Дону конгдону с благодарностью

— Да, я тоже слышала. Не знаю ни одного человека, погибшего на войне. Погибают как-нибудь 

иначе. Например, бросаются с высоких зданий. Это бывает. Как муж Глории на прошлой неделе. Это 

да. Но на войне? Нет. 

— На  войне  —  нет, —  согласилась  миссис  Фелпс. —  Во  всяком  случае,  мы  с  Питом  всегда 

говорили: никаких слѐз и прочих сантиментов. Это мой третий брак, у Пита тоже третий, и мы оба 

совершенно  независимы.  Надо  быть  независимым  —  так  мы  всегда  считали.  Пит  сказал,  если  его 

убьют, чтобы я не плакала, а скорей бы выходила замуж — и дело с концом. 

— Кстати! —  воскликнула  Милдред. —  Вы  видели  вчера  на  стенах  пятиминутный  роман 

Клары Доув? Это про то, как она… 

Монтэг  молча  разглядывал  лица  женщин,  так  когда-то  он  разглядывал  изображения  святых в 

какой-то церквушке чужого вероисповедания, в которую случайно забрѐл ребѐнком. Эмалевые лики 

этих странных существ остались чужды и непонятны ему, хоть он и пробовал обращаться  к ним в 

молитве и долго простоял в церкви, стараясь проникнуться чужой верой, поглубже вдохнуть в себя 

запах ладана и какой-то особой, присущей только этому месту пыли. Ему думалось: если эти запахи 

наполнят  его  лѐгкие,  проникнут  в  его  кровь,  тогда,  быть  может,  его  тронут,  станут  понятнее  эти 

раскрашенные  фигурки  с  фарфоровыми  глазами  и  яркими,  как  рубин,  губами.  Но  ничего  не 

получилось, ничего! Всѐ равно как если бы он зашѐл в лавку, где в обращении была другая валюта, 

так что он ничего не мог купить на свои деньги. Он остался холоден, даже когда потрогал святых — 

просто дерево, глина. Так чувствовал он себя и сейчас, в своей собственной гостиной, глядя на трѐх 

женщин, нервно ѐрзавших на стульях. Они курили, пускали в воздух клубы дыма, поправляли свои 

яркие  волосы,  разглядывали  свои  ногти  —  огненно-красные,  словно  воспламенившиеся  от 

пристального  взгляда  Монтэга.  Тишина  угнетала  женщин,  в  их  лицах  была  тоска.  Когда  Монтэг 

проглотил  наконец  недоеденный  кусок,  женщины  невольно  подались  вперѐд.  Они  насторожѐнно 

прислушивались к его лихорадочному дыханию. Три пустые стены гостиной были похожи теперь на 

бледные лбы спящих великанов, погружѐнных в тяжкий сон без сновидений. Монтэгу чудилось  — 

если  коснуться  великаньих  лбов,  на  пальцах  останется  след  солѐного  пота.  И  чем  дальше,  тем 

явственнее  выступала  испарина  на  этих  мѐртвых  лбах,  тем  напряжѐннее  молчание,  тем  ощутимее 

трепет в воздухе и в теле этих сгорающих от нетерпения женщин. Казалось, ещѐ минута  — и они, 

громко зашипев, взорвутся. 

Губы Монтэга шевельнулись: 

— Давайте поговорим. 

Женщины вздрогнули и уставились на него. 

— Как ваши дети, миссис Фелпс? — спросил Монтэг. 

— Вы прекрасно знаете, что у меня нет детей! Да и кто в наше время, будучи в здравом уме, 

захочет  иметь  детей? —  воскликнула  миссис  Фелпс,  не  понимая,  почему  так  раздражает  еѐ  этот 

человек. 

— Нет,  тут  я  с  вами  не  согласна, —  промолвила  миссис  Бауэлс. —  У  меня  двое.  Мне, 

разумеется, оба раза делали кесарево сечение. Не терпеть же мне родовые муки из-за какого-то там 

ребѐнка? Но, с другой стороны, люди должны размножаться. Мы обязаны продолжать человеческий 

род.  Кроме  того,  дети  иногда  бывают  похожи  на  родителей,  а  это  очень  забавно.  Ну,  что  ж,  два 

кесаревых сечения — и проблема решена. Да, сэр. Мой врач говорил — кесарево не обязательно, вы 

нормально сложены, можете рожать, но я настояла. 

— И  всѐ-таки  дети  —  это  ужасная  обуза.  Вы  просто  сумасшедшая,  что  вздумали  их 

заводить! — воскликнула миссис Фелпс. 

— Да  нет,  не  так  уж  плохо.  Девять  дней  из  десяти  они  проводят  в  школе.  Мне  с  ними 

приходится  бывать  только  три  дня  в  месяц,  когда  они  дома.  Но  и  это  ничего.  Я  их  загоняю  в 

гостиную,  включаю  стены  —  и  всѐ.  Как  при  стирке  белья.  Вы  закладываете  бельѐ  в  машину  и 

захлопываете  крышку. —  Миссис  Бауэлс  хихикнула. —  А  нежностей  у  нас  никаких  не  полагается. 

Им  и  в  голову  не  приходит  меня  поцеловать.  Скорее  уж  дадут  пинка.  Слава  богу,  я  ещѐ  могу 

ответить им тем же. 

Женщины громко расхохотались. 

Милдред  с  минуту  сидела  молча,  но  видя,  что  Монтэг  не  уходит,  захлопала  в  ладоши  и 

воскликнула: 

— Давайте доставим удовольствие Гаю и поговорим о политике. 

— Ну что ж, прекрасно, — сказала миссис Бауэлс. — На прошлых выборах я голосовала, как и 

все.  Конечно,  за  Нобля.  Я  нахожу,  что  он  один  из  самых  приятных  мужчин,  когда-либо 

избиравшихся в президенты. 

— О да. А помните того, другого, которого выставили против Нобля? 

— Да  уж  хорош  был,  нечего  сказать!  Маленький,  невзрачный,  и  выбрит  кое-как,  и  причѐсан 

плохо. 

— И что это оппозиции пришло в голову выставить его кандидатуру? Разве можно выставлять 

такого  коротышку  против  человека  высокого  роста?  Вдобавок  он  мямлил.  Я  почти  ничего  не 

расслышала из того, что он говорил. А что расслышала, того не поняла. 

— Кроме  того,  он  толстяк  и  даже  не  старался  скрыть  это  одеждой.  Чему  же  удивляться! 

Конечно, большинство голосовало за Уинстона Нобля. Даже их имена сыграли тут роль. Сравните: 

Уинстон Нобль и Хьюберт Хауг — и ответ вам сразу станет ясен. 

— Чѐрт! —  воскликнул  Монтэг. —  Да  ведь  вы  же  ничего  о  них  не  знаете  —  ни  о  том,  ни  о 

другом! 

— Ну как же не знаем. Мы их видели на стенах вот этой самой гостиной! Всего полгода назад. 

Один всѐ время ковырял в носу. Ужас что такое! Смотреть было противно. 

— И  по-вашему,  мистер  Монтэг,  мы  должны  были  голосовать  за  такого  человека? — 

воскликнула миссис Фелпс. 

Милдред засияла улыбкой: 

— Гай,  пожалуйста,  не  зли  нас!  Отойди  от  двери!  Но  Монтэг  уже  исчез,  через  минуту  он 

вернулся с книгой в руках. — Гай! 

— К чѐрту всѐ! К чѐрту! К чѐрту! 

— Что это? Неужели книга? А мне казалось, что специальное обучение всѐ теперь проводится с 

помощью  кинофильмов. —  Миссис  Фелпс  удивлѐнно  заморгала  глазами. —  Вы  изучаете  теорию 

пожарного дела? 

— Какая там к чѐрту теория! — ответил Монтэг. — Это стихи. 

— Монтэг! — прозвучал у него в ушах предостерегающий шѐпот Фабера. 

— Оставьте  меня  в  покое! —  Монтэг  чувствовал,  что  его  словно  затягивает  в  какой-то 

стремительный гудящий и звенящий водоворот. 

— Монтэг, держите себя в руках! Не смейте… 

— Вы слышали их? Слышали, что эти чудовища лопотали тут о других таких же чудовищах? 

Господи!  Что  только  они  говорят  о  людях!  О  собственных  детях,  о самих  себе,  о  своих  мужьях, о 

войне!.. Будь они прокляты! Я слушал и не верил своим ушам. 

— Позвольте! Я ни слова не сказала о войне! — воскликнула миссис Фелпс. 

— Стихи! Терпеть не могу стихов, — сказала миссис Бауэлс. 

— А вы их когда-нибудь слышали? 

— Монтэг! —  голос  Фабера  ввинчивался  Монтэгу  в  ухо. —  Вы  всѐ  погубите.  Сумасшедший! 

Замолчите! Женщины вскочили. 

— Сядьте! — крикнул Монтэг. Они послушно сели. 

— Я ухожу домой, — дрожащим голосом промолвила миссис Бауэлс. 

— Монтэг, Монтэг, прошу вас, ради бога! Что вы затеяли? — умолял Фабер. 

— Да вы почитали бы нам какой-нибудь стишок из вашей книжки, — миссис Фелпс кивнула 

головой. — Будет очень интересно. 

— Но это запрещено, — жалобно возопила миссис Бауэлс. — Этого нельзя! 

— Но  посмотрите  на  мистера  Монтэга!  Ему  очень  хочется  почитать,  я  же  вижу.  И,  если  мы 

минутку посидим смирно и послушаем, мистер Монтэг будет доволен, и тогда мы сможем заняться 

чем-нибудь другим. — Миссис Фелпс нервно покосилась на пустые стены. 

— Монтэг,  если  вы  это  сделаете,  я  выключусь,  я  вас  брошу, —  пронзительно  звенела  в  ухе 

мошка. — Что это вам даст? Чего вы достигнете? 

— Напугаю их до смерти, вот что! Так напугаю, что света не взвидят! 

Милдред оглянулась: 

— Да с кем ты разговариваешь, Гай? 

Серебряная игла вонзилась ему в мозг. 

— Монтэг, слушайте, есть только один выход! Обратите всѐ в шутку, смейтесь, сделайте вид, 

что вам весело! А затем сожгите книгу в печке. 

Но Милдред его опередила. Предчувствуя беду, она уже объясняла дрожащим голосом: 

— Дорогие  дамы,  раз  в  год  каждому  пожарному  разрешается  принести  домой  книгу,  чтобы 

показать  своей  семье,  как  в  прежнее  время  всѐ  было  глупо  и  нелепо,  как  книги  лишали  людей 

спокойствия и сводили их с ума. Вот Гай и решил сделать вам сегодня такой сюрприз. Он прочтѐт 

нам что-нибудь, чтобы мы сами увидели, какой это всѐ вздор, и больше уж никогда не ломали наши 

бедные головки над этой дребеденью. Ведь так, дорогой? 

Монтэг судорожно смял книгу в руках. 

— Скажите да, Монтэг, — приказал Фабер. 

Губы Монтэга послушно выполнили приказ Фабера: 

— Да. 

Милдред со смехом вырвала книгу. 

— Вот, прочти это стихотворение. Нет, лучше это, смешное, ты  уже читал его сегодня вслух. 

Милочки  мои,  вы  ничего  не  поймѐте  —  ничего!  Это  просто  набор  слов  —  ту-ту-ту.  Гай,  дорогой, 

читай вот эту страницу! 

Он взглянул на раскрытую страницу. В ухе зазвенела мошка: 

— Читайте, Монтэг. 

— Как называется стихотворение, милый? 

— «Берег Дувра». 

Язык Монтэга прилип к гортани. 

— Ну читай же — погромче и не торопись. 

В  комнате  нечем  было  дышать.  Монтэга  бросало  то  в  жар,  то  в  холод.  Гостиная  казалась 

пустыней — три стула на середине и он, нетвѐрдо стоящий на ногах, ждущий, когда миссис Фелпс 

перестанет оправлять платье, а миссис Бауэлс оторвѐт руки от  причѐски. Он начал читать, сначала 

тихо,  запинаясь,  потом  с  каждой  прочитанной  строчкой  всѐ  увереннее  и  громче.  Голос  его 

проносился  над  пустыней,  ударялся  в  белую  пустоту,  звенел  в  раскалѐнном  воздухе  над  головами 

сидящих женщин: 

 

Доверья океан 

Когда-то полон был и, брег земли обвив, 

Как пояс, радужный, в спокойствии лежал 

Но нынче слышу я 

Лишь долгий грустный стон да ропщущий отлив 

Гонимый сквозь туман 

Порывом бурь, разбитый о края 

Житейских голых скал. 

 

Скрипели стулья. Монтэг продолжал читать. 

 

Дозволь нам, о любовь, 

Друг другу верным быть. 

Ведь этот мир, что рос 

Пред нами, как страна исполнившихся грѐз, 

Так многолик, прекрасен он и нов, 

Не знает, в сущности, ни света, ни страстей, 

Ни мира, ни тепла, ни чувств, ни состраданья, 

И в нѐм мы бродим, как по полю брани, 

Хранящему следы смятенья, бегств, смертей, 

Где полчища слепцов сошлись в борьбе своей2 

 

Миссис Фелпс рыдала. 

Еѐ подруги смотрели на еѐ слѐзы, на искажѐнное гримасой лицо. Они сидели, не смея коснуться 

еѐ,  ошеломлѐнные  столь  бурным  проявлением  чувств.  Миссис  Фелпс  безудержно  рыдала.  Монтэг 

сам был потрясѐн и обескуражен. 

                                                 

2  Автор стихотворения — английский поэт XIX века Мэтью Арнольд. Перевод И. Оныщук. 

 

— Тише, тише, Клара, — промолвила Милдред. — Успокойся! Да перестань же, Клара,  что  с 

тобой? 

— Я… я… — рыдала миссис Фелпс. — Я не знаю, не знаю… Ничего не знаю. О-о… 

Миссис Бауэлс поднялась и грозно взглянула на Монтэга. 

— Ну?  Теперь  видите?  Я  знала,  что  так  будет!  Вот  это-то  я  и  хотела  доказать!  Я  всегда 

говорила,  что  поэзия  —  это  слѐзы,  поэзия  —  это  самоубийства,  истерики  и  отвратительное 

самочувствие,  поэзия  —  это  болезнь.  Гадость  —  и  больше  ничего!  Теперь  я  в  этом  окончательно 

убедилась. Вы злой человек, мистер Монтэг, злой, злой! 

— Ну, а теперь… — шептал на ухо Фабер. 

Монтэг послушно повернулся, подошѐл к камину и сунул руку сквозь медные брусья решѐтки 

навстречу жадному пламени. 

— Глупые слова, глупые, ранящие душу слова, — продолжала миссис Бауэлс. — Почему люди 

стараются  причинить  боль  друг  другу?  Разве  мало  и  без  того  страданий  на  свете,  так  нужно  ещѐ 

мучить человека этакой чепухой. 

— Клара,  успокойся! —  увещевала  Милдред  рыдающую  миссис  Фелпс,  теребя  еѐ  за  руку. — 

Прошу тебя, перестань! Мы включим «родственников», будем смеяться и веселиться. Да перестань 

же плакать! Мы сейчас устроим пирушку. 

— Нет, —  промолвила  миссис  Бауэлс. —  Я  ухожу.  Если  захотите  навестить  меня  и  моих 

«родственников»,  милости  просим,  в  любое  время.  Но  в  этом  доме,  у  этого  сумасшедшего 

пожарника, ноги моей больше не будет. 

— Уходите! —  сказал  Монтэг  тихим  голосом,  глядя  в  упор  на  миссис  Бауэлс. —  Ступайте 

домой  и  подумайте  о  вашем  первом  муже,  с  которым  вы  развелись,  о  вашем  втором  муже, 

разбившемся  в  реактивной  машине,  о  вашем  третьем  муже,  который  скоро  тоже  размозжит  себе 

голову!  Идите  домой  и  подумайте  о  тех  десятках  абортов,  что  вы  сделали,  о  ваших  кесаревых 

сечениях, о ваших детях, которые вас ненавидят! Идите домой и подумайте над тем, как могло всѐ 

это случиться и что вы сделали, чтобы этого не допустить. Уходите! — уже кричал он. — Уходите, 

пока я не ударил вас или не вышвырнул за дверь! 

Дверь хлопнула, дом опустел. 

Монтэг стоял в ледяной пустыне гостиной, где стены напоминали грязный снег. 

Из  ванной  комнаты  донѐсся  плеск  воды.  Он  слышал,  как  Милдред  вытряхивала  на  ладонь  из 

стеклянного флакончика снотворные таблетки. 

— Вы глупец, Монтэг, глупец, глупец! О боже, какой вы идиот!.. 

— Замолчите! —  Монтэг  выдернул  из  уха  зелѐную  пульку  и  сунул  еѐ  в  карман,  но  она 

продолжала жужжать: 

— Глупец… глупец!.. 

 

Монтэг  обыскал  весь  дом  и  нашѐл  наконец  книги  за  холодильником,  куда  их  засунула 

Милдред. Нескольких не хватало, и Монтэг понял, что Милдред сама начала понемножку  изымать 

динамит из своего дома. Но гнев его уже погас. Он чувствовал только усталость и недоумение. Зачем 

он всѐ это сделал? 

Он отнѐс книги во двор и спрятал их в кустах  у забора. Только на одну ночь. На тот  случай, 

если Милдред опять надумает их жечь. 

Вернувшись в дом, он прошѐлся по пустым комнатам. 

— Милдред! — позвал он у дверей тѐмной спальни. Никто не ответил. 

Пересекая  лужайку  по  пути  к  метро,  Монтэг  старался  не  замечать,  каким  мрачным  и 

опустевшим был теперь дом Клариссы Маклеллан… 

В этот час, идя на работу, он вдруг так остро ощутил своѐ полное одиночество и всю тяжесть 

совершѐнной им ошибки, что не выдержал и снова заговорил с Фабером — ему страстно захотелось 

услышать  в  ночной  тиши  этот  слабый  голос,  полный  удивительной  теплоты  и  сердечности.  Он 

познакомился  с  Фабером  несколько  часов  назад,  но  ему  уже  казалось,  что  он  знал  его  всю  жизнь. 

Монтэг чувствовал теперь, что в нѐм заключены два человека: во-первых, он сам, Монтэг, который 

ничего не понимал, не понимал даже всей глубины своего невежества, лишь смутно догадывался об 

этом,  и,  во-вторых,  этот  старик,  который  разговаривал  сейчас  с  ним,  разговаривал  всѐ  время,  пока 

пневматический  поезд  бешено  мчал  его  из  одного  конца  спящего  города  в  другой.  Все  дни,  какие 

ещѐ будут в его жизни, и все ночи — и тѐмные, и озарѐнные ярким светом луны — старый профессор 

будет разговаривать с ним, роняя в его душу слово за словом, каплю за каплей, камень за камнем, 

искру  за  искрой.  И  когда-нибудь  сознание  его  наконец  переполнится  и  он  перестанет  быть 

Монтэгом. Так говорил ему старик, уверял его в том, обещал. Они будут вместе — Монтэг и Фабер, 

огонь и вода, а потом, в один прекрасный день, когда всѐ перемешается, перекипит и уляжется, не 

будет  уже  ни  огня,  ни  воды,  а  будет  вино.  Из  двух  веществ,  столь  отличных  одно  от  другого, 

создаѐтся новое, третье. И наступит день, когда он, оглянувшись назад, поймѐт, каким глупцом был 

раньше.  Он  и  сейчас  уже  чувствовал,  что  этот  долгий  путь  начался,  что  он  прощается  со  своим 

прежним «я» и уходит от него. 

Как  приятно  было  слышать  в  ухе  это  гудение  шмеля,  это  сонное  комариное  жужжание, 

тончайший филигранный звук старческого голоса! Вначале он бранил Монтэга, потом утешал в этот 

поздний  ночной  час,  когда  Монтэг,  выйдя  из  душного  туннеля  метро,  снова  очутился  в  мире 

пожарных. 

— Имейте снисхождение, Монтэг, снисхождение. Не высмеивайте их, не придирайтесь. Совсем 

недавно  и  вы  были  таким.  Они  свято  верят,  что  так  будет  всегда.  Но  так  всегда  не  будет.  Они  не 

знают,  что  вся  их  жизнь  похожа  на  огромный  пылающий  метеор,  несущийся  сквозь  пространство. 

Пока он летит, это красиво, но когда-нибудь он неизбежно должен упасть. А они ничего не видят — 

только этот нарядный, весѐлый блеск. Монтэг, старик, который прячется у себя дома, оберегая свои 

старые  кости,  не  имеет  права  критиковать.  Но  я  всѐ-таки  скажу:  вы  чуть  не  погубили  всѐ  в  самом 

начале.  Будьте  осторожны.  Помните,  я  всегда  с  вами.  Я  понимаю,  как  это  у  вас  вышло.  Должен 

сознаться,  ваш  слепой  гнев  придал  мне  бодрости.  Господи,  я  вдруг  почувствовал  себя  таким 

молодым! Но теперь я хочу, чтобы вы стали стариком, я хочу перелить в вас капельку моей трусости. 

В течение этих нескольких часов, что вы проведѐте с Битти, будьте осторожны, ходите вокруг него 

на цыпочках, дайте мне послушать его, дайте мне возможность оценить положение. Выжить  — вот 

наш девиз. Забудьте об этих бедных глупых женщинах… 

— Я  их  так  расстроил,  как  они,  наверно,  ни  разу  за  всю  жизнь  не  расстраивались, —  сказал 

Монтэг. — Я сам был потрясѐн, когда увидел слѐзы миссис Фелпс. И, может быть, они правы. Может 

быть,  лучше  не  видеть  жизни  такой,  как  она  есть,  закрыть  на  всѐ  глаза  и  веселиться.  Не  знаю.  Я 

чувствую себя виноватым… 

— Нет, не надо! Если бы не было войны и на земле был мир, я бы сам сказал вам: веселитесь! 

Но  нет,  Монтэг,  вы  не  имеете  права  оставаться  только  пожарником.  Не  всѐ  благополучно  в  этом 

мире. 

Лоб Монтэга покрылся испариной. 

— Монтэг, вы слышите меня? 

— Мои ноги… — пробормотал Монтэг. — Я не могу ими двинуть. Какое глупое чувство. Мои 

ноги не хотят идти! 

— Слушайте, Монтэг. Успокойтесь, — мягко уговаривал старик. — Я понимаю, что с вами. Вы 

боитесь опять наделать ошибок. Но не бойтесь. Ошибки иногда полезны. Если бы вы только знали! 

Когда  я  был  молод,  я  совал  своѐ  невежество  всем  в  лицо.  Меня  били  за  это.  И  к  сорока  годам  я 

отточил наконец оружие моих знаний. А если вы будете скрывать своѐ невежество, вас не будут бить 

и вы никогда не поумнеете. Ну, а теперь шагайте. Ну! Смелее! Идѐмте вместе на пожарную станцию! 

Нас  теперь  двое.  Вы  больше  не  одиноки,  мы  уже  не  сидим  каждый  порознь  в  своей  гостиной, 

разделѐнные  глухой  стеной.  Если  вам  будет  нужна  помощь,  когда  Битти  станет  наседать  на  вас,  я 

буду рядом, в вашей барабанной перепонке, я тоже буду слушать и всѐ примечать! 

Монтэг  почувствовал,  что  его  ноги  —  сначала  правая,  потом  левая  —  снова  обрели 

способность двигаться. 

— Не покидайте меня, мой старый друг, — промолвил он. 

Механического  пса  в  конуре  не  было.  Она  была  пуста,  и  белое  оштукатуренное  здание 

жүктеу/скачать 0,7 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: