Олдос Хаксли «О дивный новый мир (Прекрасный новый мир)» 100 лучших книг всех времен:
www.100bestbooks.ru
лочный запах, и наконец-то наступила тишина.
Один из студентов поднял руку: он, конечно, вполне понимает, почему нельзя, чтобы низшие
касты расходовали время Общества на чтение книг, и притом они всегда ведь рискуют прочесть что-
нибудь могущее нежелательно расстроить тот или иной рефлекс, но вот цветы… насчет цветов неяс-
но. Зачем класть труд на то, чтобы для дельт сделалась психологически невозможной любовь к цве-
там?
Директор терпеливо стал объяснять. Если младенцы теперь встречают розу ревом, то привива-
ется это из высоких экономических соображений. Не так давно (лет сто назад) у гамм, дельт и даже у
эпсилонов культивировалась любовь к цветам и к природе вообще. Идея была та, чтобы в часы досу-
га их непременно тянуло за город, в лес и поле, и, таким образом, они загружали бы транспорт.
— И что же, разве они не пользовались транспортом? — спросил студент.
— Транспортом-то пользовались, — ответил Директор. — Но на этом хозяйственная польза и
кончалась.
У цветочков и пейзажей тот существенный изъян, что это блага даровые, подчеркнул Директор.
Любовь к природе не загружает фабрик заказами. И решено было отменить любовь к природе — во
всяком случае, у низших каст; отменить, но так, чтобы загрузка транспорта не снизилась. Оставалось
существенно важным, чтобы за город ездили по-прежнему, хоть и питая отвращение к природе. Тре-
бовалось лишь подыскать более разумную с хозяйственной точки зрения причину для пользования
транспортом, чем простая тяга к цветочкам и пейзажам. И причина была подыскана.
— Мы прививаем массам нелюбовь к природе. Но одновременно мы внедряем в них любовь к
загородным видам спорта. Причем именно к таким, где необходимо сложное оборудование. Чтобы не
только транспорт был загружен, но и фабрики спортивного инвентаря. Вот из чего проистекает связь
цветов с электрошоком, — закруглил мысль Директор.
— Понятно, — произнес студент и смолк в безмолвном восхищении.
Пауза; откашлянувшись, Директор заговорил опять:
— В давние времена, еще до успения господа нашего Форда, жил был мальчик по имени Рувим
Рабинович. Родители Рувима говорили по-польски. — Директор приостановился. — Полагаю, вам
известно, что такое «польский»?
— Это язык, мертвый язык.
— Как и французский, и как немецкий, — заторопился другой студент выказать свои познания.
— А «родители»? — вопросил Директор.
Неловкое молчание. Иные из студентов покраснели. Они еще не научились проводить суще-
ственное, но зачастую весьма тонкое различие между непристойностями и строго научной термино-
логией. Наконец один набрался храбрости и поднял руку.
— Люди были раньше… — Он замялся; щеки его залила краска. — Были, значит, живородя-
щими.
— Совершенно верно. — Директор одобрительно кивнул.
— И когда у них дети раскупоривались…
— Рождались, — поправил Директор.
— Тогда, значит, они становились родителями, то есть не дети, конечно, а те, у кого… — Бед-
ный юноша смутился окончательно.
— Короче, — резюмировал Директор, — родителями назывались отец и мать.
Гулко упали (трах! тарах!) в сконфуженную тишину эти ругательства, а в данном случае —
научные термины.
— Мать, — повторил Директор громко, закрепляя термин, и, откинувшись в кресле, веско ска-
зал: — Факты это неприятные, согласен. Но большинство исторических фактов принадлежит к раз-
ряду неприятных. Однако вернемся к Рувиму. Как-то вечером отец и мать (трах! тарах!) забыли вы-
ключить в комнате у Рувима радиоприемник. А вы должны помнить, что тогда, в эпоху грубого
живородящего размножения, детей растили их родители, а не государственные воспитательные цен-
тры.
Мальчик спал, а в это время неожиданно в эфире зазвучала передача из Лондона; и на следую-
щее утро, к изумлению его отца и матери (те из юнцов, что посмелей, отважились поднять глаза, пе-