мысль, что у меня должны быть 
79 

комплексы, чем сами эти комплексы. Поистине я не про­
меняю свой опыт на что-либо иное и верю, что в нем мно­
го хорошего» *. 
Фатализм со стороны психиатра, по-видимому, усили­
вает фатализм со стороны пациента, который так или 
иначе характерен для невроза. То же справедливо и на 
уровне социального подхода. Пандетерминизм служит 
преступнику в качестве алиби: винить можно только не­
кий механизм в нем. Такой аргумент может быть направ­
лен, однако, против самого себя. Если подсудимый утвер­
ждает, что он в действительности не был свободным и от­
ветственным, когда совершал свое преступление, судья 
может утверждать то же самое по поводу вынесения при­
говора. 
В действительности преступники, по крайней мере по 
окончании суда, не хотят быть рассматриваемыми как 
всего лишь жертвы психодинамических механизмов или 
процессов обусловливания. Как указал однажды Шелер, 
человек имеет право считаться виновным и быть наказан­
ным. Отрицать его вину посредством объяснения, что он 
есть жертва обстоятельств, — значит отнимать у него его 
человеческое достоинство. Я бы сказал, что это прерога-
* Более того, переживания раннего детства не являются столь реша­
ющими для религиозной жизни, сколь полагали некоторые психологи. 
Менее всего верно, что представления человека о Боге однозначно опре­
деляются образом отца. Мои сотрудники в Венской поликлинической 
больнице провели анкетирование пациентов, обратившихся в поликли­
нику в течение одного дня. Анкетирование показало, что 23 из них имели 
позитивный образ отца, 13 — негативный. Но лишь 16 из тех, у кого 
образ отца был позитивным, и лишь 2 из тех, у кого он был негативным, 
позволили себе быть полностью детерминированными им в своем рели­
гиозном развитии. Половина из опрошенных создавали свои религио­
зные представления независимо от образа отца. Скудость религиозной 
жизни не всегда может быть выведена из влияния негативного образа от­
ца. Даже наихудший образ отца не обязательно воспрепятствует челове­
ку установить правильные отношения к Богу (см. [4]). Выражение «исти­
на сделает вас свободными» не должно интерпретироваться таким обра­
зом, что истинная религиозность может быть гарантией свободы от не­
вроза. И так же свобода от невроза не гарантирует истинной религио­
зной жизни. Три года назад мне представился случай обсудить эту тему 
с настоятелем бенедиктинского монастыря в Мехико, который требовал, 
чтобы монахи прошли ортодоксальный фрейдистский психоанализ. 
Итогом было то, что лишь 20% монахов осталось в монастыре. Хотел 
бы я знать, сколь многие стали бы и остались психиатрами, если бы они 
также были проверены в отношении невротических тенденций. Пусть 
тот из вас, кто лишен невротических проявлений, первым бросит в меня 
камень, будь он теологом или психиатром. 
80 

тива человека — становиться виновным. Конечно же, на 
его ответственности лежит также преодоление вины. 
Именно это я говорил заключенным тюрьмы Сан-Квентин 
в Калифорнии, к которым я однажды приехал по просьбе 
начальника тюрьмы. Джозеф Б. Фэбри, издатель из Кали­
форнийского университета, сопровождал меня и впослед­
ствии рассказал, как заключенные, тяжелейшие преступ­
ники в Калифорнии, реагировали на мое обращение. Один 
из них сказал: «Психологи (в отличие от Франкла) всегда 
расспрашивали нас о нашем детстве и дурных вещах 
в прошлом. Всегда о прошлом — как жернов на шее». 
И он добавил: «Большинство из нас даже не пришли бы 
слушать психолога. Я пришел только потому, что читал, 
что Франкл сам был узником» [5]. 
Карл Роджерс сформулировал однажды «эмпирическое 
определение, что такое „свобода" » [6]. После того как 
его ученик В. Л. Келл изучил 151 случай подростковой 
преступности, обнаружилось, что поведение подростков 
не могло быть предсказано на основе обстановки в семье, 
школьных или социальных переживаний, соседских или 
культурных влияний, медицинской карты, наследственно­
го фона и всего тому подобного. Гораздо лучшее предска­
зание давала степень самопонимания, дававшая с после­
дующим поведением корреляцию 0.84. По-видимому, 
в этом контексте самопонимание подразумевает самоот­
странение. Пандетерминизм, однако, извращает способ­
ность к самоотстранению. 
Обратим детерминизм против пандетерминизма, то 
есть попробуем дать строго причинное объяснение сле­
дующему: зададимся вопросом, каковы причины панде-
терминизма. Я бы сказал, что причиной пандетерминизма 
является недостаток различения. С одной стороны, причи­
ны смешиваются с субъективными основаниями, с дру­
гой — с условиями. Какова же разница между причинами 
и субъективными основаниями? Если вы режете лук, вы 
плачете; у ваших слез есть причина. Но у вас может не 
быть оснований, чтобы плакать. Если вы карабкаетесь на 
гору и добираетесь до высоты около 3500 метров, вам, мо­
жет быть, придется справляться с чувствами подавленно­
сти и тревоги. Это может объясняться как причиной, так 
и субъективным основанием. Недостаток кислорода мо­
жет быть причиной. Но если вы сомневаетесь в своем сна­
ряжении или тренированности, тревога может иметь ос­
нование. 
81 

Бытие человека определялось как «бытие в мире». 
Мир включает основания и смыслы. Но субъективные ос­
нования и смыслы исключаются, если вы считаете челове­
ка замкнутой системой. Остаются причины и следствия. 
Следствия представлены условными рефлексами или ре­
акциями на стимулы. Причины представлены процессами 
обусловливания или побуждениями и инстинктами. Побу­
ждения и инстинкты толкают, а основания и смыслы при­
тягивают. Если вы рассматриваете человека как замкну­
тую систему, вы замечаете только силы, которые тол­
кают, и не замечаете мотивов, которые притягивают. Это 
как входная дверь в американском отеле. Изнутри холла 
вы видите только надпись «толкни»; надпись «тяни» мо­
жно увидеть только снаружи. У человека есть двери, как 
у отеля. Он — не замкнутая монада; психология выро­
ждается в своего рода монадологию, если не признает от­
крытости человека миру. Эта открытость существова­
ния выражается в самотрансценденции человека (см. при­
мечание 2 на с. 89). Самотрансценденция человеческой ре­
альности в свою очередь выражается в «интенциональ-
ном» качестве человеческих феноменов, как называют его 
Франц Брентано и Эдмунд Гуссерль. Человеческие фено­
мены относятся к «интенциональным объектам» и указы­
вают на них [7]. Субъективные основания и смыслы 
представляют такие объекты. Это тот логос, к которому 
душа, психе, устремляется. Если психология хочет быть 
достойной своего имени, она должна признавать обе его 
половины, как психе, так и логос. 
Когда отрицается самотрансценденция существова­
ния, само существование искажается. Оно овеществляе­
тся. Бытие сводится просто к вещи. Бытие человека депер­
сонализируется. И, что наиболее важно, субъект превра­
щается в объект. Это происходит из-за того, что характе­
ристикой субъекта является отношение к объектам. А ха­
рактеристикой человека является то, что он относится 
к интенциональным объектам с точки зрения ценностей 
и смыслов, которые служат субъективными основаниями 
и мотивами. Если отрицается самотрансценденция и за­
крывается дверь для смыслов и ценностей, субъективные 
основания и мотивы замещаются процессами обусловли­
вания и остается путем «скрытого внушения» осуществ­
лять обусловливание и манипуляцию человеком. Именно 
овеществление открывает дверь манипуляции. И наобо-
82 

рот, тот, кто собирается манипулировать людьми, дол­
жен сначала овеществить их, а для этой цели внушить им 
доктрину пандетерминизма. «Только изгнав автономного 
ч е л о в е к а , — говорит Б. Ф. С к и н н е р , — мы можем превра­
тить реальные причины человеческого поведения из недо­
ступных в манипулируемые» *. Я же, прежде всего, просто 
полагаю, что процессы обусловливания не являются ре­
альными причинами человеческого поведения; во-вторых, 
что реальная причина — это нечто доступное, если только 
человечность человеческого поведения не отрицается 
a priori; и, в-третьих, что человечность человеческого по­
ведения не может быть открыта, пока мы не признаем, 
что реальной «причиной» поведения данного индивидуу­
ма является не причина, а субъективное основание. 
Но причины смешиваются не только с субъективными 
основаниями, но и с условиями. В некотором смысле при­
чины и есть условия. Но это достаточные условия в проти­
воположность условиям в точном смысле слова, то есть 
необходимым условиям. Между прочим, есть не только 
необходимые условия, но также и то, что я бы назвал 
условиями возможности, имея в виду триггеры и спуско­
вые механизмы. Так называемые психосоматические за­
болевания, например, не вызываются психологическими 
факторами — то есть не являются, так сказать, психоген­
ными, как неврозы. Скорее психосоматические заболева­
ния — это заболевания, которые «запускаются» психоло­
гическими факторами. 
Достаточное условие достаточно, чтобы создать и вы­
звать феномен; иными словами, феномен определен такой 
причиной не только в своей сущности, но и в своем суще­
ствовании. В отличие от этого необходимое условие — это 
предварительное условие, предпосылка. Есть, например, 
случаи умственной отсталости, которые происходят из-за 
* См. [8]. Людвиг фон Берталанфи замечает: «Расширяющаяся эко­
номика «общества изобилия» не может существовать без подобной ма­
нипуляции. Только при все большем манипулятивном превращении лю­
дей в скиннеровских крыс, роботов, торгующих автоматов, гомеостати-
чески приспосабливающихся конформистов и оппортунистов может это 
великое общество прогрессировать ко все возрастающему национально­
му продукту. Представление о человеке как роботе было как выраже­
нием, так и мощной мотивирующей силой в массовом индустриальном 
обществе. Оно было основой для бихевиоральной инженерии в коммер­
ческой, экономической, политической и прочей рекламе и пропаган­
де» [9]. 
83 

гипофункции щитовидной железы. Если такой пациент 
получит гормоны щитовидной железы, его I. Q. возра­
стет. Значит ли это, что дух — не что иное, как гормоны 
щитовидной железы, как сказано в книге, которую мне од­
нажды прислали на отзыв? Я бы скорее сказал, что гормо­
ны щитовидной железы — «не что иное», как необходимое 
условие, которое автор спутал с достаточным. Или рас­
смотрим гипофункцию надпочечной железы. Я сам опу­
бликовал две статьи, основанные на лабораторных иссле­
дованиях, относительно случаев деперсонализации, про­
исходящей из-за гипофункции надпочечников. Если тако­
му пациенту дать дезоксикортикостерон ацетат, он снова 
чувствует себя личностью, чувство самости восстанавли­
вается. Значит ли это, что самость — не что иное, как дез-
оксикортикостерон ацетат? 
Здесь мы достигаем точки, в которой пандетерминизм 
превращается в редукционизм. Поистине только отсут­
ствие различения причин и условий дает редукционизму 
выводить человеческие феномены из субчеловеческих 
и сводить человеческие феномены к субчеловеческим. Од­
нако человеческие феномены, выводимые из субчеловече­
ских, превращаются просто в эпифеномены. 
Редукционизм — это нигилизм наших дней. Верно, что 
сартровская ветвь экзистенциализма вращается вокруг 
«Бытия и ничто». Но урок, который следует извлечь из 
экзистенциализма, — это дефис, необходимый в слове 
«ничто»: «ни-чтойность» человеческого бытия. Человек — 
не «что-то», не вещь среди других вещей. Вещи детерми­
нируют друг друга. Человек же определяет себя сам. Или, 
скорее, он решает, позволит ли он себе быть определяе­
мым, будь то побуждениями и инстинктами, которые тол­
кают его, или основаниями и смыслами, которые притя­
гивают. 
Вчерашний нигилизм провозглашал «ничто». Нынеш­
ний редукционизм проповедует «не что иное, как». Чело­
век — не что иное, как компьютер или «голая обезьяна». 
Совершенно законно использовать компьютер, скажем, 
как модель функционирования нашей центральной нерв­
ной системы. Analogia entis простирается вниз до компью­
тера. Однако существуют различия в измерениях, кото­
рые редукционизм отрицает и упускает. Возьмите, напри­
мер, типично редукционистскую теорию совести, соглас­
но которой этот уникальный человеческий феномен — не 
что иное, как результат процесса обусловливания. Пове-
84 

дение собаки, которая испачкала ковер и прячется под ди­
ваном, засунув хвост между л а п , — это проявление не 
совести, а того, что я назвал бы тревожным предвос­
хищением, полным страха ожиданием наказания. Однако 
это не имеет никакого отношения к совести, потому что 
истинная совесть не имеет ничего общего с ожиданием 
наказания. До тех пор пока человек мотивируем страхом 
наказания или надеждой на вознаграждение — или, скажем, 
стремлением успокоить с у п е р э г о , — совесть еще не сказа­
ла своего слова. 
Лоренц был достаточно осторожен, говоря о поведе­
нии животных, аналогичном моральному поведению лю­
дей. Редукционисты не видят качественной разницы ме­
жду ними. Они отрицают существование уникально чело­
веческих феноменов, и делают они это не на эмпирических 
основаниях, как кто-нибудь мог бы предположить, а на 

жүктеу/скачать 3,33 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: