Если  время  отсутствует,  прошлое  ничуть  не  хуже  настоящего  и

Если  Иона  в  своей  безмятежности  и  невиданной  силе  религиозного 

чувства  являет  истинный  пример  монашества  и  открывает  Кристиану  

эмоциональную  природу  православия,  то  отец  Никодим,  не  уступая  Ионе  в 

религиозности  и  глубине  веры,  знакомит  Шмидта  с  основами  богословия,  не 

только  истолковывая  для  него  Священное  Писание,  но  и  рассказывая  об 

устройстве  храма,  о  предназначении  предметов  в  нём  и  о  значении 

богослужения в целом.  

Никодим знакомит Кристиана со своей концепцией истории, причинности 

и  времени,  настаивая  на  ограниченности  двух  последних,  ибо  причинно-

следственные  связи  настолько  глубоко  запрятаны  в  истории,  что  сравнивать 

какие-то  исторические  события  просто  не  имеет  смысла,  «история  ничему  не 

учит, потому что она не повторяется. Сочетание миллиона причин, приведших к 

определённому следствию, уже никогда не повторится. Почему же, скажите на 

милость,  должно  повториться  само  следствие?».  [22,  с.  382]  И  здесь  вновь 

повторится  любимая  мысль  Водолазкина,  которую  он будет  повторять  снова и 

снова в каждом своём романе: историю отрицать не имеет смысла, она есть, но 

«не  вы  созданы  для  истории,  а  история  для  вас.  У  вас  есть  своя  собственная 

история – история вашей жизни. Если угодно, один год вашего детства для вас 

важнее  всех  египетских  династий».  [22,  с.  382]  Для  доказательства  своей 

концепции  Никодим  приводит  в  пример  историю  самого  Кристиана  со 

множеством неслучайных совпадений, предлагая толковать её как текст (что в 

получит дальнейшее развитие в романе «Соловьев и Ларионов»),  чем, по сути, 

она уже сейчас является.  

Глубоко  погрузившись  в  мир  православия,    Кристиан  хочет  принять  эту 

веру,  в  чём  однажды  признаётся  Никодиму  и  просит  его  совета.  Никодим 

советует  не  торопиться:  «Я  не  говорю  вам:  не  делайте  этого,  я  говорю:  не 

торопитесь. … У каждого свой путь. Для того, чтобы отказаться от своего пути, 

вам  нужно  его  понимать»  [с.  390]  Дельнейший  диалог  о  выборе,  о 

множественности путей, перекликается с идеей Анри о множественности истин 

– это одна из внутренних параллелей романа.  

Никодим  просит  Кристиана  принять  православие  в  Мюнхене,  он  не 

сомневается  в  том,  что  молодой  человек  вскоре  покинет  монастырь,  но  сам 

Кристиан  в  этом  уже  совсем  не  уверен.  Перемены,  которые  произошли  с  ним 

здесь,  делают  невозможной  саму  мысль  о  том,  что  это  «вневременное 

пространство  можно  сменить  на  суету  мюнхенских  улиц»  [22,  с.  393]. 

Утрачивая  интерес  к  будущему,  он  будто  бы  перерождается,  ощущая 

завершение определённого жизненного цикла.  

В  безмятежное  настоящее,  протекающее  в  локальном  пространстве 

монастыря,  вмешивается  другое,  глобальное  прошлое:  неудачливый  убийца 

Кристиана  находит  его  и  в  этом  затерянном  северном  крае,  пытаясь  довести 

начатое  до  конца.    Но  на  сей  раз  его  пуля  попадает  в  Иону,  закрывшего 

Кристиана  своем  телом.  Это  момент,  когда  время  повествования  и  

повествователя  синхронизируется.  С  документальной,  фотографической 

точностью описывает Шмидт произошедшее, не упуская ни малейшей детали и 

не  давая  волю  чувствам.  Кристиан  вновь  сталкивается  со  смертью.  Но  эта  не 

смерть  обитателей  Дома,  которая  воспринималась  им  несколько  отстранённо, 

как нечто, не касающееся и не могущее его коснуться, и даже не смерть Анри, 

которую он даже не успел осознать. 

Смерть  Ионы  кажется  Кристиану  совершенно  невозможной,  и  даже 

описывая  её,  он  избегает  самого  слова  «смерть»:  «Я  не  успел  попрощаться  с 

Ионой. Когда я пришёл, он  уже не был жив» [22, с. 401],  «мне было страшно 

коснуться  Ионы  другого.  Того,  что  было  Ионой»  [22,  с.  405].  Эта  смерть 

потрясает его не столько самим своим фактом, сколько тем, что заставляет его в 

принципе переосмыслить свой путь: «Мне стало казаться, что Иона, занявший 

сегодня в могиле моё место, своё собственное, монашеское, оставил для меня. 

Я не мог понять, что сейчас происходит. Подходит ли к концу круг моей жизни 

в  целом  и  в  дальнейшем  меня  ждёт  монастырское  успокоение?  В  том,  как 

события  моей  жизни  выстраивались,  мне  виделась  логика    восхождения  –  от 

детской замкнутости на себе – через бурный роман с окружающим миром – к 

замкнутости другого уровня, замкнутости на Боге» [22, с. 406]. 

Итак,  с  одной  стороны  монастырь  закольцовывает  общую  композицию 

романа  (с  его  описания  начинается  «Похищение  Европы»,  описание 

происходящих  в  нём  событий  –  заканчивается).  С  другой,  «рифмуясь»  по 

определённым  внешним  признакам  с  домом  престарелых  –  цикличность 

времени,  локальность  пространства,  замкнутость  обитателей  на  себе,  их 

безболезненный  переход  из  настоящего  в  вечность  –  монастырь,  в  отличие  от 

него,  подобно  спирали,  выводит  героя  на  качественно  новый  уровень 

самоидентичности.  Но  эта  спираль  не  замыкается:  финал,  как  и  в  случае  с 

«Соловьевым и Ларионовым» и «Авиатором», остаётся открытым.  

В «Лавре», чтобы помочь герою найти Путь, автор опускает его на самое 

дно отчаяния, когда он теряет всё, чтобы, подобно библейскому Иову, затем всё 

обрести  и  так  укрепить  собственную  веру.  Какой  путь  выберет  Кристиан? 

Мысль о встрече с Настей наполняет его счастьем, но теперь у него есть и иной 

камертон    –  Иона,  что  думает  он  о  его  выборе  «там,  где  он  сейчас?  От  всего 

огромного  Ионы  мне  осталась  лишь  стопка  тетрадей  да  жизнь,  какой  она 

должна быть. То зияние, которое образуется с уходом Ионы и Никодима, как раз 

и не даёт мне уехать. Оттуда такой сквозняк. Жизнь – какой она должна быть? 

<…> Разве потерянность этих снегов… требует моего присутствия меньше, чем 

Настя?» [22, с. 412]. 

 

жүктеу/скачать 0,91 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: