Человек в поисках смысла: Сборник. С англ и нем

ные оттенки своих переживаний. Приписывая преувели­
ченную значимость таким моментам, они вырабатывают 
в себе ничем не оправданную склонность жаловаться на 
судьбу. Мы уже обсудили не одну трактовку нашего тези­
са о том, что «мы посланы в этот мир не для наслажде­
ний». Мы подчеркивали, что удовольствие не в состоянии 
придать смысл человеческой жизни. А если это так, то 
отсутствие удовольствия не умаляет ее смысла. И вновь 
мы обращаемся за примерами к искусству: необходимо 
лишь вспомнить, насколько маловажным для оценки ху­
дожественных достоинств мелодии является то, в каких — 
мажорных или минорных — тональностях она написана. 
Среди лучших музыкальных произведений — не только 
неоконченные симфонии, как мы уже отмечали в другом 
месте, к лучшим относятся и многие «патетические» про­
изведения. 
Мы уже сказали, что, создавая творческие произведе­
ния, человек реализует свои созидательные ценности; 
переживая — ценности переживания; страдая — ценности 
отношения. Кроме того, страдание и само по себе не ли­
шено смысла. Страдая от чего-либо, мы внутренне ото­
двигаемся от того, что вызвало наши страдания, мы как 
бы устанавливаем дистанцию между собой и этим нечто. 
Все время, пока причиной нашего страдания является то, 
чего быть не должно, мы остаемся в состоянии напряже­
ния, как бы разрываясь между тем, что есть в действитель­
ности, с одной стороны, и тем, что должно б ы т ь , — с 
другой. И только в подобном состоянии мы способны со­
хранять в своем представлении свой идеал. Как мы уже 
видели, это относится и к тому, кто уже отчаялся; сам 
факт его отчаяния позволяет снять с него часть того, в чем 
он себя винит, поскольку он оценивает свое бытие, соот­
нося его с идеалом, и сам факт, что он представляет себе 
существующие ценности (пусть даже и не реализованные), 
свидетельствует о том, что даже и отчаявшийся человек 
является носителем некоторой ценности. Он не мог бы су­
дить себя так строго, если бы уже не обладал ценностью 
и достоинством судьи — человека, который постиг разли­
чие между тем, что есть, и тем, что должно быть. Таким 
образом, страдание вызывает плодотворное, можно даже 
сказать — кардинально преобразующее, духовное напря­
жение, ведь оно на эмоциональном уровне помогает чело­
веку осознать то, чему не следует быть. В той мере, в ка­
кой человек отождествляет себя с существующим положе-
223 

нием вещей, он устраняет свою удаленность от них, ли­
шаясь, таким образом, плодотворного чувства диссонан­
са между тем, что есть, и тем, что должно быть. 
Вот так в чувствах человека открывается глубокая муд­
рость, которая выше всякого рассудка и, по сути, идет 
вразрез с учением о прагматической утилитарности. Рас­
смотрим, к примеру, смысл, который имеют для челове­
ка такие переживания, как скорбь и раскаяние. С чисто 
прагматической точки зрения они выглядят бессмыслен­
ными. С точки зрения «здравого смысла» скорбеть о чем-
либо безвозвратно утраченном — бесполезно, то же верно 
и в отношении непоправимого проступка. Но для вну­
тренней жизни человека и скорбь, и раскаяние полны глу­
бокого смысла. Потерянная возлюбленная или возлю­
бленный в каком-то смысле продолжают жить благодаря 
нашей скорби о них, раскаяние же помогает виновному 
вновь поднять голову, как бы очистившись от вины. Тот, 
кого мы любили и о ком сейчас скорбим, потерян объек­
тивно, в реальном времени, но он сохраняется субъектив­
но, во времени внутреннем. И раскаяние, как показал Ше-
лер, способно оправдать неверный шаг; и хотя сделанного 
не воротишь, сам виновный переживает как бы нравствен­
ное возрождение. Эта способность прошедших событий 
быть плодотворными для внутреннего развития человека 
не противоречит его ответственности, находясь с ней 
в диалектическом взаимодействии. Ибо вина сама по себе 
уже подразумевает ответственность. Человек несет ответ­
ственность за все содеянное — ведь он не может изменить 
Ни один сделанный им шаг; как самое незначительное, так 
и самое важное решение всегда остается последним. Со­
вершает он поступок или отказывается от него — ни одно 
из этих действий нельзя вычеркнуть из жизни так, как буд­
то бы их и не было вовсе. Тем не менее благодаря раская­
нию человек может внутренне порвать с совершенным им 
и, переживая это раскаяние, может «воротить содеянное», 
но в области духовной, нравственной. Только очень по­
верхностный человек усмотрит какое-либо противоречие 
между этими двумя утверждениями. 
Шопенгауэр, как известно, с сожалением отмечал, что 
жизнь человека «болтается между тревогой и скукой». 
В действительности и то, и другое полно глубокого смы­
сла. Скука — это постоянное напоминание. Что приводит 
к скуке? Бездействие. Но деятельность существует не для 
224 

того, чтобы спасаться от скуки; скорее скука существует 
для того, чтобы мы бежали от бездействия и должным 
образом оценили смысл нашей жизни. Борьба жизни дер­
жит нас в «напряжении», потому что смысл жизни зависит 
от того, насколько мы выполняем или не выполняем тре­
бования, предъявляемые нам нашими собственными жи­
зненными задачами. Таким образом, это напряжение по 
своей сути отлично от состояний, которые вызываются 
жаждой ощущений или внешнего одобрения и поддержки, 
свойственных невротикам и истерикам. 
И смысл «тревоги» заключается в том, что она по сути 
своей — также напоминание. В области биологической, 
как известно, боль является полным смысла стражем 
и хранителем. В духовной сфере она выполняет по­
добную же функцию. Страдание своей целью имеет убе­
речь человека от апатии, от духовного окоченения. Пока 
мы способны к страданию, мы остаемся живыми духовно. 
Действительно, мы мужаем и растем в страданиях, они 
делают нас богаче и сильнее. Раскаяние, как мы только 
что видели, обладает властью вернуть назад уже сделан­
ное, его значение состоит в том, что оно как бы переделы­
вает какое-то внешнее событие, но уже во внутреннем пла­
не сознания. Скорбь обладает властью увековечивать, со­
хранять навсегда прошлое в нашем настоящем — в этом 
ее значение. И раскаяние, и скорбь — оба эти чувства — 
служат для того, чтобы, так сказать, «исправить» про­
шлое. И таким образом, они решают проблему — ту са­
мую, которую никакие отвлечения и никакие наркотики 
решить не в состоянии. Тот, кто пытается «отвлечься и не 
думать» о несчастье или притупить свои чувства наркоти­
ками, задачи не решает, это никак не помогает ему прими­
риться с несчастьем; все, чего он достигает,— это избавле­
ние от непосредственного воздействия этого несчастья: от 
неприятных ощущений. Пытаясь развлечься или «забы­
ться» с помощью наркотиков, человек заставляет себя 
«не замечать» случившегося, как будто бы не знает более 
о нем, пытается убежать от действительности, ищет при­
бежища, скажем, в алкогольном опьянении. Но поступать 
так — значит совершать глубокую психологическую (по су­
ти — субъективистскую) ошибку, которая состоит в том, 
что человек действует так, как будто «притупление» не­
приятных чувств наркотиками приводит также к устране­
нию самого предмета переживаний; как будто все, что от­
теснено в область подсознательного, таким образом вы-
225 
8—1046 

тесняется и из действительности. Однако взгляд на какой-
то предмет не создает еще самого этого предмета — точно 
так же, как и взгляд в противоположную сторону не при­
водит к его исчезновению. Аналогично этому вытеснение 
нахлынувшей скорби не избавляет нас от того, что заста­
вило нас так горевать. В действительности же родственни­
ки умершего, например, чаще всего категорически отка­
зываются принимать успокаивающие лекарства, предпо­
читая круглосуточные рыдания над усопшим. На простое 
предложение принять что-нибудь снотворное человек, 
охваченный скорбью, обычно возмущенно возразит, что, 
как бы ни спалось ему сейчас, это уже не поднимет и не 
вернет того, кто заснул навсегда. Смерть — этот чистей­
ший образец необратимого события — никуда не исче­
зает, даже если ее вытеснять из сознания, даже если сам 
скорбящий находит прибежище в бессознательном за­
бытьи. 
В отличие от применения наркотиков алкогольное 
опьянение имеет положительное значение. Суть опьяне­
ния состоит в том, что человек как бы отворачивается от 
объективной действительности в сторону некоего субъек­
тивного мира. Применяя наркотики, человек перестает 
осознавать несчастье, он испытывает «счастье» в шопен­
гауэровском негативном смысле, а именно испытывает 
состояние нирваны. Наркотизация — это духовная анесте­
зия. Но, подобно анестезии, применение которой в хирур­
гии способно вызвать смерть, духовная анестезия может 
привести к смерти духовной. Постоянно подавляя дей­
ствительно значимые эмоциональные импульсы из-за то­
го, что они могут вызвать отрицательные переживания, 
человек в итоге убивает свою внутреннюю жизнь. Разум­
ность смысла эмоциональных переживаний глубоко зало­
жена в человеке, о чем свидетельствует следующий при­
мер. Существует особый вид меланхолии, отличающийся 
тем, что человек не испытывает печали. Вместо этого боль­
ные жалуются, что они не в состоянии чувствовать себя 
в достаточной степени грустными, не могут выплакать 
свою меланхолию, оставаясь эмоционально холодными 
и внутренне мертвыми. Такие пациенты страдают, как мы 
говорим, от меланхолии обезболивающей. Каждый знако­
мый с подобными случаями знает, что едва ли существует 
отчаяние большее, чем то, которое испытывают такие 
больные из-за того, что они не в состоянии испытывать 
обыкновенную человеческую грусть. Этот парадокс 
226 

вновь ясно показывает, что принцип удовольствия — лишь 
конструкт, но не явление. Эмоциональная «логика 
сердца» всегда заставляет человека стремиться — 
испытывая грустные чувства или, наоборот, веселые — к 
тому, чтобы оставаться «духовно живым», чтобы не 
впасть в апатию. Таким образом, парадокс, состоящий 
в том, что страдающий от меланхолии обезболивающей 
испытывает страдания из-за своей неспособности стра­
дать, является парадоксом только для патопсихологии. 
И это вовсе не парадокс для экзистенциального анализа, 
поскольку он признает смысл страдания, отводя страда­
нию заметное место в жизни человека. Страдание и горе 
являются частью жизни, как судьба и смерть. Ни одно из 
них нельзя вырвать из жизни, не разрушая ее смысла. Ли­
шить жизнь горя, смерти, судьбы и страдания — значит ли­
шить ее присущих ей формы и содержания. Ибо лишь 
под ударами молота судьбы, в горниле страданий обрета­
ет жизнь свои содержание и форму. 
* * * 
Таким образом, судьба, которую переживает человек, 
имеет двоякий смысл: он должен ее формировать, где это 
возможно, и — где это необходимо — достойно прини­
мать ее, терпеть. Не будем забывать, что «бездеятельно­
му», пассивному страданию также присущ глубинный 
смысл всякого страдания. 
Вместе с тем человек должен остерегаться соблазна 
преждевременно сложить оружие, сдаться, слишком легко 
приняв ситуацию за судьбу и склонив голову перед всего 
лишь мнимой своей участью. Лишь когда он не имеет бо­
лее возможности реализовывать созидательные ценности, 
когда под рукой действительно нет средств, чтобы воздей­
ствовать на судьбу, тогда лишь наступает время реализо-
вывать ценности отношения, тогда лишь ему имеет смысл 
«взвалить на себя крест». Сама суть ценностей отношения 
проявляется в том, как человек приговаривает себя к неиз­
бежному; поэтому ценности отношения могут быть пол­
ностью реализованы, только когда доля, выпавшая чело­
веку, оказывается в самом деле неизбежной. Брод назы­
вал это «благородным несчастьем», в отличие от «несча­
стья неблагородного», представляющего собой ситуа-
227 
8* 

цию, которую можно избежать либо в которой человек 
повинен сам *. 
Так или иначе, в этом случае каждая ситуация предо­
ставляет человеку возможность для реализации ценно­
стей — либо созидательных, либо ценностей отношения. 
«Никем свыше не сказано, что поступки человека или его 
страдания не могут его облагородить», — находим у Гёте. 
Можно было бы сказать, что, если мы даже терпим что-
либо, мы уже совершаем действие, пусть даже только под­
разумеваемое, но только тогда, когда это терпение оправ­
данно, то есть если сама судьба ставит человека в условия, 
когда он вынужден терпеть, ибо ни изменить свое положе­
ние, ни вообще избежать его он не в состоянии. Только 
«оправданное» терпение является нравственным достиже­
нием; только такое неизбежное страдание Несет в себе 
смысл. Это заложенное в страдании нравственное дости­
жение известно каждому простому честному человеку. Та­
кому человеку хорошо понятен будет следующий случай. 
Несколько лет назад, когда в Британии готовилось на­
граждение бойскаутов за высочайшие достижения, награ­
ды, которых заслуживали многие, были вручены трем мо­
лодым людям, находившимся в больнице с неизлечимы­
ми заболеваниями. Тем не менее эти ребята держались 
мужественно и бодро, стойко перенося свои страдания. 
Их выдержка была признана более значительным дости­
жением, чем выдающиеся успехи, скажем, в спорте и т. п. 
многих других бойскаутов. 
«Жизнь — ничто, это лишь возможность совершать 
что-то». Похоже, в этом принципе Геббеля содержится 
ответ на вопрос о смысле жизни. Ибо существуют лишь 
две возможности: работать вместе с судьбой, придавая ей 
форму, то есть «лепить» судьбу, а не ситуацию, если по­
следняя окажется такой, что изменить ее человек не в со­
с т о я н и и , — и таким образом реализовывать созидатель-
* Различие между участью, которой можно избежать и в которой, 
таким образом, повинен сам человек («неблагородное несчастье»), с од­
ной стороны, и неизбежной, непреложной судьбой («благородное несча­
стье») — с другой (лишь перенося последнюю, человек имеет возмож­
ность реализовывать ценности отношения), подобно различию, кото­
рое альпинисты проводят между опасностью субъективной и объектив­
ной. Для альпиниста не является зазорным сдаться объективным опасно­
стям (таким, как, например, падающая каменная глыба), в то же время 
стыдно, если тебя тормозят неполадки субъективного характера (такие, 
как изъяны снаряжения, недостаток умения или же отсутствие достаточ­
ного опыта хождения в горы). 
228 

ные ценности; или же, если подобное окажется действи­
тельно невозможным, занимать такую позицию по отно­
шению к своей неизбежной участи, когда страдание являет­
ся достижением, — то есть реализовывать ценности отно­
шения. Будет похоже на тавтологию, если мы скажем, что 
болезнь дает людям «возможность» для «страданий». Но 
все окажется далеко не столь очевидным, если слова «воз­
можность» и «страдания» понимать в смысле, предложен­
ном нами выше. Все становится совсем не таким очевид­
ным, как только мы станем различать болезненные со­
стояния — включая психические недуги — и страдания. 
С одной стороны, люди могут быть больны, не «страдая» 
в собственном смысле этого слова. С другой стороны, по­
мимо всякого рода болезней, существует страдание, глу­
бокое человеческое страдание, которое является неотъ­
емлемой частью жизни человека, происходя из самой при­
роды и смысла жизни. Следовательно, возможны случаи, 
когда необходимо вмешательство экзистенциального ана­
лиза, чтобы помочь человеку вновь обрести способность 
страдать. Вместе с тем целью психоанализа является воз­
вращение человеку способности испытывать удоволь­
ствие и действовать. Ведь есть ситуации, когда человек 
может выполнить свою жизненную задачу только путем 
истинных страданий — только так, и никак иначе. И точно 
так же, как человек может упустить возможность совер­
шить что-то, что готовит ему жизнь, так он может упу­
стить и возможность перенести истинные страдания, ко­
торые открывают для него мир ценностей отношения. 
В свете вышеизложенного мы можем согласиться с До­
стоевским, сказавшим, что он боится только одного, 
а именно что он может оказаться недостойным мучений, 
выпавших на его долю. И мы теперь в состоянии оценить 
должным образом достижение больных, которые бо­
рются, не сдаваясь, со своим недугом, чтобы оказаться 
достойными своих мучений. 
Одному необыкновенно талантливому молодому че­
ловеку неожиданно пришлось расстаться с активной про­
фессиональной деятельностью. Вызванный туберкулез­
ной инфекцией воспалительный процесс в спинном мозге 
привел к параличу его нижних конечностей. Решался во­
прос об операции (по удалению пораженной части спин­
ного мозга). Друзья больного обратились к одному из ве­
дущих нейрохирургов в Европе. Тот был уверен, что у 
229 

больного нет никаких шансов, и не взялся его опериро­
вать. Отказ врача передали в письме одной из близких 
знакомых больного, на даче у которой он в это время жил 
и которая ухаживала за ним. Ни о чем не подозревавшая 
служанка передала письмо хозяйке в тот момент, когда та 
завтракала со своим больным гостем. Что последовало за 
этим, подробно описано в письме больного; несколько аб­
зацев этого письма мы приводим ниже. 
«...В подобной ситуации Ева была вынуждена пока­
зать мне письмо. Таким образом я узнал о своем смерт­
ном приговоре, который был совершенно очевиден из 
слов врача. 
— Я вспомнил фильм о корабле «Титаник», который 
смотрел когда-то давно. В особенности мне вспомнился 
эпизод, когда один парализованный — его играет Фриц 
Кортнер — произносит молитву, готовя небольшую груп­
пу таких же, как он, жертв к смерти, в то время как ко­
рабль погружается и вода поднимается все выше и выше 
вокруг них. Из кинотеатра я вышел глубоко потрясенный. 
Какой же это дар судьбы, подумал я тогда, сознательно 
идти к своей смерти. А теперь и мне судьба предоставляла 
подобное! У меня есть этот последний шанс проверить си­
лу своего борящегося духа, только это борьба, исход кото­
рой предрешен с самого начала. Скорее это последнее на­
пряжение обыкновенной силы, как бы последнее гимнас­
тическое упражнение... Я хочу переносить ожидающую 
меня боль без наркотиков, насколько это вообще будет 
возможно... «Борьба за проигранное дело?» Исходя из 
нашей философии, подобную фразу необходимо вычерк­
нуть из книг. Ибо в расчет идет только процесс борьбы... 
И не может быть никаких проигранных дел... Вечером 
мы исполняли четвертую, «Романтическую» симфонию 
Брукнера. Меня переполняла любовь ко всему человечест­
ву, я испытывал ощущение необъятности вселенной. Что 
до остального, я занимаюсь математикой и не поддаюсь 
сентиментальности». 
В других случаях болезнь и приближение смерти могут 
выявить столько способностей в человеке, который до сих 
пор прожигал свою жизнь в «метафизическом легкомы­
слии» (Шелер), совсем не занимаясь развитием своих спо­
собностей. Молодая, крайне избалованная женщина одна­
жды совершенно неожиданно попала в концентрацион­
ный лагерь. Там она заболела, и было видно, что она уга­
сает. За несколько дней до смерти она произнесла такие 
230 

слова: «По сути дела, я благодарна судьбе за то, что она 
обошлась со мной так сурово. Я происхожу из средних 
слоев общества, и жизнь моя до лагеря была, пожалуй, 
слишком легкой. Мне все давалось легко, к своим литера­
турным устремлениям я не относилась серьезно». Она ви­
дела, что приближается смерть, и встречала ее по-
настоящему смело. С постели больной иногда удавалось 
мельком увидеть ветвь цветущего каштана за окном. 
Женщина часто говорила об этом дереве, хотя оттуда, где 
она лежала, и была видна лишь одна ветка с двумя соцве­
тиями. «В моем одиночестве это дерево — мой единствен­
ный друг, — говорила б о л ь н а я . — Я беседую с ним». Что 
это было: галлюцинация или женщина бредила? Неужели 
она и вправду думала, что дерево ей «отвечает»? Что это 
был за странный диалог, что же «сказало» дерево уми­
рающей? «Оно говорит: „Я здесь, я здесь. Я — это жизнь, 
вечная жизнь"». 
Виктор фон Вайцзэкер заметил однажды, что больной 
в чем-то превосходит врача. И у меня было такое же чув­
ство, когда я покидал эту больную. Врач, тонко чувствую­
щий едва уловимые нюансы отдельной ситуации, всегда 
будет испытывать что-то подобное стыду, находясь у по­
стели неизлечимо больного или умирающего. Ибо сам 
врач бессилен, он не в состоянии вырвать эту жертву из 
тисков смерти. Больной же становится героем, смело 
встречающим свою судьбу; он не сдается, ибо принимает 
свою участь с тихим страданием. Таким образом, послед­
ние моменты его жизни становятся истинным достиже­
нием в метафизической области, тогда как в мире физиче­
ском, подвластном медицине, у врача связаны руки и он 
терпит поражение. 

жүктеу/скачать 3,33 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: