Недостаток успеха никогда не означает утрату смы
сла. Это становится также очевидным, когда мы возвра
щаемся к нашему прошлому и вспоминаем, скажем, пе
риоды собственной влюбленности. Пусть каждый честно
спросит себя, решился бы он «вычеркнуть» из своей про
шлой жизни периоды несчастной любви, со всеми их со
мнениями и страданиями? Большинство из нас, конечно
же, такого не сделает. Полнота страдания никогда не ка
жется нам недостатком осмысленности. Напротив, человек
растет и мужает в результате страданий; его несчастная
любовь приносит ему больше, чем могло бы дать целое
множество любовных побед.
Как правило, люди склонны переоценивать положитель
ные и отрицательные стороны или приятные и неприят-
222
ные оттенки своих переживаний. Приписывая преувели
ченную значимость таким моментам, они вырабатывают
в себе ничем не оправданную склонность жаловаться на
судьбу. Мы уже обсудили не одну трактовку нашего тези
са о том, что «мы посланы в этот мир не для наслажде
ний». Мы подчеркивали, что удовольствие не в состоянии
придать смысл человеческой жизни. А если это так, то
отсутствие удовольствия не умаляет ее смысла. И вновь
мы обращаемся за примерами к искусству: необходимо
лишь вспомнить, насколько маловажным для оценки ху
дожественных достоинств мелодии является то, в каких —
мажорных или минорных — тональностях она написана.
Среди лучших музыкальных произведений — не только
неоконченные симфонии, как мы уже отмечали в другом
месте, к лучшим относятся и многие «патетические» про
изведения.
Мы уже сказали, что, создавая творческие произведе
ния, человек реализует свои созидательные ценности;
переживая — ценности переживания; страдая — ценности
отношения. Кроме того, страдание и само по себе не ли
шено смысла. Страдая от чего-либо, мы внутренне ото
двигаемся от того, что вызвало наши страдания, мы как
бы устанавливаем дистанцию между собой и этим нечто.
Все время, пока причиной нашего страдания является то,
чего быть не должно, мы остаемся в состоянии напряже
ния, как бы разрываясь между тем, что есть в действитель
ности, с одной стороны, и тем, что должно б ы т ь , — с
другой. И только в подобном состоянии мы способны со
хранять в своем представлении свой идеал. Как мы уже
видели, это относится и к тому, кто уже отчаялся; сам
факт его отчаяния позволяет снять с него часть того, в чем
он себя винит, поскольку он оценивает свое бытие, соот
нося его с идеалом, и сам факт, что он представляет себе
существующие ценности (пусть даже и не реализованные),
свидетельствует о том, что даже и отчаявшийся человек
является носителем некоторой ценности. Он не мог бы су
дить себя так строго, если бы уже не обладал ценностью
и достоинством судьи — человека, который постиг разли
чие между тем, что есть, и тем, что должно быть. Таким
образом, страдание вызывает плодотворное, можно даже
сказать — кардинально преобразующее, духовное напря
жение, ведь оно на эмоциональном уровне помогает чело
веку осознать то, чему не следует быть. В той мере, в ка
кой человек отождествляет себя с существующим положе-
223
нием вещей, он устраняет свою удаленность от них, ли
шаясь, таким образом, плодотворного чувства диссонан
са между тем, что есть, и тем, что должно быть.
Вот так в чувствах человека открывается глубокая муд
рость, которая выше всякого рассудка и, по сути, идет
вразрез с учением о прагматической утилитарности. Рас
смотрим, к примеру, смысл, который имеют для челове
ка такие переживания, как скорбь и раскаяние. С чисто
прагматической точки зрения они выглядят бессмыслен
ными. С точки зрения «здравого смысла» скорбеть о чем-
либо безвозвратно утраченном — бесполезно, то же верно
и в отношении непоправимого проступка. Но для вну
тренней жизни человека и скорбь, и раскаяние полны глу
бокого смысла. Потерянная возлюбленная или возлю
бленный в каком-то смысле продолжают жить благодаря
нашей скорби о них, раскаяние же помогает виновному
вновь поднять голову, как бы очистившись от вины. Тот,
кого мы любили и о ком сейчас скорбим, потерян объек
тивно, в реальном времени, но он сохраняется субъектив
но, во времени внутреннем. И раскаяние, как показал Ше-
лер, способно оправдать неверный шаг; и хотя сделанного
не воротишь, сам виновный переживает как бы нравствен
ное возрождение. Эта способность прошедших событий
быть плодотворными для внутреннего развития человека
не противоречит его ответственности, находясь с ней
в диалектическом взаимодействии. Ибо вина сама по себе
уже подразумевает ответственность. Человек несет ответ
ственность за все содеянное — ведь он не может изменить
Ни один сделанный им шаг; как самое незначительное, так
и самое важное решение всегда остается последним. Со
вершает он поступок или отказывается от него — ни одно
из этих действий нельзя вычеркнуть из жизни так, как буд
то бы их и не было вовсе. Тем не менее благодаря раская
нию человек может внутренне порвать с совершенным им
и, переживая это раскаяние, может «воротить содеянное»,
но в области духовной, нравственной. Только очень по
верхностный человек усмотрит какое-либо противоречие
между этими двумя утверждениями.
Шопенгауэр, как известно, с сожалением отмечал, что
жизнь человека «болтается между тревогой и скукой».
В действительности и то, и другое полно глубокого смы
сла. Скука — это постоянное напоминание. Что приводит
к скуке? Бездействие. Но деятельность существует не для
224
того, чтобы спасаться от скуки; скорее скука существует
для того, чтобы мы бежали от бездействия и должным
образом оценили смысл нашей жизни. Борьба жизни дер
жит нас в «напряжении», потому что смысл жизни зависит
от того, насколько мы выполняем или не выполняем тре
бования, предъявляемые нам нашими собственными жи
зненными задачами. Таким образом, это напряжение по
своей сути отлично от состояний, которые вызываются
жаждой ощущений или внешнего одобрения и поддержки,
свойственных невротикам и истерикам.
И смысл «тревоги» заключается в том, что она по сути
своей — также напоминание. В области биологической,
как известно, боль является полным смысла стражем
и хранителем. В духовной сфере она выполняет по
добную же функцию. Страдание своей целью имеет убе
речь человека от апатии, от духовного окоченения. Пока
мы способны к страданию, мы остаемся живыми духовно.
Действительно, мы мужаем и растем в страданиях, они
делают нас богаче и сильнее. Раскаяние, как мы только
что видели, обладает властью вернуть назад уже сделан
ное, его значение состоит в том, что оно как бы переделы
вает какое-то внешнее событие, но уже во внутреннем пла
не сознания. Скорбь обладает властью увековечивать, со
хранять навсегда прошлое в нашем настоящем — в этом
ее значение. И раскаяние, и скорбь — оба эти чувства —
служат для того, чтобы, так сказать, «исправить» про
шлое. И таким образом, они решают проблему — ту са
мую, которую никакие отвлечения и никакие наркотики
решить не в состоянии. Тот, кто пытается «отвлечься и не
думать» о несчастье или притупить свои чувства наркоти
ками, задачи не решает, это никак не помогает ему прими
риться с несчастьем; все, чего он достигает,— это избавле
ние от непосредственного воздействия этого несчастья: от
неприятных ощущений. Пытаясь развлечься или «забы
ться» с помощью наркотиков, человек заставляет себя
«не замечать» случившегося, как будто бы не знает более
о нем, пытается убежать от действительности, ищет при
бежища, скажем, в алкогольном опьянении. Но поступать
так — значит совершать глубокую психологическую (по су
ти — субъективистскую) ошибку, которая состоит в том,
что человек действует так, как будто «притупление» не
приятных чувств наркотиками приводит также к устране
нию самого предмета переживаний; как будто все, что от
теснено в область подсознательного, таким образом вы-
225
8—1046
тесняется и из действительности. Однако взгляд на какой-
то предмет не создает еще самого этого предмета — точно
так же, как и взгляд в противоположную сторону не при
водит к его исчезновению. Аналогично этому вытеснение
нахлынувшей скорби не избавляет нас от того, что заста
вило нас так горевать. В действительности же родственни
ки умершего, например, чаще всего категорически отка
зываются принимать успокаивающие лекарства, предпо
читая круглосуточные рыдания над усопшим. На простое
предложение принять что-нибудь снотворное человек,
охваченный скорбью, обычно возмущенно возразит, что,
как бы ни спалось ему сейчас, это уже не поднимет и не
вернет того, кто заснул навсегда. Смерть — этот чистей
ший образец необратимого события — никуда не исче
зает, даже если ее вытеснять из сознания, даже если сам
скорбящий находит прибежище в бессознательном за
бытьи.
В отличие от применения наркотиков алкогольное
опьянение имеет положительное значение. Суть опьяне
ния состоит в том, что человек как бы отворачивается от
объективной действительности в сторону некоего субъек
тивного мира. Применяя наркотики, человек перестает
осознавать несчастье, он испытывает «счастье» в шопен
гауэровском негативном смысле, а именно испытывает
состояние нирваны. Наркотизация — это духовная анесте
зия. Но, подобно анестезии, применение которой в хирур
гии способно вызвать смерть, духовная анестезия может
привести к смерти духовной. Постоянно подавляя дей
ствительно значимые эмоциональные импульсы из-за то
го, что они могут вызвать отрицательные переживания,
человек в итоге убивает свою внутреннюю жизнь. Разум
ность смысла эмоциональных переживаний глубоко зало
жена в человеке, о чем свидетельствует следующий при
мер. Существует особый вид меланхолии, отличающийся
тем, что человек не испытывает печали. Вместо этого боль
ные жалуются, что они не в состоянии чувствовать себя
в достаточной степени грустными, не могут выплакать
свою меланхолию, оставаясь эмоционально холодными
и внутренне мертвыми. Такие пациенты страдают, как мы
говорим, от меланхолии обезболивающей. Каждый знако
мый с подобными случаями знает, что едва ли существует
отчаяние большее, чем то, которое испытывают такие
больные из-за того, что они не в состоянии испытывать
обыкновенную человеческую грусть. Этот парадокс
226
вновь ясно показывает, что принцип удовольствия — лишь
конструкт, но не явление. Эмоциональная «логика
сердца» всегда заставляет человека стремиться —
испытывая грустные чувства или, наоборот, веселые — к
тому, чтобы оставаться «духовно живым», чтобы не
впасть в апатию. Таким образом, парадокс, состоящий
в том, что страдающий от меланхолии обезболивающей
испытывает страдания из-за своей неспособности стра
дать, является парадоксом только для патопсихологии.
И это вовсе не парадокс для экзистенциального анализа,
поскольку он признает смысл страдания, отводя страда
нию заметное место в жизни человека. Страдание и горе
являются частью жизни, как судьба и смерть. Ни одно из
них нельзя вырвать из жизни, не разрушая ее смысла. Ли
шить жизнь горя, смерти, судьбы и страдания — значит ли
шить ее присущих ей формы и содержания. Ибо лишь
под ударами молота судьбы, в горниле страданий обрета
ет жизнь свои содержание и форму.
* * *
Таким образом, судьба, которую переживает человек,
имеет двоякий смысл: он должен ее формировать, где это
возможно, и — где это необходимо — достойно прини
мать ее, терпеть. Не будем забывать, что «бездеятельно
му», пассивному страданию также присущ глубинный
смысл всякого страдания.
Вместе с тем человек должен остерегаться соблазна
преждевременно сложить оружие, сдаться, слишком легко
приняв ситуацию за судьбу и склонив голову перед всего
лишь мнимой своей участью. Лишь когда он не имеет бо
лее возможности реализовывать созидательные ценности,
когда под рукой действительно нет средств, чтобы воздей
ствовать на судьбу, тогда лишь наступает время реализо-
вывать ценности отношения, тогда лишь ему имеет смысл
«взвалить на себя крест». Сама суть ценностей отношения
проявляется в том, как человек приговаривает себя к неиз
бежному; поэтому ценности отношения могут быть пол
ностью реализованы, только когда доля, выпавшая чело
веку, оказывается в самом деле неизбежной. Брод назы
вал это «благородным несчастьем», в отличие от «несча
стья неблагородного», представляющего собой ситуа-
227
8*
цию, которую можно избежать либо в которой человек
повинен сам *.
Так или иначе, в этом случае каждая ситуация предо
ставляет человеку возможность для реализации ценно
стей — либо созидательных, либо ценностей отношения.
«Никем свыше не сказано, что поступки человека или его
страдания не могут его облагородить», — находим у Гёте.
Можно было бы сказать, что, если мы даже терпим что-
либо, мы уже совершаем действие, пусть даже только под
разумеваемое, но только тогда, когда это терпение оправ
данно, то есть если сама судьба ставит человека в условия,
когда он вынужден терпеть, ибо ни изменить свое положе
ние, ни вообще избежать его он не в состоянии. Только
«оправданное» терпение является нравственным достиже
нием; только такое неизбежное страдание Несет в себе
смысл. Это заложенное в страдании нравственное дости
жение известно каждому простому честному человеку. Та
кому человеку хорошо понятен будет следующий случай.
Несколько лет назад, когда в Британии готовилось на
граждение бойскаутов за высочайшие достижения, награ
ды, которых заслуживали многие, были вручены трем мо
лодым людям, находившимся в больнице с неизлечимы
ми заболеваниями. Тем не менее эти ребята держались
мужественно и бодро, стойко перенося свои страдания.
Их выдержка была признана более значительным дости
жением, чем выдающиеся успехи, скажем, в спорте и т. п.
многих других бойскаутов.
«Жизнь — ничто, это лишь возможность совершать
что-то». Похоже, в этом принципе Геббеля содержится
ответ на вопрос о смысле жизни. Ибо существуют лишь
две возможности: работать вместе с судьбой, придавая ей
форму, то есть «лепить» судьбу, а не ситуацию, если по
следняя окажется такой, что изменить ее человек не в со
с т о я н и и , — и таким образом реализовывать созидатель-
* Различие между участью, которой можно избежать и в которой,
таким образом, повинен сам человек («неблагородное несчастье»), с од
ной стороны, и неизбежной, непреложной судьбой («благородное несча
стье») — с другой (лишь перенося последнюю, человек имеет возмож
ность реализовывать ценности отношения), подобно различию, кото
рое альпинисты проводят между опасностью субъективной и объектив
ной. Для альпиниста не является зазорным сдаться объективным опасно
стям (таким, как, например, падающая каменная глыба), в то же время
стыдно, если тебя тормозят неполадки субъективного характера (такие,
как изъяны снаряжения, недостаток умения или же отсутствие достаточ
ного опыта хождения в горы).
228
ные ценности; или же, если подобное окажется действи
тельно невозможным, занимать такую позицию по отно
шению к своей неизбежной участи, когда страдание являет
ся достижением, — то есть реализовывать ценности отно
шения. Будет похоже на тавтологию, если мы скажем, что
болезнь дает людям «возможность» для «страданий». Но
все окажется далеко не столь очевидным, если слова «воз
можность» и «страдания» понимать в смысле, предложен
ном нами выше. Все становится совсем не таким очевид
ным, как только мы станем различать болезненные со
стояния — включая психические недуги — и страдания.
С одной стороны, люди могут быть больны, не «страдая»
в собственном смысле этого слова. С другой стороны, по
мимо всякого рода болезней, существует страдание, глу
бокое человеческое страдание, которое является неотъ
емлемой частью жизни человека, происходя из самой при
роды и смысла жизни. Следовательно, возможны случаи,
когда необходимо вмешательство экзистенциального ана
лиза, чтобы помочь человеку вновь обрести способность
страдать. Вместе с тем целью психоанализа является воз
вращение человеку способности испытывать удоволь
ствие и действовать. Ведь есть ситуации, когда человек
может выполнить свою жизненную задачу только путем
истинных страданий — только так, и никак иначе. И точно
так же, как человек может упустить возможность совер
шить что-то, что готовит ему жизнь, так он может упу
стить и возможность перенести истинные страдания, ко
торые открывают для него мир ценностей отношения.
В свете вышеизложенного мы можем согласиться с До
стоевским, сказавшим, что он боится только одного,
а именно что он может оказаться недостойным мучений,
выпавших на его долю. И мы теперь в состоянии оценить
должным образом достижение больных, которые бо
рются, не сдаваясь, со своим недугом, чтобы оказаться
достойными своих мучений.
Одному необыкновенно талантливому молодому че
ловеку неожиданно пришлось расстаться с активной про
фессиональной деятельностью. Вызванный туберкулез
ной инфекцией воспалительный процесс в спинном мозге
привел к параличу его нижних конечностей. Решался во
прос об операции (по удалению пораженной части спин
ного мозга). Друзья больного обратились к одному из ве
дущих нейрохирургов в Европе. Тот был уверен, что у
229
больного нет никаких шансов, и не взялся его опериро
вать. Отказ врача передали в письме одной из близких
знакомых больного, на даче у которой он в это время жил
и которая ухаживала за ним. Ни о чем не подозревавшая
служанка передала письмо хозяйке в тот момент, когда та
завтракала со своим больным гостем. Что последовало за
этим, подробно описано в письме больного; несколько аб
зацев этого письма мы приводим ниже.
«...В подобной ситуации Ева была вынуждена пока
зать мне письмо. Таким образом я узнал о своем смерт
ном приговоре, который был совершенно очевиден из
слов врача.
— Я вспомнил фильм о корабле «Титаник», который
смотрел когда-то давно. В особенности мне вспомнился
эпизод, когда один парализованный — его играет Фриц
Кортнер — произносит молитву, готовя небольшую груп
пу таких же, как он, жертв к смерти, в то время как ко
рабль погружается и вода поднимается все выше и выше
вокруг них. Из кинотеатра я вышел глубоко потрясенный.
Какой же это дар судьбы, подумал я тогда, сознательно
идти к своей смерти. А теперь и мне судьба предоставляла
подобное! У меня есть этот последний шанс проверить си
лу своего борящегося духа, только это борьба, исход кото
рой предрешен с самого начала. Скорее это последнее на
пряжение обыкновенной силы, как бы последнее гимнас
тическое упражнение... Я хочу переносить ожидающую
меня боль без наркотиков, насколько это вообще будет
возможно... «Борьба за проигранное дело?» Исходя из
нашей философии, подобную фразу необходимо вычерк
нуть из книг. Ибо в расчет идет только процесс борьбы...
И не может быть никаких проигранных дел... Вечером
мы исполняли четвертую, «Романтическую» симфонию
Брукнера. Меня переполняла любовь ко всему человечест
ву, я испытывал ощущение необъятности вселенной. Что
до остального, я занимаюсь математикой и не поддаюсь
сентиментальности».
В других случаях болезнь и приближение смерти могут
выявить столько способностей в человеке, который до сих
пор прожигал свою жизнь в «метафизическом легкомы
слии» (Шелер), совсем не занимаясь развитием своих спо
собностей. Молодая, крайне избалованная женщина одна
жды совершенно неожиданно попала в концентрацион
ный лагерь. Там она заболела, и было видно, что она уга
сает. За несколько дней до смерти она произнесла такие
230
слова: «По сути дела, я благодарна судьбе за то, что она
обошлась со мной так сурово. Я происхожу из средних
слоев общества, и жизнь моя до лагеря была, пожалуй,
слишком легкой. Мне все давалось легко, к своим литера
турным устремлениям я не относилась серьезно». Она ви
дела, что приближается смерть, и встречала ее по-
настоящему смело. С постели больной иногда удавалось
мельком увидеть ветвь цветущего каштана за окном.
Женщина часто говорила об этом дереве, хотя оттуда, где
она лежала, и была видна лишь одна ветка с двумя соцве
тиями. «В моем одиночестве это дерево — мой единствен
ный друг, — говорила б о л ь н а я . — Я беседую с ним». Что
это было: галлюцинация или женщина бредила? Неужели
она и вправду думала, что дерево ей «отвечает»? Что это
был за странный диалог, что же «сказало» дерево уми
рающей? «Оно говорит: „Я здесь, я здесь. Я — это жизнь,
вечная жизнь"».
Виктор фон Вайцзэкер заметил однажды, что больной
в чем-то превосходит врача. И у меня было такое же чув
ство, когда я покидал эту больную. Врач, тонко чувствую
щий едва уловимые нюансы отдельной ситуации, всегда
будет испытывать что-то подобное стыду, находясь у по
стели неизлечимо больного или умирающего. Ибо сам
врач бессилен, он не в состоянии вырвать эту жертву из
тисков смерти. Больной же становится героем, смело
встречающим свою судьбу; он не сдается, ибо принимает
свою участь с тихим страданием. Таким образом, послед
ние моменты его жизни становятся истинным достиже
нием в метафизической области, тогда как в мире физиче
ском, подвластном медицине, у врача связаны руки и он
терпит поражение.
Достарыңызбен бөлісу: |