Дону конгдону с благодарностью

мы  начнѐм  наш  путь,  мы  будем  идти  и  смотреть  на  мир,  мы  увидим,  как  он  живѐт,  говорит, 

действует, как он выглядит на самом деле. Теперь я хочу видеть всѐ! И хотя то, что я увижу, не будет 

ещѐ  моим,  когда-нибудь  оно  сольѐтся  со  мной  воедино  и  станет  моим  «я».  Посмотри  же  вокруг, 

посмотри на мир, что лежит перед тобой! Лишь тогда ты сможешь  по-настоящему прикоснуться к 

нему, когда он глубоко проникнет в тебя, в твою кровь и вместе с ней миллион раз за день обернѐтся 

в твоих жилах. Я так крепко ухвачу его, что он уже больше не ускользнѐт от меня. Когда-нибудь он 

весь будет в моих руках, сейчас я уже чуть-чуть коснулся его пальцем. И это только начало. 

Ветер утих. 

Ещѐ какое-то время Монтэг и остальные лежали в полузабытьи, на грани сна и пробуждения, 

ещѐ не в силах подняться и начать новый день с тысячами забот и обязанностей: разжигать костѐр, 

искать пищу, двигаться, идти, жить. Они моргали, стряхивая пыль с ресниц. Слышалось их дыхание, 

вначале прерывистое и частое, потом всѐ более ровное и спокойное. 

Монтэг приподнялся  и  сел.  Однако  он не  сделал  попытки  встать на  ноги.  Его  спутники  тоже 

зашевелились.  На  тѐмном  горизонте  алела  узкая  полоска  зари.  В  воздухе  чувствовалась  прохлада, 

предвещающая дождь. 

Молча  поднялся  Грэнджер.  Бормоча  под  нос  проклятья,  он  ощупал  свои  руки,  ноги.  Слѐзы 

текли по его щекам. Тяжело передвигая ноги, он спустился к реке и взглянул вверх по течению. 

— Города нет, — промолвил он после долгого молчания. — Ничего не видно. Так, кучка пепла. 

Город  исчез. —  Он  опять  помолчал,  потом  добавил:  —  Интересно,  многие  ли  понимали,  что  так 

будет? Многих ли это застало врасплох? 

А Монтэг думал:  сколько ещѐ городов погибло  в других частях света? Сколько их погибло в 

нашей стране? Сто, тысяча? 

Кто-то достал из кармана клочок бумаги, чиркнул спичкой, на огонѐк положили пучок травы и 

горсть сухих листьев. Потом стали подбрасывать ветки. Влажные ветки шипели и трещали, но вот 

наконец  костѐр  вспыхнул,  разгораясь  всѐ  жарче  и  жарче.  Взошло  солнце.  Люди  медленно 

отвернулись  от  реки  и  молча  придвинулись  к  костру,  низко  склоняясь  над  огнѐм.  Лучи  солнца 

коснулись их затылков. 

Грэнджер развернул промасленную бумагу и вынул кусок бекона. 

— Сейчас  мы  позавтракаем,  а  потом  повернѐм  обратно  и  пойдѐм  вверх  по  реке.  Мы  будем 

нужны там. 

Кто-то подал небольшую сковородку, еѐ поставили на огонь. Через минуту на ней уже шипели 

и прыгали кусочки бекона, наполняя утренний воздух аппетитным запахом. 

Люди молча следили за этим ритуалом. 

Грэнджер смотрел в огонь. 

— Феникс, — сказал он вдруг. 

— Что? 

— Когда-то  в  древности  жила  на  свете  глупая  птица  Феникс.  Каждые  несколько  сот  лет  она 

сжигала себя на костре. Должно быть, она была близкой роднѐй человеку. Но, сгорев, она всякий раз 

снова  возрождалась  из  пепла.  Мы,  люди,  похожи  на  эту  птицу.  Однако  у  нас  есть  преимущество 

перед ней. Мы знаем, какую глупость совершили. Мы знаем все глупости, сделанные нами за тысячу 

и  более  лет.  А  раз  мы это  знаем  и  всѐ  это  записано и  мы  можем  оглянуться  назад  и  увидеть путь, 

который  мы  прошли,  то  есть  надежда,  что  когда-нибудь  мы  перестанем  сооружать  эти  дурацкие 

погребальные  костры  и  кидаться  в  огонь.  Каждое  новое  поколение  оставляет  нам  людей,  которые 

помнят об ошибках человечества. 

Он снял сковородку с огня и дал ей немного остынуть. Затем все молча, каждый думая о своѐм, 

принялись за еду. 

— Теперь мы пойдѐм вверх по реке, — сказал Грэнджер. — И помните одно: сами по себе мы 

ничего не значим. Не мы важны, а то, что мы храним в себе. Когда-нибудь оно пригодится людям. 

Но  заметьте  —  даже  в  те  давние  времена,  когда  мы  свободно  держали  книги  в  руках,  мы  не 

использовали всего, что они давали нам. Мы продолжали осквернять память мѐртвых, мы плевали на 

могилы тех, кто жил до нас. В ближайшую неделю, месяц, год мы всюду будем встречать одиноких 

людей.  Множество  одиноких  людей.  И  когда  они  спросят  нас,  что  мы  делаем,  мы  ответим:  мы 

вспоминаем.  Да,  мы  память  человечества,  и  поэтому  мы  в  конце  концов  непременно  победим. 

Когда-нибудь мы вспомним так много, что соорудим самый большой в истории экскаватор, выроем 

самую глубокую, какая когда-либо была, могилу и навеки похороним в ней войну. А теперь в путь. 

Прежде всего мы должны построить фабрику зеркал. И в ближайший год выдавать зеркала, зеркала, 

ничего, кроме зеркал, чтобы человечество могло хорошенько рассмотреть в них себя. 

Они кончили завтракать и погасили костѐр. Вокруг них день разгорался всѐ ярче, словно кто-то 

подкручивал  фитиль  в  огромной  лампе  с  розовым  абажуром.  Летевшие  было  птицы  вернулись  и 

снова щебетали в ветвях деревьев. 

Монтэг  двинулся  в  путь.  Он  шѐл  на  север.  Оглянувшись,  он  увидел,  что  все  идут  за  ним. 

Удивлѐнный,  он  посторонился,  чтобы  пропустить  Грэнджера  вперѐд,  но  тот  только  посмотрел  на 

него и молча кивнул. Монтэг пошѐл вперѐд. Он взглянул на реку, и на небо, и на ржавые рельсы в 

траве,  убегающие  туда,  где  были  фермы  и  сеновалы,  полные  сена,  и  куда  под  покровом  ночи 

приходили  люди,  покидавшие  города.  Когда-нибудь  потом,  через  месяц  или  полгода,  но  не  позже, 

чем через год, он опять пройдѐт, уже один, по этим местам и будет идти до тех пор, пока не нагонит 

тех, кто прошѐл здесь до него. 

А сейчас им предстоит долгий путь: они будут идти всѐ утро. До самого полудня. И если пока 

что  они  шли  молча,  то  только  оттого,  что  каждому  было  о  чѐм  подумать  и  что  вспомнить.  Позже, 

когда  солнце  взойдѐт  высоко  и  согреет  их  своим  теплом,  они  станут  беседовать  или,  может  быть, 

каждый просто расскажет то, что запомнил, чтобы  удостовериться, чтобы знать наверняка, что всѐ 

это  цело  в  его  памяти.  Монтэг  чувствовал,  что  и  в  нѐм  пробуждаются  и  тихо  оживают  слова.  Что 

скажет  он,  когда  придѐт  его  черѐд?  Что  может  он  сказать  такого  в  этот  день,  что  хоть  немного 

облегчит  им  путь?  Всему  своѐ  время.  Время  разрушать  и  время  строить.  Время  молчать  и  время 

говорить. Да, это так. Но что ещѐ? Есть ещѐ что-то, ещѐ что-то, что надо сказать… 

«…И по ту и по другую сторону реки древо жизни, двенадцать раз приносящее плоды, дающее 

каждый месяц плод свой и листья древа — для исцеления народов». 

Да, думал Монтэг, вот что я скажу им в полдень. В полдень… 

Когда мы подойдѐм к городу.