Отчет №16  14 июля

14 июля. 
День для поездки в Уоррен я выбрал явно неудачный – серый и дождливый – и этим
отчасти объясняется тяжелый осадок, с которым связаны воспоминания о нем. Хотя не
исключено, что я просто обманываю себя, и сумеречное состояние духа объясняется тем, что я и
сам могу оказаться в лечебнице. Автомобиль я одолжил у Барта. Алиса хотела поехать со мной,
но она помешала бы мне. Фэй я вообще не сказал, куда направляюсь.
Полтора часа езды привели меня в фермерскую общину Уоррен, Лонг-Айленд. Найти
нужное мне место не составило труда. Широко раскинувшееся серое поместье являло миру
только вход в него – два бетонных столба по сторонам боковой дороги и до блеска
отполированная медная табличка:
Государственная лечебница
Специальная школа «Уоррен»
Знак у дороги гласил, что скорость ограничена пятнадцатью милями в час, и в поисках
административного здания я медленно повел машину мимо серых домов.
Через луг по направлению ко мне двигался трактор, на котором, кроме водителя,
примостились еще двое. Я высунулся в окно и крикнул:
– Не подскажете ли, где найти мистера Уинслоу?
Водитель остановил свою машину и показал рукой:
– Главный госпиталь. Поверните налево, и он окажется справа от вас.
Я не мог не обратить внимания на прицепившегося сзади к трактору молодого человека, на
чьем небритом лице блуждала тень пустой улыбки. На голове его была матросская шляпа с
широкими, по-мальчишески загнутыми полями, защищавшая глаза от солнца. На мгновение я
поймал его вопросительный взгляд и сразу отвел глаза. Когда трактор затарахтел дальше, я
заметил в зеркале, что человек не сводит с меня любопытных глаз. Он до того был похож на
Чарли, что мне стало не по себе.
Главный психолог удивил меня своей молодостью. Он оказался высоким, стройным
мужчиной, и хотя лицо его выглядело усталым, в голубых глазах читались воля и
решительность.
Он показал мне свои «владения» из окна собственного автомобиля – залы для развлечений,
больницу, школу и двухэтажные кирпичные здания, в которых обитали пациенты и которые он
называл коттеджами.
– Почему не видно забора? – спросил я.
– А его и нет. Только ворота и живая изгородь для защиты от праздношатающихся.
– Но как вы охраняете… их… Они ведь могут уйти…
Он улыбнулся и пожал плечами.
– Да, некоторые уходят, но большинство возвращаются.
– Вы разыскиваете их?
Уинслоу посмотрел на меня так, словно почувствовал, что в моих вопросах скрыто нечто
большее, чем пустое любопытство.

– Нет. Если у них случаются неприятности, мы очень быстро узнаем об этом от соседей-
фермеров. Или полиция привозит их обратно.
– А если нет?
– Тогда нам остается только предполагать, что они нашли некий удовлетворяющий их
способ существования… Поймите меня правильно, мистер Гордон, это не тюрьма. Власти
требуют, чтобы мы предпринимали все мыслимые усилия для предотвращения побегов, но мы
не в состоянии постоянно держать под наблюдением четыре тысячи человек. Бегут в основном
легкие пациенты, хотя их у нас становится все меньше и меньше. В последнее время наш
главный контингент составляют больные с повреждениями мозга, требующие неусыпного
надзора, но для остальных свобода передвижения не ограничена. Побыв на «воле» неделю-
другую и поняв, что там для них нет ничего хорошего, беглецы возвращаются. Общество
отвергает их и не затрудняется в выборе средств, чтобы дать им понять это.
Мы выбрались из машины и подошли к одному из коттеджей. Стены внутри были
выложены белой плиткой, пахло хлоркой. Из холла первого этажа дверь вела в большой зал, в
нем несколько десятков мальчишек сидели на расставленных вдоль стен скамейках и ждали,
когда звон колокольчика позовет их к ленчу. Первым, на кого упал мой взгляд, был один из
старших ребят – он сидел в углу и баюкал на коленях голову другого, лет четырнадцати. При
нашем появлении все лица повернулись к нам, а самые храбрые из мальчишек подошли и
уставились на меня.
– Не бойтесь, – сказал Уинслоу, заметив выражение моего лица, – они не сделают вам
ничего плохого.
К нам подошла заведующая отделением – крупная, красивая женщина. Рукава ее рубашки
были закатаны до локтей, а поверх накрахмаленной белой юбки был повязан фартук. На поясе
позвякивала связка ключей. Когда она повернула голову, я заметил, что одна сторона ее лица
покрыта багрово-красным родимым пятном. Она сказала:
– Мы никого не ждали сегодня, Рэй. Ведь обычно ты всегда приводишь посетителей по
четвергам.
– Это мистер Гордон, из университета Бекмана. Ему хочется оглядеться вокруг и получить
представление о нашей работе… А что касается тебя, Тельма, я же знаю, что тебе все равно,
какой сегодня день, любой хорош.
– Точно! – громко и весело засмеялась Тельма. – Но по средам мы меняем матрасы, и по
четвергам тут пахнет значительно лучше.
Я заметил, что пряча родимое пятно, Тельма старалась держаться слева от меня. Она
показала мне спальни, прачечную, кладовую, обеденный зал – столы были уже накрыты и ждали
только, когда еду доставят из центральной кухни. Разговаривая, Тельма улыбалась, и пучок
волос на голове делал ее похожей на танцовщицу Лотрека. Она ни разу не посмотрела мне в
глаза. Интересно, на что будет похожа жизнь, доведись Тельме надзирать за мной?
– Им хорошо у нас, – сказала она. – Но знаете… Триста ребят, по семьдесят пять в
отделении, а нас, чтобы присматривать за ними, всего пятеро. Так трудно держать их в узде! Но
все равно здесь куда лучше, чем в «грязных» коттеджах. Вот там люди долго не задерживаются.
С младенцами как-то не обращаешь на это внимания, а вот когда дети взрослеют и все так же
делают под себя…
– Мне кажется, вы очень хороший человек, – сказал я. – Ребятам повезло с вами.
Она довольно улыбнулась, глядя все так же перед собой.
– Я не лучше и не хуже остальных. Просто мне нравятся эти ребята. Конечно, работа
нелегкая, но стоит подумать, как ты нужна им… – Улыбка исчезла. – Нормальные дети
слишком быстро вырастают… уходят… забывают тех, кто любил их и заботился о них. Но эти…

Им нужно отдавать всего себя, всю жизнь. – Она снова улыбнулась, словно устыдившись
собственных слов. Тяжелая работа, но стоящая.
Внизу, где нас ждал Уинслоу, прозвенел колокольчик, и ребята потянулись в столовую. Я
заметил, что парень, который держал младшего на коленях, ведет его к столу за руку.
– Интересно, – сказал я, кивнув в их сторону. Уинслоу тоже кивнул.
– Джерри, это большой, а второй – Дасти. Мы часто видим такое. Ни у кого нет для них
времени, и они начинают искать доброту и любовь друг в друге…
Дальше наш путь лежал к школе, и когда мы проходили мимо одного из коттеджей, до нас
донесся громкий то ли вопль, то ли стон, которому тут же ответило еще несколько голосов.
Окна этого здания были забраны решетками.
Впервые за утро я заметил в поведении Уинслоу некоторую неуверенность.
Он объяснил:
– Коттедж «К» со специальными мерами безопасности. Легковозбудимые больные, при
малейшей возможности причиняют увечья себе или друг другу. Они постоянно заперты.
– Буйные пациенты здесь, у вас?! Разве их место не в психиатрических больницах?
– Конечно, конечно… Но как определить границы такого состояния? Некоторые из них
далеко не сразу проявляют подобные наклонности, некоторых определил сюда суд, и мы просто
вынуждены были принять их. Настоящая беда в том, что нигде ни для кого нет места. Знаете,
сколько народа ждет очереди к нам? Тысяча четыреста человек. В конце года мы, может быть,
примем из них человек двадцать-тридцать.
– Где же сейчас эти тысяча четыреста?
– Дома. Или еще где-нибудь. Ждут… Наши проблемы несколько отличаются от обычной
нехватки больничных коек. Больные обычно остаются здесь до конца жизни.
Мы подошли к новой школе, одноэтажному зданию из стекла и бетона, с большими
светлыми окнами, и я попытался представить, каково будет ходить по его коридорам в качестве
пациента, стоять в очереди в классную комнату в компании себе подобных. Может быть, я
стану одним из тех, кто везет своего собрата по несчастью в инвалидной коляске, или ведет
кого-то за руку, или баюкает на коленях маленького мальчика…
В столярной мастерской группа старших ребят делала сиденья для парт, и когда мы вошли,
они тут же с любопытством окружили нас. Учитель отложил пилу и тоже подошел.
– Это мистер Гордон из университета Бекмана, – представил меня Уинслоу. – Хочет
посмотреть наших больных. Подумывает, не купить ли ему наше заведение.
Учитель рассмеялся и махнул рукой в сторону своих учеников:
– С-с-согласны. Т-только ему п-п-придется т-т-тогда забрать и нас. А н-нам н-нужно б-
будет м-много д-дерева д-д-для работы.
Он начал показывать мне мастерскую, и я заметил, какие необычно молчаливые здесь
ученики. Они работали – ошкуривали скамейки, полировали их, но не разговаривали.
– Это м-мои т-тихони, – почувствовав мое недоумение, сказал учитель. – Г-г-глухо-н-
немые.
– У нас их сто шесть, – добавил Уинслоу. – Их обучение финансирует федеральное
правительство.
Просто удивительно! Насколько меньше дано им, чем другим людям! Умственно отсталые,
глухие, немые – и с таким рвением полируют скамейки!
Один из ребят – он зажимал кусок дерева в тиски – оставил свое занятие, похлопал
Уинслоу по плечу и показал рукой в угол, где на полках сохли уже законченные изделия. Он
указал на подставку для лампы на второй полке, потом на себя. Это была неуклюжая подставка,
неумело сделанная, кособокая, лак на ней расплылся неровными пятнами. Уинслоу и учитель с

энтузиазмом стали хвалить его. Юноша гордо улыбнулся и посмотрел на меня, ожидая, что я
тоже присоединюсь к хору похвал.
Я кивнул и, преувеличенно четко выговаривая слова, сказал:
– Очень хорошо… Просто прекрасно… – Я сказал это, потому что он нуждался в моих
словах, но в душе моей была пустота. Юноша улыбнулся и слегка коснулся моего рукава. Так он
говорил мне «До свиданья». Сердце мое сжалось, и пока мы не вышли из мастерской, мне
стоило огромного труда не расплакаться от жалости к нему.
Директором школы оказалась невысокая пухлая дама, совсем не строгая на вид. Она
усадила меня перед плакатом, на котором аккуратными буквами были выписаны различные
типы пациентов, а также число учителей и перечень предметов, предназначенных для каждой из
групп.
– Конечно, – объяснила она, – теперь у нас мало пациентов с высоким КИ. Тех, у кого он от
шестидесяти до семидесяти, все чаще и чаще обучают в обычных школах, правда, в специальных
классах. Общество в какой-то степени заботится о них. Большинство вполне способны жить
самостоятельно в приютах, общежитиях, работать на фермах, заниматься ручным трудом на
фабриках или в прачечных…
– Или в пекарнях, – подсказал я.
Директриса задумалась.
– Да, мне кажется, это не выходит за пределы их возможностей… Мы делим наших детей –
независимо от возраста я всех их называю детьми – на «чистых» и «грязных». Когда в коттедже
пациенты только одного типа, ими значительно легче управлять. Некоторые из «грязных» –
пациенты со значительными повреждениями мозга и обречены лежать, пока жизнь их не
кончится…
– Или пока наука не найдет способа помочь им.
– Боюсь, – сказала директриса, – что этим уже ничто не поможет.
– Нельзя терять надежды.
Она растерянно, но вместе с тем пристально посмотрела на меня.
– Да, да, конечно, вы правы… Надежда – это главное…
Я нарушил ее душевный покой и улыбнулся про себя, подумав, в какую категорию запишет
она меня: «чистых»? Или нет?
Мы вернулись в кабинет Уинслоу. Он заварил кофе и повел речь о своей работе.
– Это неплохое место. У нас нет штатного психиатра, только консультант, он появляется
раз в две недели. В общем, это не имеет значения. Все наши психологи работают, не щадя себя.
Можно было бы нанять и психиатра, но на те же деньги я держу двух психологов – людей,
которые не боятся отдать нашим пациентам частицу самого себя.
– Что вы имеет в виду под «частицей самого себя»?
Сквозь усталость Уинслоу мелькнуло раздражение и в голосе появились недовольные
нотки.
– Масса людей дает нам деньги или оборудование, но мало кто способен отдать время и
чувства. Вот что я имею в виду!
Он показал на пустую детскую бутылочку, стоящую на книжной полке. Я сказал, что уже
обратил на нее внимание.
– Так вот, многие ли из ваших знакомых готовы взять на руки взрослого мужчину и
кормить его из этой самой бутылочки, рискуя оказаться при этом обделанными с ног до головы?
Вы удивлены! Вы не можете понять этого, сидя в своей научно-исследовательской башне из
слоновой кости. Откуда вам знать, что значит быть отрезанным от человечества?
Тут уж я не мог сдержать улыбки.

Уинслоу сразу же встал и ледяным тоном попрощался со мной. Если я в конце концов
попаду сюда и он узнает мою историю, он поймет. Такой человек способен понять.
Я вел машину в Нью-Йорк, и ощущение холодной серости вокруг меня дополнилось
внутренней отрешенностью от всего. Никто из тех, с кем я говорил, ни словом не упомянул об
излечении своих больных, о возможности того, что когда-нибудь их можно будет вернуть
обществу… и самим себе. Ни единого слова надежды. Пациенты были для них живыми
мертвецами – нет, хуже, никогда не жившими людьми, обреченными бездумно воспринимать
пространство и время в бесконечном чередовании дня и ночи.
Я вспомнил хозяйку дома – женщину с багрово-красной родинкой в поллица, заику-
учителя, добрую директрису, молодого психолога с усталым лицом. Как они нашли дорогу
сюда, чтобы посвятить себя служению этим молчаливым умам? Подобно парню, державшему на
руках младшего собрата, каждый из них нашел смысл жизни в том, чтобы отдать часть ее
обделенным жизнью.
…А коттеджи, которые мне не показали?
Может быть, и я вернусь сюда и проведу в Уоррене остаток жизни. В ожидании…

жүктеу/скачать 1,23 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: