Дорогой Форрест [так она начиналась], у меня больше нет сил терпеть. Я пыталась объяснить тебе свои ощущения, но ты, похоже, к ним равнодушен. То, что ты собираешься проделать сегодня вечером, совершенно неприемлемо, потому что это обман, и, к сожалению, наши с тобой отношения так продолжаться не могут. Возможно, здесь отчасти есть и моя вина, потому что я достигла такого возраста, когда уже хочется спокойной жизни. Я все чаще задумываюсь о собственном доме, о семье, с которой можно ходить в церковь, и о многом другом. Форрест, мы с тобой знакомы с первого класса, почти три десятка лет. Я наблюдала, как ты взрослел, набирался сил, ковал свой прекрасный характер. И когда я поняла, как ты мне дорог – помнишь, как ты приехал ко мне в Бостон, – счастливей меня не было никого на свете. Ты подсел на дурь и не знал меры, ты спутался с какими-то девицами в Провинстауне, но даже после этого я по тебе тосковала и обрадовалась, когда ты объявился в Вашингтоне во время марша мира, чтобы только со мной повидаться. Но после того, как тебя запустили в космос и ты почти на четыре года затерялся в джунглях, я, наверное, изменилась. Больше я не питаю былых надежд и готова довольствоваться простой жизнью в каком-нибудь спокойном месте. На поиски которого и отправляюсь.
У. Грум. «Форрест Гамп»
97
Кое-что переменилось и в тебе, милый Форрест. Вероятно, не все произошло по твоей воле, ты же всегда был «особенным», но мы с тобой стали мыслить по-разному. Пишу эти слова – и плачу, потому что сейчас мы должны расстаться. Пожалуйста, не ищи меня. Желаю тебе только добра, милый мой, и прощаюсь. С любовью, Дженни. Дэн передал мне это письмо, но оно выскользнуло у меня из пальцев и упало на пол, а я
стоял как столб, и впервые в жизни мне по-настоящему открылось, что значит быть идиотом.