синонимы, их выбор понятен: скромность жилища не означает ни одиночества, ни несчастья;
она намекает на независимость и личное достоинство44. Поэт подробно перебирает
домашние вещи, сильно преувеличивая бедность обстановки.
Нарочитое подчеркивание «нищеты» необходимо Батюшкову для того, чтобы
противопоставить свой «домик» дворцам и палатам вельмож и богачей, а «рухлую скудель»
– их роскошному убранству («бархатное ложе», «вазы»). Он обнажает контраст между теми,
для кого ценности сосредоточены в материально осязаемых вещах, и поэтом, живущим в
мире духовных интересов. Поэту милее высокое уединение, личная независимость, добрые
чувства, идеальные стремления, которые становятся прекрасной мечтой. Обитель мечты –
мир поэзии. «Хижина» поэта становится домом мечты и домом поэзии. До Батюшкова мечта
обычно пребывала в
отдаленной от житейской прозы и повседневности сфере. Батюшков
соединил мечту о прекрасном и поэзию с обыденной обстановкой. Мечта спустилась на
землю и нашла приют в «шалаше». Так через описание вещей выражены и грубая
материальность, и светлая духовность.
В
стихотворении приоткрывается особый мир, в котором обитает поэт, – заповедная
страна поэзии, не отгороженная от убогого быта, нравственно чистая и населенная
возлюбленной,
друзьями-собеседниками
и
вдохновенными
поэтами.
При
этом
повседневность, обыденность двоится: быт поэта, сопричастный его мечте, возвышен, а быт
вельмож, удаленный от мечты, снижен. Батюшков находит поэтическую прелесть и в
житейской обстановке. Чтобы возвысить бытовое и придать интимность высокому, он
уравновешивает слова разных стилистических пластов, употребляя их метафорически, в
переносном смысле, и делая их синонимами, «Пенаты», слово книжное, взятое из
мифологии, соединяется со словом «пестуны» – бытовым, заимствованным из
домашнего
обихода:
Отечески Пенаты,
О пестуны мои!
Оба в обычной речи стилистически четко маркированных слова теряют в поэтическом
контексте свои отличительные приметы. Они стилистически согласуются между собой и
обозначают одно и то же – домашних покровителей поэта и его поэзии. Они живут в одном и
том же месте:
Вы златом не богаты,
Но любите свои
Норы и темны кельи…
Батюшков опять сближает разные по стилистической принадлежности слова («норы» –
слово бытовое, «кельи» – из языка монахов, обрядовое). Поэт переводит их в переносный
план и объединяет как синонимы. Слова эти становятся символическими названиями
поэтической обители. Подобно самому поэту, «пенаты» и «пестуны» любят одиночество и
скромный домашний приют.
В свой «домик» поэт принес наслажденья ума и сердца, богатство разнообразных
впечатлений, составляющих содержание его духовного мира. Эта мысль выразилась не
декларативно и риторично. В «Моих пенатах» Батюшков «одомашнил» свою поэтическую
мечту и поднялся над миром корыстных
расчетов и светской суеты. Он ощутил себя
независимым и свободным. Воображение унесло его в область высоких вдохновений,
давших его душе радость переживания красоты, любви, дружбы. Его уже не тяготят ни
44 Впоследствии этот мотив будет использован А.С. Пушкиным в «Дубровском» при описании дома
Дубровского и Л.Н. Толстым в «Войне и мире» в сцене посещения Наташей Ростовой жилища дядюшки.
материальные заботы, ни скудная обстановка. Так в
стихах лирически воплотилась
«маленькая философия». Впрочем, только уйдя в сферу фантазии и укрывшись в
поэтической «хижине», Батюшков и мог предаться жизненным и духовным наслаждениям.
Подобны самому поэту и его друзья – «враги природных уз», свободные и беспечные
философы-ленивцы.
Поэзия и красота освобождают и от «даров блистательных сует», и от самой смерти.
Эта уверенность проистекает из того, что под «смертью» Батюшков понимает не физическую
лишь, но и духовную кончину. Погруженность в материальные интересы рождает «скуку» и
смерть души. Чтобы избежать ее, надо почувствовать жизнь и упиться ею. Так возникает
призыв, обращенный к Вяземскому:
О! Дай же ты мне руку,
Товарищ в лени мой,
И мы… потопим скуку
В сей чаше золотой!
Духовную смерть можно «обмануть» и «опередить», отдавшись поэзии, красоте и
удовольствиям:
Мой друг! скорей за счастьем
В путь жизни полетим;
Упьемся сладострастьем
И смерть опередим;
Сорвем цветы украдкой
Под лезвием косы
И ленью жизни краткой
Продлим, продлим часы!
Единственное, что угрожает счастью и наслаждению полнотой жизни, – скоротечность
земного пути. Но и физической смерти не нужно страшиться. Она рисуется поэту не в
трагических тонах и красках, а естественным переходом в иную обитель – «обитель нощи».
Достарыңызбен бөлісу: