Дополнительная литература

что понятие «современность» оказывается проблематичным. Возникают сомнения 
относительно его способности прояснить наличную социальность. 
Отчетливый сдвиг в отношении к этому понятию со стороны критически настроенной 
публики демонстрируют дискуссии о постсовременности и постмодернизме, развернувшиеся 
на Западе с конца 60-х годов и освоившиеся на российской почве в конце 80-х. 
Сложность вопроса о современности усугубляется, когда мы пытаемся трактовать его 
применительно к России наших дней, к той стране, которую – как предполагается – мы 
знаем. 
Если под реальностью страны подразумевать более или менее отчетливое ее 
расположение не только в пространстве, но и во времени, если реальность видеть в 
достаточно определенных экономических связях и в юридических формах, в общепонятных 
социальных значениях и культурных ориентирах, то социальная картина (или карта) России 
оказывается довольно условной и неконкретной, чем-то вроде контурной карты из школьной 
географии. Причем сохранность (и условность) этой картины оказывается в значительной 
степени зависимой от идеологических представлений и психологических стереотипов, 
традиционно используемых людьми в их обыденном поведении и мышлении. Кажущаяся 
естественность этих представлений лишь скрывает отсутствие практически освоенных 
людьми и ясно ими осмысленных форм, обеспечивающих внутреннюю связность и 
воспроизводимость общества. В этой ситуации общество естественно предрасположено к 
болезненной тоске по силовым средствам («рычагам») управления, склонно опираться на 
мифы искать их или создавать заново. 
Разрушение привычных философско-исторических схем, опирающихся, например, на 
догматическое изображение истории как «лестницы» формаций, также затрудняет описание 
и трактовку российской современности: шкала измерений оказалась «стертой», и объект, в 
данном случае целая страна, стал как бы неизмеримым, ненаблюдаемым, нефиксируемым. 
Возникла, как принято говорить в науке XX столетия, неклассическая ситуация: чтобы 
зафиксировать объект или вступить с ним в контакт, необходимо создать специальный 
инструментарий, изменить позицию исследования, скорректировать или сформировать 
специальный язык описания. Если перевести это на язык повседневности, можно сказать так: 
люди, пытающиеся понять реальность российского общества, сталкиваются с жесткой 
необходимостью пересмотра своих духовно-теоретических и жизненно-практических 
отношений, привычек, ориентации… 
Заметим: в этой неустойчивой ситуации остается одна постоянная величина или форма 
– форма ориентации человека в социальном мире. Другой вопрос – для всех ли?.. Во всяком 
случае для тех, кто хочет как-то самоопределиться в динамичной, меняющейся социальной 
реальности, выявить ее современные структуры. 
Но тут-то и оказывается, что понятие современности находится под вопросом, под 
подозрением, а по некоторым версиям – современность уже кончилась, и мы живем в эпоху 
постсовременности и соответствующей философии, ее описывающей, т.е. постмодернизма. 
Конечно, к такой позиции можно было бы отнестись иронически или, учитывая 
напряженность сегодняшней нашей жизни, ее вообще не замечать. Однако дело обстоит так, 
что эта позиция свидетельствует (или намекает): в структурах социального бытия 
происходят какие-то странные мутации, трансформирующие не только его связи, но и 
способы их описания, а стало быть, и сопряженные с ними категории, методы, установки. И 
хотя эти намеки и сигналы исходят от философских, культурологических и эстетических 
концепций, возросших отнюдь не на российской почве, они странным образом 
соответствуют той кризисной динамике, что свойственна нынче и нашей повседневности, и 
нашим идеологическим, культурным, политическим спорам и столкновениям. 
Поговорим немного о природе соответствия между российской социально-культурной 
ситуацией и постмодернистским философствованием, мироощущением, описанием жизни. 
Постмодернизм как широкое культурное движение живет критикой модернизма, 
присущих ему стандартов и ориентиров, ценностей осовременивания, новизны, 

усовершенствования, изобретения, преобразования и т.п. Методологической критике и 
ироническому отстранению подлежат: архитектурный и социальный функционализм, 
научная 
и 
техническая 
рациональность, 
нормы 
визуальной 
симметрии 
и 
межиндивидуального взаимодействия. Под вопросом оказываются идеи развития и 
эволюции, логики, выстраивающие иерархические системы, и логики, построенные на 
противопоставлениях. Постмодернизм в этом смысле есть завершение модернизма, его 
разоблачение и демонтаж. «Антипозитивный» знак постмодернизма указывает на его связь с 
модернизмом, с эпохой модерна, с ориентирами и стандартами ново– европейской культуры. 
В более узком философском смысле постмодернизм может быть охарактеризован как 
методология 
деконструкции, 
методология 
особого 
рода, 
отрекающаяся 
от 
рационалистических и метафизических норм организации исследования, описания 
феноменов человеческого бытия, прочтения и интерпретации культурных текстов. 
Деконструктивизм содержательно и терминологически оформился прежде всего в работах 
Ж. Дерриды: возможности и «работа» этого метода были продемонстрированы на материале 
философских и литературно-художественных произведений, в ходе анализа идеологических 
концепций и понятий обыденного языка. Деконструкция способствует «расшатыванию» и 
«разборке» 
аксиоматически 
воспринимаемых 
человеческим 
сознанием 
структур 
деятельности, социальности, языка, логики. Она показывает, что в самих порядках 
классической рациональности скрывается огрубление (репрессия) природной и человеческой 
действительности, различных – поведенческих, языковых, мыслительных – проявлений 
личностной самореализации. Внимание привлечено к технике мышления, оперирующей 
бинарными оппозициями, выстраивающей свои объяснения через подчинение одного 
термина другому: природы – культуре, индивидуального – социальному, субъективного – 
объективному и т.п. Поскольку эти оппозиции утрачивают значение неких аксиоматических 
конструкций, сфера их применения значительно сужается, по сути, попадает в зависимость 
от 
конкретного 
описания 
исследовательской 
ситуации, 
литературного 
текста, 
поведенческого акта. 
Широкой публике постмодернизм представлен как художественно-эстетическое 
движение. Этому способствовали и отдельные события в литературе и искусстве (скажем, 
публикация романа У. Эко «Имя розы»), и оживленные эстетические дискуссии, по 
агрессивности порой не уступавшие столкновениям и провокациям эпохи авангарда. 
Философская тема разоблачения социальных стандартов и стереотипов получила в этих 
обсуждениях своеобразную трактовку. Трактовались мотивы исчезновения автора-творца, 
децентрации авторской позиции, стирания границ между художественным объектом и 
субъектом, полистилистики текста, цитирования как способа роста произведения. Тема 
«расколдовывания» реальности транспонировалась в описания иронического, игрового, 
карнавального ее растворения или действенного переиначивания. 
На российской почве постмодернизм стал прививаться именно в этой 
критически-эстетической версии. Соответственно, некоторые вопросы, выходящие за рамки 
эстетической критики – например, вопрос о социальной реальности, оказывались тем не 
менее погруженными в атмосферу литературных дискуссий, трактовались по правилам игры, 
присущим этим спорам. Игра оборачивания художественных позиций и эстетических форм 
стала распространяться и на сферы политики, права, морали, обыденного поведения людей. 
Это, естественно, порождало новые вопросы… Россия, внесшая заметный вклад в развитие 
модерна литературно-художественного, в области повседневной культуры модерна так и не 
наработала, т.е. не сформировала четких стандартов правового, экономического, 
обыденно-практического взаимодействия людей. Стало быть, возникает следующий вопрос: 
если в области художественно-эстетической постмодерн имеет смысл, поскольку был 
развитый модерн, то в какой мере можно говорить о постмодерне применительно к 
структурам социального бытия, где модерн как культура самореализации и взаимодействия 
людей не был выработан и испытан?.. 
В кризисные эпохи, переживаемые обществом, сближение литературно-эстетической 

деятельности и собственно социальных процессов объяснимо: когда распадаются жесткие 
структуры социальности и последняя предстает как неопределенное соотношение сил, 
борьба разных тенденций и вероятностей, естественным для художественно-эстетического 
сознания оказывается обращение к образам игры, к приемам оборачивания привычных форм, 
к перетасовке социальных ролей и масок. Таким образом, эстетизи-рованная социальность 
переживается как отсутствие стандартов и ориентиров, а современность дает о себе знать 
прежде всего как проблема, поскольку неясны контуры социального времени и пространства. 
Но, участвуя в деконструкции и без того разрушающихся структур социальности, 
эстетизированная критика современности дискредитирует заодно и социально-философские, 
рационально-метафизические попытки выйти в понимании складывающейся в обществе 
ситуации за ее рамки, включить в описание современности представления о структурах 
прошлого и возможных (потребных или необходимых) формах будущего. Такой шаг вполне 
логичен для постмодернистского подхода. Но ведь возможен и другой, при котором 
постмодернистская установка (ее происхождение и культивирование) рассматриваются как 
одна из тем современности, когда сама современность трактуется как специфическая форма 
социальной эволюции, несводимая к сложившимся уже формам, но сопоставимая с ними. 

жүктеу/скачать 0,95 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: