Крестный отец

Каждый из глав семейств мог иметь при себе одного помощника или
советника. Как правило, брали советника, поэтому средний возраст
собравшихся оказался много выше среднего. Том Хейген в этой компании
был самым молодым. И единственным несицилийцем, что вызывало на
совете всеобщее любопытство. Впрочем, Том отлично знал свою роль. Он
не высказывался, не проявлял эмоций, а весь всецело отдавался услугам,
которые оказывал дону, ведя себя при этом, как вышколенный царедворец,
со всем уважением и преданностью прислуживающий своему монарху.
Он подавал дону напитки, подносил огонь к его сигаре, пододвигал
поближе пепельницу — и все это без тени угодливости, корректно и с
достоинством. Один Вито Корлеоне мог по-настоящему ценить своего
советника. Куда до него было прочим, путь они хоть трижды сицилийцы по
крови! Например, никто из присутствующих, кроме Тома, не мог был
сказать, чьи портреты развешены по стенам актового зала. А это были
портреты кистей именитых мастеров, и изображали они известные
исторические лица. В их числе, например, висел портрет министра
финансов мистера Гамильтона. Хейген подумал с удовлетворением, что
Гамильтон, безусловно, одобрил бы мирную конференцию, собравшуюся
под сенью его портрета. Вообще место выбрано удачно: ничто не
воздействует на людей так благотворно и умиротворяюще, ничто так не
взывает к голосу разума, как дух богатства, витающий в банковских стенах.
Участники прибывали один за другим, но сам дон, как хозяин встречи,
счел необходимым явиться первым. Пунктуальность он расценивал в
данном случае как проявление вежливости. Но он вообще любил
пунктуальность.
Вторым подъехал Карло Трамонти, чья держава занимала весь юг
Соединенных Штатов. Он выглядел не просто внушительным, но и
красивым, с ровным южным загаром, обаятельной улыбкой, высокий и
стройный для сицилийца. Трамонти одевался у лучших портных и очень
заботился о своей прическе, поэтому походил скорее на одну из
фотографий в американских иллюстрированных журналах, изображающую
миллионера с удочкой на борту собственной яхты, чем на итальянского
эмигранта, не более чем тридцать лет назад прибывшего за океан.
Семья Трамонти тоже владела игорным бизнесом, хотя по виду дона
Карло вряд ли кто-нибудь мог заподозрить, какими средствами пользовался
этот не старый еще и щеголеватый джентльмен, чтобы создать собственное
дело.
Эмигрировав из Сицилии в детском возрасте, он попал во Флориду,
вырос там и стал работать на американский синдикат. Хозяева синдиката —

южане, активно занимающиеся политикой в местных органах власти,
попутно контролировали все игорные заведения округи. Они были
смелыми и упорными людьми, умело опиравшимися на поддержку
полицейских чинов и действовавшими очень решительно. Если бы кто-
нибудь предупредил их, что малолетний эмигрант из Сицилии приберет к
рукам всю отлаженную ими систему, они только рассмеялись бы в ответ.
Но никто не оказался готов к той звериной жестокости, которую взял
на вооружение приблудный щенок Трамонти. Они просто не могли
отомстить ему той же монетой, потому что прибыль от игорного бизнеса
явно не стоила кровавых слез. А полицию Трамонти попросту перекупил,
увеличив ее долю в доходах, так что убрать с пути всех, кто пробовал
помешать триумфальному шествию его власти, теперь было совсем не
сложно. Очень скоро он уложил на обе лопатки тех противников, которых
не посадил на нож несколько раньше.
Следующим шагом Трамонти стало содружество с диктаторским
режимом Батисты на Кубе. Он вложил капитал в игорные дома и
публичные заведения Гаваны, стал щедрой рукой выдавать кредиты всем,
желающим повеселиться на острове развлечений. Под ростовщические
проценты, разумеется. Прожигателей денег среди американцев оказалось
немало. Куба славилась проститутками и казино. А Трамонти нажил на
этом несколько миллионов и приобрел один из самых шикарных отелей в
Майями-Бич.
Он появился в зале заседаний вместе со своим советником, таким же
загорелым, как он сам, порывисто обнял дона Корлеоне, всем своим видом
выражая сочувствие отцу, потерявшему первенца, и сказал несколько
подобающих случаю слов.
Главы семейств хорошо знали друг друга. Им не раз доводилось
встречаться за эти годы то в общественных местах, то для выработки
позиций по тому или иному вопросу. Они всегда старались подчеркнуть
уважение, какое питают к коллегам, а при случае даже оказывали мелкие
любезности.
Следом за Трамонти прибыл Джозеф Залуччи из Детройта. Его Семья,
заручившись поддержкой местных властей, нелегально содержала
крупнейший ипподром. Семья не гнушалась, разумеется, и более мелкими
статьями доходов, но на Детройтском ипподроме хозяйничала полностью.
Лицо Залуччи постоянно светилось благодушнейшей из улыбок. Оно
напоминало полную луну. Стопятидесятитысячный особняк дона Джозефа
размещался в самом фешенебельном квартале города. Его сын и наследник
женился на девушке из знаменитого в Америке рода политиков и

предпринимателей.
Как и Вито Корлеоне, Залуччи предпочитал разумные действия
преступным. Среди городов, контролируемых мафией, Детройт занимал
последнее место по проценту преступлений. За последние три года ребятам
дона Джозефа лишь дважды пришлось приводить в исполнение смертный
приговор. Кроме того, Залуччи не одобрял наркотиков.
Он тоже приехал с советником, и оба сочли своим долгом высказать
соболезнование дону Корлеоне. Раскатистый бас Залуччи звучал
совершенно по-американски, еле уловимый акцент придавал его речам
бархатистость. Он выглядел типичным американским бизнесменом,
несколько старомодным и консервативным, но деловитым и подкупающе
внимательным к собеседнику. Судя по его поведению, Залуччи склонялся к
позициям Вито Корлеоне. Он даже подчеркнул это, произнеся с большой
сердечностью:
— Я приехал сюда только на твой зов.
Дон Корлеоне склонил голову в знак признательности. Значит, он мог
не сомневаться в поддержке Залуччи.
Еще два дона прибыли с западного побережья вместе. Они приехали в
одном автомобиле и вообще, поскольку работали сообща, предпочитали
держаться вдвоем. Их звали Фрэнк Фальконе и Энтони Молинари, обоим
было только по сорок лет — младше всех прочих донов. Их отличала не
только молодость, но и манера вести себя: Голливуд налагал свой отпечаток
даже на подпольный мир. И чувствовали себя куда раскованнее, чем прочие
главы Семей в такой щекотливой ситуации. Фрэнк Фальконе занимался в
основном профсоюзами и казино в пределах Голливуда, прирабатывая
мимоходом поставками живого товара в дома терпимости на Дальнем
Западе — из числа совсем пропащих кинозвездочек. Молинари держал в
руках все побережья в пределах Сан-Франциско и контролировал все
игорные заведения, связанные со спортивными играми. Помня о своем
сицилийском происхождении, а предки его сплошь рыбачили, Молинари
открыл лучший в Сан-Франциско ресторан «Дары моря», славящийся своей
кухней. Про него сплетничали, что он скорее потерпит убыток, чем
пожертвует качеством блюд. Ресторан был предметом особой гордости для
Молинари, хотя по виду он куда больше походил на профессионального
игрока. Что, впрочем, было недалеко от истины: его караваны не раз
переходили мексиканскую границу, провозя контрабанду. Наркотиками он
тоже не брезговал.
Советники голливудских донов более походили на телохранителей, но,
конечно, они не посмели бы явиться на подобное сборище вооруженными.

Правда, ходил слух, будто телохранители Фальконе и Молинари владеют
приемами каратэ. Это обстоятельство могло только позабавить остальных
глав Семей, не больше, в общем-то, чем если бы кто-нибудь из гостей
явился на встречу, увешанный ладанками и охраняемый благословениями
папы Римского. Хотя в большинстве своем все они отличались
набожностью и религиозностью.
Следующими прибыли представители бостонской мафии. Бостонский
дон, единственный из всех, не пользовался уважением соратников. Было
известно, что он жесток со своими подданными и норовит вырвать у них
изо рта последний, трудно заработанный кусок. Конечно, у всех бывают
недостатки, и жадность относится к их числу, но раз это сказывается на
порядке в империи, извинить порок невозможно. В районе Бостона
частенько происходили немотивированные убийства, много находилось
одиночек, действующих на свой страх и риск, слишком часто случалась
грызня между своими. Все это вместе бросало вызов правопорядку. Если в
Чикагской мафии орудовали головорезы, то в Бостоне просто хамы и всякое
мелкое отребье. Да и сам бостонский дон Доменик Панца — невысокий,
приземистый, быстроглазый, больше смахивал на ворюгу, чем на
уважаемого главу Семьи.
Кливлендский клан представлял престарелый дон благообразной
внешности, с тонкими, интеллигентными чертами лица под венчиком
белоснежных волос. Под контролем кливлендской Семьи находилась,
пожалуй, самая разветвленная система игорных домов, и действовала эта
машина безукоризненно, как часы. Дона Винсента Форленцу за глаза
называли евреем, потому что среди его помощников и приближенных
евреев было куда больше, чем сицилийцев. Злые языки утверждали, что
Форленца, если б осмелился, и советника выбрал бы из жидов, во всяком
случае, если семейство Корлеоне из-за одного Тома Хейгена называли
«ирландской бандой», то уж тут определение «еврейской кодлы» подходило
к семейству Форленцы, как приклеенное. Но при всей утонченности своего
облика и манер дон Винсенто управлялся со своим огромным хозяйством
железной рукой в бархатной перчатке. Про таких как раз говорится, что
стелет мягко, да спать жестко. Во всяком случае, никто никогда не видел,
чтобы дон Винсенто упал в обморок при виде крови.
Последними 
подъехали 
представители 
Большой 
нью-йоркской
пятерки, и Тому бросилось в глаза, насколько внушительнее и серьезнее
смотрятся эти пятеро донов рядом со своими провинциальными коллегами.
Могучие, плотные, ибо сохраняли верность старой сицилийской традиции,
согласно которой дон даже внешне должен выглядеть величественным,

быть «в теле», они подавляли плотью: массивные львиные головы, крупные
черты лица, словно вырезанные из камня, похожие на хищные орлиные
клювы носы, щеки в тяжелых складках морщин. Этих не волновала
изысканность одежды или красота прически. Достаточно было посмотреть
на всех пятерых, чтобы любые мелкие заботы отошли на второй план.
Среди пятерых был Энтони Страчи, господствовавший в районе Нью-
Джерси и на причалах Манхэттена. У него имелись связи с
демократической партией, которая в настоящее время занимала
большинство в Конгрессе. Целые караваны фургонов-грузовиков бороздили
дороги Америки, не подвергаясь риску угодить под проверку дорожных
инспекторов, потому что ими владел Энтони Страчи. Груженные до отказа,
эти машины буквально вдавливались шинами в дорожное покрытие, нанося
ему непоправимый урон. Впрочем, поправлять положение бралась
дорожная фирма, тоже имеющая отношение к Энтони Страчи. Она брала
подряд на ремонт искалеченной грузовиками дороги, а доллары текли все в
тот же карман. Кому бы не понравилось исправлять одной рукой то, что
другой разрушаешь, и драть с одной мышки две шкурки?
Страчи тоже относился к приверженцам добрых старых традиций и
никогда не пачкал рук проституцией, например. Но поскольку все его
перевозки так или иначе связаны с портами и доками, волей-неволей он
вынужден был заняться наркотиками. Из всех пяти Семей, объединившихся
против Корлеоне, его клан выделялся благополучием и наименьшей
агрессивностью.
Над северными районами штата Нью-Йорк господствовал Оттилио
Кунео, специализирующийся на перевозке итальянских эмигрантов из
Канады в Америку. Кроме контрабанды, Семья понемножку баловалась
игорным бизнесом в пределах севера. Без содействия дона Оттилио не
открывался ни один ипподром, ни одна букмекерская контора. Сам Оттилио
Кунео внешне походил скорее на безобидного пекаря или бакалейщика. У
него и впрямь имелась молочная ферма, большая и процветающая. И
молочная кампания, вполне легальная. Кунео постоянно таскал в карманах
всевозможные сласти для ребятни, получая искреннее удовольствие от
самого процесса угощения. Дети, включая его собственных внуков,
доверчиво тянулись к добродушному ласковому дедуле. В этом не было
ничего удивительного, многие взрослые отдали бы отрезать руку в
уверенности, что Кунео никакого отношения к мафии не имеет. Ходил
Кунео в мягкой широкополой шляпе, вроде панамки от солнца, и его
круглая физиономия, выглядывающая из-под примятых книзу полей, сама
напоминала 
радушной 
улыбкой 
солнышко, 
правда, 
испещренное

морщинами от времени. Один из немногих донов, он ни разу не попадал за
решетку. У окружающих даже мыслей не возникало о роде его
деятельности. Это доходило до такой степени, что он постоянно избирался
во всевозможные комитеты компаний и общественных организаций, а
однажды даже удостоился звания «Лучший бизнесмен года в штате Нью-
Йорк», о чем и сообщалось в очередном бюллетене Министерства
финансов.
Дон Эмилио Барзини ближе других примыкал к главному противнику
Семьи Корлеоне — клану Таталья. За его спиной стояло многое: и игорные
дома, и дома терпимости в Бруклине и в Куинсе. Отряд отборных
головорезов функционировал в Статен-Айленде в качестве наемных убийц,
способных по заказу клиента убрать любого. Дон Эмилио Барзини обладал
широким кругом интересов: спортивный тотализатор Бронкса и
Вестчестера, торговые связи с синдикатами Кливленда и Западного
побережья, торговля наркотиками, доля в прибылях от эксплуатации
живого товара на курортах Майами-Бич и Кубы. Он упрямо не желал
отказываться от влияния на казино в Лас-Вегасе и Рено, хотя открытые
города 
Невады 
всячески 
уклонялись 
от 
вмешательства 
в 
их
территориальные дела. После Семьи Корлеоне Семья Барзини считалась
самой крупной и влиятельной в Нью-Йорке, а значит, и во всей стране.
Рука дона Эмилио достигала даже берегов Сицилии. Он не пропускал ни
одного вида подпольной деятельности, из которого можно извлекать
барыши. Поговаривали, что и на Уолл-стрите у Барзини свои люди. То, что
с самого начала разногласий среди семейств Барзини оказался на стороне
Татальи, оказывая поддержку людьми и деньгами, показывало его личную
заинтересованность в результатах гангстерской войны. Для него свержение
дона Корлеоне и ослабление его империи было заветной мечтой. Тогда на
первое место, безусловно, выходила Семья Барзини. Они, кстати, внешне
очень походили друг на друга, и в характерах имелось много общего:
несомненная властная сила, умение подчинить других своему авторитету,
широкий взгляд на вещи. Но деловая хватка Барзини, несомненно, имела
другую основу. У Корлеоне на первом месте стоял престиж, уважение,
оказываемое окружающими. Барзини не считал необходимым затруднять
себя заботой о ближних, теплыми отношениями, сердечностью.
Показателем уважения для него служил исключительно доллар. На этом
фундаменте он и построил свою Семью. Он же стал основой того, что на
сегодняшний момент в Большой пятерке Барзини явно лидировал.
Последним прибыл дон Филипп Таталья, глава рода, который своей
поддержкой «турка» Солоццо развязал междоусобную войну. Бросив

открытый вызов Корлеоне, Таталья почти преуспели в достижении
поставленной цели, но не смогли добиться, как ни странно, уважения от
прочих семейств. Их откровенно презирали и за то, что Солоццо, по сути
дела, позволил себе втянуть Семью Таталья в собственную авантюру, а ведь
именно эта авантюра и шумиха вокруг нее ударила по карману всех, без
исключения, дельцов преступного мира. Сколько начинаний остались
незавершенными, сколько доходов было упущено, сколько лишних взяток
пришлось переплатить чиновникам и полицейским, чтобы совсем не
провалить имеющиеся предприятия!
К тому же в свои шестьдесят лет Филипп Таталья молодился и
таскался по бабам. Потворствовать слабостям ему было легко — при том,
что Семья Таталья зарабатывала на женщинах. Основой бизнеса у них
всегда являлась проституция, точнее, сутенерство, только в широких и
организованных размерах. Кроме того, Таталья прибрали к рукам
практически все ночные увеселительные заведения Нью-Йорка, и поэтому
легко могли помочь начинающим исполнителям и также легко прижать
любого из удачливых певцов или комиков, оказывая влияние на
фабрикантов грампластинок. Но во главе угла для Семьи Таталья все равно
оставалась проституция.
Как личность Филипп Таталья тоже не вызывал особых симпатий у
собратьев. Он причитал и жаловался на нескончаемые расходы, утверждал,
что счета из прачечных за стирку полотенец и белья для сотрудниц съедают
львиную долю доходов, хотя все знали, что Семья Таталья владеет целым
комплексом прачечных комбинатов. Скулил, что девицы ленивы все, как
одна, и норовят сбежать или того пуще, покончить жизнь самоубийством.
Что сводники — пропойцы и жулики, понятия не имеют о верности —
продадут от делать нечего. Толкового работника ни за какие пряники не
сыщешь. А сицилийские парни воротят нос от такой работы, считают ниже
своего достоинства сутенерство, тоже — чистюли, небось, перерезать горло
ни секунды не засомневаются.
Таталья обычно охотно делился своими трудностями со всеми, кому не
лень было его слушать, даже если не находил в своих собеседниках ни
внимания, ни сочувствия. Наоборот, его разглагольствования вызывали
только насмешки и брезгливость. Может быть, оттого-то даже победа над
Семьей Корлеоне не принесла Таталье ни авторитета, ни популярности. Все
знали, что свою силу Таталья черпал сначала в турке Солоццо, а потом — в
опоре на головорезов Барзини, и значит, победу нельзя было считать
почетной и заслуженной. Да и то, что Таталье не удалось воспользоваться
преимуществом первого удара, который мог бы стать единственным, будь

они более ловкими и решительными, тоже не служило им на пользу. Ведь
смерть дона Корлеоне развязала бы гордиев узел и война окончилась бы,
еще не начавшись.
Но дон Корлеоне остался жив и сидел во главе стола. Обе Семьи — и
Таталья, и Корлеоне — потеряли сыновей в междоусобной войне, поэтому
при 
встрече 
они 
обменялись 
только 
вежливыми 
кивками,
подтверждающими, что признали друг друга. Дон Вито Корлеоне
притягивал к себе взгляды собравшихся уже потому, что все старались
рассмотреть признаки недавней немощи, слабости, горечи от поражений в
его спокойном и властном лице. Тот факт, что великий дон ищет мира после
недавней гибели горячо любимого сына, вызывал недоумение и
настораживал. Что это? Расписка в собственном бессилии?
Конечно, Семье Корлеоне не просто пришлось, и могущество ее,
наверное, поослабло. Но нынешнее совещание тем и любопытно, что
должно расставить все по своим местам.
Пока 
все 
обменивались 
приветствиями 
и 
перебрасывались
дружескими репликами, пока выпили по первой рюмке, прошло почти
полчаса. Наконец дон Вито Корлеоне уселся поудобнее за ореховым
полированным столом, Том Хейген пристроился за его спиной, слева от
дона — и все остальные восприняли это как сигнал к началу. Доны тоже
разместились вокруг стола, а сопровождающие их телохранители и
советники — рядом, чтобы быть в случае необходимости под рукой у
хозяина.
Дон Вито Корлеоне заговорил. Заговорил так, будто ничего не
изменилось с того времени, когда Семья Корлеоне заслуженно
признавалась первой среди равных. Будто он сам не перенес тяжелого
ранения, а старший сын не убит из-за угла, будто империю его не
раздирают на куски, число подданных не уменьшилось, а остальных
сыновей не разбросало по свету, одного — на запад, под защиту Молинари,
другого — в сицилийскую глушь, под покровительство старых друзей.
Дон говорил сдержанно и ровно, на сицилийском диалекте.
— Спасибо всем, что приехали, — сказал он. — Я считаю приезд
каждого как услугу, оказанную вами мне лично, и теперь я перед вами в
вечном долгу, — он сердечно улыбнулся. — Скажу сразу, что я не хочу ни
ссориться, ни выяснять отношений. Моя единственная задача —
поговорить трезво и разумно, как подобает серьезным людям. Я со своей
стороны готов сделать все возможное, чтобы мы разъехались отсюда
друзьями. Поверьте моему слову, — это искреннее слово. И те, кто знает
меня, знает и цену моим обещаниям. Так что давайте сразу перейдем к

делу. Мы люди честные и порядочные, и нам ни к чему выдавать друг
другу векселя. Пусть этим занимаются юристы, — он замолчал.
Все кругом тоже молчали. Одни дымили сигарами, другие
прихлебывали из бокала, но никто не торопился высказываться. Что-что, а
слушать эти люди умели, и терпение их было неистощимо.
Кроме того, имелись у них и другие общие черты характера. Ведь
каждый по-своему сумел отказаться от власти государства над собой,
отказался признать законы организованного общества. Тем более не
считали они нужным подчиниться власти над собой других людей. Не
существовало на свете силы, способной подчинить их помимо их
собственного желания. Все они сохранили свободную волю, выбрав путь
насилий и убийств. Противостоять им могла только смерть. Или здравый
смысл.
Дон Вито Корлеоне вздохнул.
— Как мы все могли допустить, чтобы дело зашло так далеко? —
задал он риторический вопрос и не стал дожидаться ответа. — Ну, теперь
уже все равно. Слишком много наделано безрассудства. Много бед
бессмысленных и никому не нужных. Я хотел бы систематизировать
ситуацию, какой она видится мне, если не возражаете? — он замолчал,
давая возможность высказаться, но никто не произнес ни слова.
Тогда дон продолжил:
— Теперь, когда я опять, благодарение Господу, здоров и принял на
себя руководство делами Семьи, может быть, смогу отыскать разумный
выход из совершившегося. Наверное, мой сын был слишком горяч и
действовал чересчур прямолинейно. Что скажешь против этого? Но
началось все с того, как ко мне обратился с деловым предложением
Солоццо, которому понадобились мои деньги и мое влияние, чтобы
наладить свой бизнес. Он сразу оговорил, что его поддерживают Таталья.
Речь шла о наркотиках, а наркотики меня не интересуют. Я человек
спокойный, а такие дела, на мой вкус, излишне взбудоражили бы жизнь
Семьи. Я так и объяснил Солоццо, причем проявил должное уважение и к
нему, и к семейству Таталья. Я отказал ему с максимальной любезностью и
заверил, что его бизнес никак не пересекается с моим, и что хотя такие дела
меня не интересуют, я желаю ему всяческих успехов на избранном
поприще. Я не знаю, почему Солоццо воспринял мой отказ как личное
оскорбление и зачем он навлек столько горя на всех нас. Что поделаешь,
каждый сам кузнец своей судьбы. Уверен, что любой из присутствующих
здесь может поведать собственную грустную историю о невзгодах. Но мы
собрались все-таки не для этого.

Дон Корлеоне остановился, показал глазами Тому Хейгену на бутылку
с минеральной водой, и Том немедленно подал ему бокал. Дон сделал
глоток.
— Я предлагаю мир, — сказал он. — Довольно крови. Таталья
потеряли сына. Я тоже потерял своего первенца. Мы в расчете. Что даст
нам в будущем бесконечная резня, поможет ли она уменьшить боль от
постигшей нас утраты? Как выжил бы род людской, если бы кровная месть
диктовала законы? Вендетта всегда была проклятьем нашей Сицилии. Если
все мужчины заняты исключительно кровной местью, им некогда добывать
хлеб для семьи. Это неразумно. И поэтому я призываю сейчас: оставим все,
как есть. Я не предпринял никаких шагов, чтобы найти предателя и убийц
своего сына. Если мы заключим мир, я и не стану делать этого. У меня есть
другой сын, который не может вернуться домой. Если вы гарантируете мне
его безопасность, я смогу уладить дело с властями. Это мое единственное
условие, и уладив с ним, мы сможем прийти к любому соглашению по
другим интересующим всех нас проблемам, — Вито Корлеоне выложил
ладони на стол перед собой и закончил: — Я все сказал.
Речь прозвучала отлично. Все увидели, что перед ними прежний дон
Корлеоне. Разумный. Рассудительный. Мягкий в выражениях, но умеющий
убеждать. И каждый отметил про себя, что дон объявил о своем полном
выздоровлении. Этого факта нельзя было недооценить. Значит, несмотря на
все горести, свалившиеся на Семью Корлеоне за последнее время, дон
считает себя в полной силе и отнюдь не собирается шутить.
Не пропустили и участники встречи и то условие, которое оговорил
дон, дав понять, что иначе мирные переговоры не имеют смысла. И призыв
оставить все, как было, тоже не ускользнул от внимания. Семья Корлеоне
не собиралась идти на уступки или поступаться своим достоянием, как
будто империя Корлеоне не пострадала больше всех от междоусобной
войны, как будто оставалась все еще в расцвете былого могущества.
После паузы дону Корлеоне ответил — не Таталья, как следовало из
логики встречи, а Барзини. Дон Эмилио был краток и говорил только по
существу, не допуская бестактности или личных выпадов.
— Все сказано верно, но не все сказано, — начал он. — Дон Корлеоне
поскромничал. Он не упомянул о том, что Таталья и Солоццо попросту не
могли заниматься своим новым предприятием без поддержки Семьи
Корлеоне. Именно в этом, а не в тоне отказа, усмотрели они оскорбление
себе и ущерб своему делу. Возможно, дон Корлеоне действительно не хотел
вставать поперек бизнеса, но факт остается фактом: только от дона
Корлеоне судьи и политики приняли бы знаки внимания, даже если речь

зашла бы о наркотиках, Солоццо не мог начать действовать без надежды на
снисхождение властей к его людям. Мы все отлично понимаем это. А
сейчас, когда срок за торговлю наркотиками стал совсем уж несуразный,
судьи и прокуроры буквально звереют, если им удается схватить наших
ребят. Двадцать лет тюрьмы сломят даже сицилийца. До такого нельзя
доводить. А машина правосудия — в руках дона Корлеоне. И если он не
хочет помочь нам — значит, не ценит нашу дружбу. Он вынимает кусок
хлеба изо рта у наших жен и детей. Сейчас не те времена, когда каждый
мог сам по себе заниматься своим делом. Раз все органы правосудия в Нью-
Йорке принадлежат дону Корлеоне, он должен поделиться с нами или хотя
бы предоставить возможность пользоваться его услугами. За плату,
разумеется, мы ведь не коммунисты, чтобы требовать уравниловки. Но дать
нам напиться из колодца, из которого черпает ведрами, дон Корлеоне
просто обязан. По-моему, это ясно.
После слов Барзини опять воцарилась тишина. Его слова не оставляли
место недомолвкам. К старому возврата уже быть не могло. Фактически
Барзини объявил, что если соглашение не будет достигнуто, он всецело на
стороне Татальи. Все они во многом зависели друг от друга, от взаимной
поддержки и взаимных услуг. Поэтому отказ помочь и вправду мог
восприниматься как враждебный акт. Ведь никто не стал бы беспокоить без
крайней нужды, а значит, рассчитывал на помощь, как на последнее
возможное средство. И не так просто давалась этим гордым донам просьба
об одолжении.
Дон Корлеоне опять заговорил:
— Друзья мои, не из гордости и не по злой воле не пошел я навстречу
пожеланиям Солоццо. Вы хорошо знаете меня. Когда и кому отказал я в
помощи? Не в моем характере это, но тут пришлось сказать «нет». Почему?
Да потому, что я считаю наркобизнес предприятием гибельным. Наркотики
опасны и для тех, кто их употребляет, и для тех, кто делает на них деньги.
Недаром в стране так ополчились против них. Одно дело — азартные игры,
даже публичные дома. Кроме денег, человек на этом ничего не теряет, а
свои потребности может удовлетворить. Но наркотики — совсем другое.
Это смертельный яд для человечества. И хоть мне и лестно, что вы уверены
в моем могуществе, боюсь, что никакое мое влияние в данном случае не
поможет. Те самые высокие чиновники и судьи, которые сегодня относятся
ко мне с уважением, завтра в негодовании перестанут подавать мне руку,
если я начну покровительствовать наркобизнесу. Они побоятся испачкаться
в грязи, в которой оказывается всякий, кто прикасается к наркотикам. В
обществе против наркотиков существует четкое предубеждение, и я

жүктеу/скачать 2,12 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: